Ларссон, Карл Улоф

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Карл Улоф Ларссон

Карл Улоф Ларссон (швед. Carl Olof Larsson; 28 мая 1853 — 22 января 1919) — шведский художник, известный своими многочисленными полотнами, фресками и акварелями и считающийся одним из самых почитаемых шведских живописцев. Своей наиболее значимой работой художник считал картину «Зимняя жертва» (швед. Midvinterblot), которая сейчас хранится в Национальном музее Швеции.





Биография

Детство

Ларссон родился 28 мая 1853 года в Стокгольме в районе Гамла стан (Старый город). Его родители жили крайне бедно, и его детство вряд ли можно было назвать счастливым.

Рената Пьюводжел в своей книге «Ларссон» описывает детские годы Карла: «Когда он был еще совсем ребенком, его мать вместе с ним и его братом Юханом оказалась на улице. Семья много переезжала». Как правило, в одном доме жили одновременно три семьи; «нищета, грязь и порок процветали там, бурля и тлея, пожирая и разлагая тела и души. Унылая и тягостная атмосфера, царившая в доме, была самой благоприятной средой для холеры», — вот как сам художник вспоминает о своем детстве в автобиографическом романе «Я» (швед. Jag).

Мать Ларссона была прачкой, а отец - простым рабочим. Жестокий и вспыльчивый, он, напившись, часто срывал гнев на сыне. После очередной попойки он заявил: «Я проклинаю тот день, когда ты родился». Тяжелые воспоминания об этом остались у Ларссона на всю жизнь.

Молодость и первый успех

Талант 13-летнего Карла заметил его учитель в школе для бедных. По совету учителя Ларссон подал заявление на поступление в школу при шведской Королевской академии искусств и был принят. В первые годы своего обучения в школе он чувствовал себя там человеком второго сорта, был робок и застенчив.[1] В 1869 году, в возрасте шестнадцати лет, он поступил в «античную школу» при той же академии. Там Ларссон стал более уверенным в себе, и даже приобрел большую известность среди студентов. Свою первую награду Карл получил за рисунок в жанре «ню». Помимо этого, Ларссон работал в качестве художника-карикатуриста в юмористической газете Каспер (швед. Kasper) и иллюстратора в газете Новая иллюстрированная газета (швед. Ny Illustrerad Tidning). Он зарабатывал достаточно, чтобы финансово помогать родителям.

Переезд во Францию

В 1877 году, после нескольких лет работы иллюстратором, Ларссон переезжает в Париж, где ему, однако, несмотря на упорство и стремление, не удается добиться успеха. Не заинтересовало его и популярное тогда во Франции направление импрессионизма. Наоборот, вместе с другими шведскими художниками, он полностью отвергает идею перемен.

Проведя два лета в Барбизоне, где жили тогда многие художники-пейзажисты, в 1882 году Ларссон вместе со своими коллегами из Швеции обосновался в Гре-сюр-Луэн, небольшом городке в пригороде Парижа. Именно там он и повстречал Карин Бергее, которая вскоре стала его женой. Эта встреча стала поворотным моментом в жизни художника. Там, в Гре-сюр-Луэн, Ларссон написал несколько своих наиболее значимых работ, выполненных уже в технике акварели и очень отличавшихся от его прошлых полотен маслом.

Семья

У Карла и Карин было восемь детей (Сюзанна (1884), Ульф (1887, умер в 18 лет), Понт (1888), Лисбет (1891), Брита (1893), Матс (1894, умер в возрасте 2 месяцев), Шестин (1896) и Эсбьорн (1900)), и именно жизнь своей семьи Ларссон чаще всего запечатлевает на своих полотнах. Многие интерьеры, изображенные в его картинах, были нарисованы его женой, которая также работала в качестве дизайнера интерьера.

В 1888 семья получила в подарок от родителей супруги маленький дом в окрестностях Сундборна, к северу от Стокгольма. Идиллическая жизнь в собственном доме в окружении жены и детей становится источником вдохновения для художника. На своих полотнах он изображает жизнь своей семьи. Эти работы становятся выражением внутреннего мира и творческой манеры художника.

Последние годы жизни

В последние годы своей жизни художник страдал от приступов депрессии. Во время работы над большим полотном «Зимняя жертва» для вестибюля Национального музея у Ларссона возникли проблемы со зрением, что привело к усилению и без того частых головных болей.[2] Перенеся в январе 1919 года инсульт, он посвятил оставшееся время написанию мемуаров.[2] Умер он 22 января 1919 года в Фалуне.

Творчество

Благодаря книгам и картинам Ларрсона и его жены, дом супругов, который они назвали «Лилла Хюттнес», стал популярным местом среди туристов из разных стран, а интерьер дома, являющийся выражением художественного вкуса его хозяев, стал крайне популярным в Швеции. Сейчас дом принадлежит потомкам Карла и Карин и открыт для посетителей с мая по октябрь.

Популярность художника значительно возросла в 1890-х годах с развитием технологий цветопередачи, когда шведское издательство Бонье выпустило книгу Ларссона под названием «Дом», с полноцветными репродукциями его акварелей. Однако, даже это достижение не могло сравнится с успехом 1909 года, когда немецкий издатель Карл Роберт Langewiesche (1874—1931) издал книгу акварелей, рисунков и рассказов Карла Ларссона под названием «Дом под солнцем», которая сразу стала бестселлером — в течение трех месяцев со старта продаж было продано 40 000 экземпляров, а до 2001 года книга переиздавалась более 40 раз. Ларссоны были поражены таким успехом.

Самыми значимыми своими работами Карл Ларссон считал монументальные полотна и фрески для школ, музеев и других общественных зданий. Его последнее творение, картина маслом «Зимняя жертва» (6 метров × 14 метров) выполнялась по заказу Национального музея в Стокгольме (стены которого уже украшали несколько работ Ларссона) и была завершена в 1915 году. Однако, когда картина уже была готова, совет музея отклонил заказ. На фреске изображена жертва короля Домальда в храме в Уппсале. Десятилетия спустя картина была приобретена музеем.

Наследие художника

В своих мемуарах, опубликованных уже после смерти художника, Ларссон пишет о том разочаровании, которое его постигло, когда отвергли лучшее его творение: «Я с тяжелым сердцем признаю, что это меня сломило! И все же, вероятно, так и должно было произойти, потому что интуиция в очередной раз мне подсказывает, что эта картина, со всеми ее недостатками, в один прекрасный день, когда меня уже не станет, будет удостоена куда более достойного места.»

Полемика между шведскими художниками различных направлений относительно «Зимней жертвы» не прекращалась много лет. В 1987 году картина была даже предложена музею бесплатно, при условии, что она займет пустую стену, для которой она и писалась, однако музей отклонил предложение и картину купил японский коллекционер Хироши Ишизука. В 1992 году он согласился предоставить ее музею на время проведения выставки, посвященной творчеству Карла Ларссона, где она была размещена в намеченном месте. Высокая оценка публики заставила «экспертов» пересмотреть свое мнение об этой картине, и в 1997 году при помощи частных пожертвований музею удалось выкупить картину у Ишизуки. Теперь она демонстрируется на том месте, для которого и была написана.

Напишите отзыв о статье "Ларссон, Карл Улоф"

Примечания

  1. Ошибка в сносках?: Неверный тег <ref>; для сносок clg2 не указан текст
  2. 1 2 Ошибка в сносках?: Неверный тег <ref>; для сносок Carl2 не указан текст

Ссылки

  • [scandistyle.ru/karl-larsson-i-skandinavskij-interer/ Карл Ларссон и его скандинавский интерьер]

Отрывок, характеризующий Ларссон, Карл Улоф

Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
– За мою руку держись, уронишь так, – послышался ему испуганный шопот одного из слуг, – снизу… еще один, – говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым человеком, и ему на мгновение из за спин и затылков людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова эта, с необычайно широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.
– На другой бочок перевернуться хотят, – прошептал слуга и поднялся, чтобы переворотить лицом к стене тяжелое тело графа.
Пьер встал, чтобы помочь слуге.
В то время как графа переворачивали, одна рука его беспомощно завалилась назад, и он сделал напрасное усилие, чтобы перетащить ее. Заметил ли граф тот взгляд ужаса, с которым Пьер смотрел на эту безжизненную руку, или какая другая мысль промелькнула в его умирающей голове в эту минуту, но он посмотрел на непослушную руку, на выражение ужаса в лице Пьера, опять на руку, и на лице его явилась так не шедшая к его чертам слабая, страдальческая улыбка, выражавшая как бы насмешку над своим собственным бессилием. Неожиданно, при виде этой улыбки, Пьер почувствовал содрогание в груди, щипанье в носу, и слезы затуманили его зрение. Больного перевернули на бок к стене. Он вздохнул.