Лаский, Альбрехт

Альбрехт Лаский польск. Olbracht Łaski<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Герб "Кораб"</td></tr>
Воевода серадзский
1566 — 1605
Предшественник:	Кароль Лесьмян
Преемник:	Александр Конецпольский
Рождение:	1536(1536) Кежмарок, Словакия
Смерть:	23 ноября 1605(1605-11-23) Ласк, Речь Посполитая
Род:	Лаские
Отец:	Иероним Лаский
Мать:	Анна Курозвенцкая
Супруга:	1) Катажина Бужинская 2) Беата Косцелецкая 3) Сабина де Сов
Дети:	от третьего брака: Ян Альбрехт, Ян Иероним, Мария Изабелла, Леонора

Альбрехт Лаский (1536 — 23 ноября 1605) — государственный и военный деятель Речи Посполитой, воевода серадзский (1566—1605), староста спишский и мариенбургский, польский авантюрист.

Биография

Представитель польского дворянского рода Ласких герба «Кораб». Единственный сын воеводы серадзского Иеронима Лаского (1496—1541) и Анны Курозвенцкой (ум. после 1552).

После смерти родителей юный Альбрехт Лаский перешел на воспитание священника Мацея Лобоцкого, друга семьи Ласких. Под его руководством он изучал историю, литературу, философию, право, латынь, греческий и немецкий языки. Опекунами имений Альбрехта стали его дядя, воевода серадзский Станислав Лаский, воевода сандомирский Ян Тенчинский и каштелян сондецкий Северин Вонар.

В возрасте 12 лет Альбрехт Лаский был послан ко двору императора Священной Римской империи Карла V Габсбурга, который определил его на службу к своему младшему брату, королю Венгрии и Чехии Фердинанду. В 1551 году после достижения совершеннолетия Альбрехт Лаский вернулся в Польшу и вступил во владение отцовскими имениями.

В 1553 году Альбрехт Лаский приехал в Вену, где был назначен секретарем Екатерины Габсбург, дочери Фердинанда I и Анны Ягеллонки, сопровождал её во время поездки в Краков, где она стала третьей женой польского короля Сигизмунда Августа. Должность секретаря была только формальной — молодой магнат, подданный двух властителей, мог обеспечивать добрые отношения между правящими домами Ягеллонов и Габсбургов.

В 1556 году Альбрехт Лаский вновь посетил Польшу, где познакомился с Екатериной Бужинской, вдовой богатого венгерского магната Ежи Середи. В 1558 году их свадьба состоялась в Кежмарке, жена принесла приданое в размере 100 тысяч дукатов.

Молдавская экспедиция

В 1559 году Альбрехт Лаский прибыл в Альба-Юлию, столицу Трансильвании, ко двору Изабеллы Ягеллонки, вдовы венгерского короля и трансильванского князя Яноша Запольяи, рассчитывая на поддержку последней в его борьбе за молдавский господарский престол. Однако в сентябре того же года Изабелла Ягеллонка вскоре скончалась. При трансильванском дворе Альбрехт Лаский познакомился с Иоаном Якобом Гераклидом, который ранее участвовал в боярских заговорах в Молдавии и вынужден был покинуть свою родину. Альбрехт Лаский и Иоанн Гераклид заключили взаимное соглашение. Они вернулись в Кежарок, где Лаский собрал наемное войско для молдавской экспедиции. В это время изменилась политическая обстановка: Польско-Литовское государство вступило в войну с Россией из-за обладания Ливонским орденом и опасалось любых беспорядков на юго-восточной границе, что могло привести к войне с могущественной Османской империей. В 1560 году наемники Альбрехта Лаского и Иоанна Гераклида, выступившие через польские владения на Молдавию, были остановлены в Подолии польскими войсками под командованием великого гетмана коронного Николая Сенявского и разоружены.

В 1561 году Альбрехт Лаский обратился за помощью к императорскому двору и завербовал в Венгрии отряд из 2000 наемников. 18 ноября он разбил войско молдавского господаря Александра Лэпушняну и посадил Деспота на господарский трон в Сучаве. Взамен новый молдавский правитель передал Альбрехту Ласкому во владение приграничный замок Хотин и пожаловал ему титул великого гетмана. Альбрехт Лаский не вернул выданных ему на экспедицию 100 тысяч дукатов и вынужден был на сейме 1562—1563 годов объяснять свои действия. Альбрехт Лаский назначил комендантом Хотина Яна Пясецкого, родственника князя Дмитрия «Байды» Вишневецкого. Позже по недоразумению Иоан Якоб Гераклид отобрал к Альбрехта Лаского хотинскую крепость. В 1566 году получил должность воеводы серадзского.

Брак с Беатой Косцелецкой

Альбрехт Лаский был трижды женат. Его первой женой стала Катажина Бужинская (умерла в 1569 году), вдова венгерского магната Ежи Середи, чьё имущество он растратил во время молдавской экспедиции. В 1564 году Альбрехт Лаский вторично женился на Беате Косцелецкой (1515—1576), вдове старосты брацлавского и винницкого, князя Ильи Острожского (1510—1539). Мать Беаты, Катажина Тельничанка, была любовницей польского короля Сигизмунда Старого. Беата Костелецкая была внебрачной дочерью короля и воспитывалась вместе с его законными детьми от Боны Сфорца.

Беата Косцелецкая была на 21 год старше Альбрехта Лаского и из-за малолетства своей дочери Эльжбеты управляла обширными поместьями князей Остожских на Украине. А. Лаский женился на Беате, чтобы получить её богатые владения и денежные средства для своих рискованных предприятий. Сразу же после свадьбы он вывез Беату в венгерский замок Кежмарок и заставил жену переписать свои владения, а также дочери, на своё имя. После этого А. Лаский держал свою жену в заключении в Кежмарке в течение восьми лет. Несмотря на письма Беаты к императору Фердинанду Габсбургу, польскому королю Сигизмунду Августу, Анне Ягеллонке и дружественным её магнатам, никто из них не стал ей помогать. Альбрет Лаский пользовался большими связями при дворе Габсбургов. Только в 1573 году император приказал старосте Горной Силезии расследовать дело Косцелецкой. Выяснился тот факт, что во время заключения своей второй жены Альбрехт Лаский женился в третий раз на француженке Сабине де Сов. Однако из-за бескоролевья в Польше и высокого положения А. Лаского при императорском дворе судебное дело было приостановлено. А. Лаский лишился владений Б. Косцелецкой, но продолжал держать её в заключении, несмотря на то, что она обещала отказаться от всех претензий к нему. В итоге в 1576 году Беата Костелецкая была перевезена из Кежмарка в Кошице, где продолжала оставаться под арестом. В июле того же года она скончалась, проведя в заключении одиннадцать лет.

Война и политика

5 сентября 1566 года скончался султан Османской империи Сулейман I Великополеный, на султанский престол вступил его сын Селим II. Польское правительство отправило в Стамбул посольство под руководством каштеляна войницкого Петра Зборовского, который должен был добиться от Порты военной помощи в войне против Русского государства. Польша вынуждена была отказаться от вмешательства во внутренние дела Молдавского княжества, вассала Стамбула. В этой ситуации новый поход А. Лаского на Молдавию мог бы сильно осложнить польско-турецкие отношения. Король Сигизмунд Август осенью призвал воеводу серадзского Альбрехта Лаского ко двору, чтобы получить от него объяснения. А. Лаский горячо заявил о своём невмешательстве в молдавские дела, но на самом деле планировал сорвать возможный польско-турецкий договор.

Весной 1568 года (во время польско-турецких переговоров в Стамбуле) крымская орда совершили очередной набег на южные польские земли. Крымцы опустошили Волынское воеводство, разорив и захватив в плен большое количество местных жителей. Этим ивоспользовался Альбрехт Лаский, н собрал своё частное войско и двинулся в погоню за отступающей ордой. Не настигнув врага на территории Речи Посполитой, А. Лаский продолжил преследование в степи и догнал орды под Очаковом. Альбрехт Лаский разбил крымцев, отбил пленников и захватил тысячу голов крупного рогатого скота и овец, после чего непобедимымвернулся в Польшу. Из-за действий А. Лаского османский султан перекратил мирные переговоры с Польшей. Сам же воевода серадзский получил большую популярность в республике. В 1569 году А. Лаский принял участие на сейме в Люблине, где активно поддерживал проект Сигизмунда Августа по заключению унии между Польским королевством и Великим княжеством Литовским.

В 1569 году Альбрехт Лаский перешел из кальвинизма в римско-католическую веру и стал активным деятелем контрреформации. В 1570—1572 годах вместе с Тарновскими и Зборовскими безуспешно пытался захватить огромное наследство, оставшееся после внезапной смерти каштеляна войницкого Яна Кшиштофа Тарновского (1537—1567), сыни и наследника гетмана великого коронного Яна Амора Тарновского. Также неудачно закончилась его новая попытка захватить господарский престол в Молдавии.

Сторонник Габсбургов

7 июля 1572 года скончался бездетный король Речи Посполитой Сигизмунд Август. В январе 1573 года в Варшаве был созван конвокационный сейм. Первоначально Альбрехт Лаский поддерживал кандидатуру эрцгерцога Эрнста Австрийского, сына германского императора Максимилиана II. Позднее большинство польских магнатов ишляхты перешли на сторону французского принца Генриха Анжуйского. Французский посланник Жан де Монлюк предложил воеводе серадзскому за поддержку принца Генриха 100 тысяч талеров и обещание от имени Франции поддержать в Стамбуле его претензии на молдавский господарский престол.

В январе 1573 году Альбрехт Лаский подписал акт Варшавской конфедерации, а в мае того же года на элекционнгом сейме поддержал кандидатуру Генриха Анжуйского на польский престол. А. Лаский вошел в состав польской делегации, которая выехала в Париж, чтобы просить новоизбранного монарха Генриха Валуа приехать в Польшу. Во Франции А. Лаский получил 100 тысяч талеров, но после возвращения в Польшу из-за скандала с двоеженством и действий его политических противников лишился расположения нового короля.

В ночь с 18 на 19 июня 1574 года Генрих Валуа тайно бежал из Польши во Францию, чтобы занять королевский престол после смерти своег старшего брата Карла IX. Генрих оставил в Польше грамоту, в которой обещал вернуться, но в это никто не верил. 24 августа 1574 года на съезде сенаторов в Варшаве было принято решение, что если Генрих Валуа не вернётся до конца мая 1575 года, он будет объявлен низложенным.

В 1575 году во время нового бескоролевья Альбрехт Лаский высказывался за кандидатуру германского императора Максимилиана II Габсбурга, но королём Речи Посполитой был избран князь Трансильвании Стефан Баторий. Альбрехт Лаский вынужден был удалиться в эмиграцию. 12 октября 1576 года в Регенсбурге скончался император Священной Римской империи Максимилиан II, а его сын и наследник Рудольф II не был заинтересован в борьбе за польский трон. Между тем А. Лаский, лишившийся денежных средств, получил от императора 6 тысяч талеров и выехал в Италию, откуда вернулся в Венгрию, откуда вскоре вынужден уехать. В январе 1581 года получил прощение от Стефана Батория и вернулся в Польшу. 16 января Альбрехт Лаский встретился со Стефаном Баторием под Ливом, затем сразу же был принят им в ливском замке и сопровождал короля в время его охоты. Стефан Баторий пожаловал ему спишское староство, которое вначале надо было выкупить, но на это у А. Лаского не было денег. В этой ситуации воевода серадзский вновь выехал за границу.

Последние годы

30 апреля (1 мая) 1583 года Альбрехт Лаский прибыл в Лондон. Уже в первую неделю своего пребывания на острове А. Лаский был дважды принят английской королевой Елизаветой I Тюдор, добившись ей расположения. Елизавета передала А. Лаского под опеку своим фаворитам Роберту Дадли и Филиппу Сидни. На самом же деле Альбрехт Лаский приехал в Англию не для аудиенции с королевой, а чтобы заполучить для себя и польского короля алхимиков Джона Ди и Эдварда Келли, которые обещали золото каждому, кто их наймет. 21 сентября 1583 года Альбрехт Лаский вместе с двумя алхимиками отплыл из Грейвзенда в Польшу. Его финансы были в очень плохом состоянии. Он потерял венгерский замок Кежмарок и из всего отцовского наследства в Спише сохранил за собой только имение Недзицу. Английские алхимики безуспешно пытались превратить песок в золото, и в мае 1585 года после аудиенции у короля уехали в Прагу.

12 декабря 1586 года в Гродно скоропостижно скончался король Речи Посполитой Стефан Баторий. В республике начался новый период бескоролевья, и вместе с ним острый конфликт между канцлером великим коронным Яном Замойским и семьей Зборовских. Воевода серадзский А. Лаский поддерживал Яна Замойского. Канцлер великий коронный Ян Замойский помог шведскому кронпринцу Сигизмунду Вазе занять польский королевский трон и одержал победу над сторонниками австрийского эрцгерцога Максимилиана Габсбурга в битве под Бычиной в январе 1588 года. Эрцгерцог был взят в плен и заключен в Красныставе и вынужден был отказаться от претензий на польскую корону.

В 1588 году Альбрехт Лаский получил в награду от нового польского короля Сигизмунда III Вазы мариенбургское староство вместе с тремя замками: Мариенбургом, Шваненбурга и Киремпе. В 1589 году он продал венгерскому роду Хорватов словацкое имение Недзицу.

В 1593—1594 годах Альбрехт Лаский сопровождал польского короля Сигизмунда Вазы во время его первой экспедиции в Швецию, где оказал монарху большие услуги, за которые, однако, не был вознагражден. Его место при дворе заняли сыновья Ян Альбрехт и Ян Иероним.

Семья

Альбрехт Лаский был трижды женат. В 1558 году первым браком женился на Катажине Бужинской, вдове венгерского магната Ежи Середи. В 1564 году вторично женился на Беате Косцелецкой (1515—1576), вдове старосты брацлавского и винницкого, князя Или Острожского (1510—1539). Около 1571 года в третий раз женился на француженке Сабине де Сов (ум. после 1619), от брака с которой имел двух сыновей: Яна Альбрехта (ум. 1607) и Яна Иеронима (ум. 1631) и двух дочерей: Марию Изабеллу и Леонору.

Источники

• Paweł Janowski, Łaski Olbracht, 1436—1605, polityk, [w:] Encyklopedia Katolicka, Lublin 2006, t. XI, kol. 420—421.
• Ryszard Zieliński i Roman Żelewski: Olbracht Łaski: Od Kieżmarku do Londynu, Czytelnik, Warszawa 1982, ISBN 83-07-00656-2

Отрывок, характеризующий Лаский, Альбрехт

Билибин собрал кожу над бровями и с улыбкой на губах задумался.
– Vous ne me prenez pas en расплох, vous savez, – сказал он. – Comme veritable ami j'ai pense et repense a votre affaire. Voyez vous. Si vous epousez le prince (это был молодой человек), – он загнул палец, – vous perdez pour toujours la chance d'epouser l'autre, et puis vous mecontentez la Cour. (Comme vous savez, il y a une espece de parente.) Mais si vous epousez le vieux comte, vous faites le bonheur de ses derniers jours, et puis comme veuve du grand… le prince ne fait plus de mesalliance en vous epousant, [Вы меня не захватите врасплох, вы знаете. Как истинный друг, я долго обдумывал ваше дело. Вот видите: если выйти за принца, то вы навсегда лишаетесь возможности быть женою другого, и вдобавок двор будет недоволен. (Вы знаете, ведь тут замешано родство.) А если выйти за старого графа, то вы составите счастие последних дней его, и потом… принцу уже не будет унизительно жениться на вдове вельможи.] – и Билибин распустил кожу.
– Voila un veritable ami! – сказала просиявшая Элен, еще раз дотрогиваясь рукой до рукава Билибипа. – Mais c'est que j'aime l'un et l'autre, je ne voudrais pas leur faire de chagrin. Je donnerais ma vie pour leur bonheur a tous deux, [Вот истинный друг! Но ведь я люблю того и другого и не хотела бы огорчать никого. Для счастия обоих я готова бы пожертвовать жизнию.] – сказала она.
Билибин пожал плечами, выражая, что такому горю даже и он пособить уже не может.
«Une maitresse femme! Voila ce qui s'appelle poser carrement la question. Elle voudrait epouser tous les trois a la fois», [«Молодец женщина! Вот что называется твердо поставить вопрос. Она хотела бы быть женою всех троих в одно и то же время».] – подумал Билибин.
– Но скажите, как муж ваш посмотрит на это дело? – сказал он, вследствие твердости своей репутации не боясь уронить себя таким наивным вопросом. – Согласится ли он?
– Ah! Il m'aime tant! – сказала Элен, которой почему то казалось, что Пьер тоже ее любил. – Il fera tout pour moi. [Ах! он меня так любит! Он на все для меня готов.]
Билибин подобрал кожу, чтобы обозначить готовящийся mot.
– Meme le divorce, [Даже и на развод.] – сказал он.
Элен засмеялась.
В числе людей, которые позволяли себе сомневаться в законности предпринимаемого брака, была мать Элен, княгиня Курагина. Она постоянно мучилась завистью к своей дочери, и теперь, когда предмет зависти был самый близкий сердцу княгини, она не могла примириться с этой мыслью. Она советовалась с русским священником о том, в какой мере возможен развод и вступление в брак при живом муже, и священник сказал ей, что это невозможно, и, к радости ее, указал ей на евангельский текст, в котором (священнику казалось) прямо отвергается возможность вступления в брак от живого мужа.
Вооруженная этими аргументами, казавшимися ей неопровержимыми, княгиня рано утром, чтобы застать ее одну, поехала к своей дочери.
Выслушав возражения своей матери, Элен кротко и насмешливо улыбнулась.
– Да ведь прямо сказано: кто женится на разводной жене… – сказала старая княгиня.
– Ah, maman, ne dites pas de betises. Vous ne comprenez rien. Dans ma position j'ai des devoirs, [Ах, маменька, не говорите глупостей. Вы ничего не понимаете. В моем положении есть обязанности.] – заговорилa Элен, переводя разговор на французский с русского языка, на котором ей всегда казалась какая то неясность в ее деле.
– Но, мой друг…
– Ah, maman, comment est ce que vous ne comprenez pas que le Saint Pere, qui a le droit de donner des dispenses… [Ах, маменька, как вы не понимаете, что святой отец, имеющий власть отпущений…]
В это время дама компаньонка, жившая у Элен, вошла к ней доложить, что его высочество в зале и желает ее видеть.
– Non, dites lui que je ne veux pas le voir, que je suis furieuse contre lui, parce qu'il m'a manque parole. [Нет, скажите ему, что я не хочу его видеть, что я взбешена против него, потому что он мне не сдержал слова.]
– Comtesse a tout peche misericorde, [Графиня, милосердие всякому греху.] – сказал, входя, молодой белокурый человек с длинным лицом и носом.
Старая княгиня почтительно встала и присела. Вошедший молодой человек не обратил на нее внимания. Княгиня кивнула головой дочери и поплыла к двери.
«Нет, она права, – думала старая княгиня, все убеждения которой разрушились пред появлением его высочества. – Она права; но как это мы в нашу невозвратную молодость не знали этого? А это так было просто», – думала, садясь в карету, старая княгиня.

В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Votre amie Helene».
[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.


Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.