Ластовский, Вацлав Устинович

Вацлав Устинович Ластовский белор. Вацлаў Юстынавіч Ластоўскі<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Председатель Совета министров Белорусской Народной Республики
декабрь 1919 — апрель 1922
Предшественник:	Антон Иванович Луцкевич
Преемник:	Александр Иванович Цвикевич
Рождение:	27 октября (8 ноября) 1883(1883-11-08) застенок Колесники, Дисенский уезд, Виленская губерния, Российская империя
Смерть:	23 января 1938(1938-01-23) (54 года) Саратов (?), РСФСР, СССР
Партия:	Белорусская социалистическая громада; Белорусская партия социалистов-революционеров
Учёное звание:	академик АН БССР
Деятельность:	прозаик, историк, филолог, переводчик, публицист
Научная деятельность
Научная сфера:	филолог
Место работы:	Институт белорусской культуры

Вацлав Усти́нович Ласто́вский (белор. Вацлаў Юстынавіч Ластоўскі; (27 октября [8 ноября] 1883 — 23 января 1938) — белорусский писатель, общественный и политический деятель, академик (1928), историк, филолог, директор Белорусского государственного музея, Премьер-Министр Белорусской Народной Республики. Обвинён по делу о «Союзе за освобождение Белоруссии», приговорён к высылке, расстрелян.

Биография

Родился в бывшем имении Колесников.

Вацлав Устинович Ластовский был активистом Белорусской социалистической громады, редакционным секретарём газеты «Наша Ніва» (с 1909 года), входил в руководство партии «Хрысціянская злучнасць», являлся Председателем Кабинета Министров Белорусской Народной Республики (1919—1922).

В. Ластовский выступал против советской власти и польской оккупации за независимую и целостную Беларусь. В начале 1920-х годов он посетил ряд стран Западной Европы, где агитировал за идею независимости Беларуси. С апреля 1927 года работал директором Белорусского государственного музея, заведующим кафедрой этнографии при Институте белорусской культуры, секретарём Белорусской академии наук. Исследовал древне-белорусскую историю, литературу и происхождение названия «Белоруссия». Автор исторических литературных произведений, рассказов, воспоминаний и статей об известных деятелях белорусского национального возрождения. Переводил на белорусский язык произведения классиков русской, английской, польской и датской литературы.

Как отметил в интервью БелаПАН кандидат филологических наук Язеп Янушкевич, своим творчеством Ластовский доказал: лучшим университетом для человека является «глубоко прочитанная и добросовестно написанная книга». Несмотря на начальное четырёхлетнее образование, Вацлав Ластовский стал членом-корреспондентом Украинской академии обществоведения в Праге (Чехия) в 1926 году и академиком Академии наук Белоруссии в 1928 году. «О том, что Вацлав Ластовский был ученым энциклопедистом, свидетельствует его капитальное исследование „Гісторыя беларускай (крыўскай) кнігі“, написанное в 1926 году», — отметил Я. Янушкевич. По его словам, Ластовский смог сделать больше, чем несколько академических институтов.

21 июля 1930 года вместе с другими выдающимися деятелями науки и культуры Беларуси Вацлав Ластовский был арестован Томским ГПУ по делу так называемого «Союза Освобождения Белоруссии». 6 декабря 1930 года постановлением СНК БССР лишён звания академика (восстановлено в 1990 году). 10 апреля 1931 г. осуждён к высылке на 5 лет за границы БССР в Саратов, где работал заведующим отдела редкой книги и рукописей библиотеки Саратовского университета. В начале 1938 года повторно арестован в Саратове и 23 января расстрелян. Реабилитирован в 1958 и 1988 году.

Критика

Доцент кафедры гуманитарных дисциплин Белорусского государственного университета информатики и радиоэлектроники А. Гронский критикует Ластовского как фальсификатора. Так, Гронский утверждает, что именно Ластовский выдумал миф о Калиновском как белорусском деятеле, а также придумал ему имя «Кастусь». Также Ластовский сфальсифицировал текст произведения Калиновского. Например, в оригинальном тексте Калиновского:

Братья мои, мужики родные!
Марыська, черноброва голубка моя

Тот же текст у Ластовского превращается в:

Белорусы, братья родные!
Белорусская земелька, голубка моя.

На основании этого Гронский утверждает, что «обращаясь к крестьянам [в газете „Мужыцкая праўда“] он [К. Калиновский] не называл их белорусами», хотя в широко известных «Письмах из-под виселицы» К. Калиновский писал: «…а пісьмо аддрукуйце, каб знаў свет Божы, як мужыкі Беларусы глядзяць на маскалёў і паўстанне польскае, чаго яны хочуць і чаго па сваей сіле дабіваціся будуць».

Согласно исследованиям белорусского публициста Олега Лицкевича, Ластовский сочинил ряд песен, которые выдал за аутентичные фольклорные произведения.

Литература

• Беларусь: Энциклопедический справочник = Беларусь: Энцыклапедычны даведнік / Рэдкал.: Б. І. Сачанка і інш. — Минск: БелЭн, 1995. — 800 с. — 5000 экз. — ISBN 985-11-0026-9. (белор.)
• Vytautas Žeimantas. Vaclovas Lastauskas ir Lazdynų Pelėda // XXI amžius, 2010 gegužės 19 d., 8-9 pusl. (лит.)

Ссылки

• [nasb.gov.by/rus/members/academicians/lastouski.php Академик Ластовский Вацлав Устинович]. Историческая справка. Национальная академия наук Беларуси (8 ноября 2008). Проверено 2 апреля 2013. [www.webcitation.org/6Fco0InD1 Архивировано из первоисточника 4 апреля 2013].
• [library.basnet.by/handle/csl/275 Биобиблиографический указатель] в репозитории Центральной научной библиотеки им. Якуба Коласа НАН Беларуси
• [slounik.org/122304.html Ластовский Вацлав]. Электронная Энцыкляпэдыя. Проверено 2 апреля 2013. [www.webcitation.org/6Fco1FUWV Архивировано из первоисточника 4 апреля 2013]. (рус.)
• [web.archive.org/web/20090915142139/arche.by/by/8/30/287/ Александар Пашкевич. Вильно или Минск? Трагический выбор Вацлава Ластовского]

Белоруссия   Литература   Наука   Политика   Персоналии

Отрывок, характеризующий Ластовский, Вацлав Устинович

Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.