Латинская эпиграфика

Латинская эпиграфика (греч. ἐπὶ γράφειν; лат. Epigrafia latina) — вспомогательная историческая и археологическая дисциплина, занимающаяся изучением, каталогизацией и переводом античных латинских высеченных надписей.

Происхождение надписей

Кроме литературы в широком смысле, письмо служило у римлян двум целям:

• будучи помещаемо на самых разнообразных предметах общественного и частного быта, оно являлось средством ближайшего и точнейшего обозначения самого предмета в отличие от других однородных; таковы, например, надписи на гробницах, урнах, базах статуй, алтарях, сосудах, утвари, оружии, весах и мерах и т. п.; они называются в эпиграфике определительными (детерминативными) и суть надписей в собственном смысле (inscriptiones, tituli). Нет почти ни одного вида предметов римского быта, где бы не встречались надпись такого рода; золотая брошь (fibula) повествует о себе: manios med fhefhaked numasioi (Маний сделал меня для Нумасия); глиняный жертвенный сосудик говорит: duenos med feked en manom (Дуэн сделал меня во благо); на простой свинцовой пуле (glans) читаем: feri (бей); на глиняной гирьке для ткацкого станка — es curae (будь предметом заботы) и т. п.;
• на твёрдом и долговечном материале писались такие памятники, которые должны были иметь официальное или правовое значение: договоры, законодательные акты, привилегии; декреты и т. п. Материалами для таких памятников служил мрамор и особенно бронза; площади (форумы), храмы, курии и т. п. места были в древности полны таких памятников, и за гибелью древних архивов (tabularia) эти надписи — зачастую единственный дошедший до нас исторический материал. Они называются в эпиграфике документальными надписями, документами (acta).

Содержание надписей

По своему содержанию, латинские надписи разделяются на следующие важнейшие группы:

• Вотивные, или посвятительные.
• Почётные — очень часто на базах статуй прославляемых лиц, а также и в виде отдельных документов, иногда довольно длинных, где перечисляются подвиги таких лиц. Образец — надписи ростральной колонны Дуилия, консула 260 г. до е. э. Особенно много таких надписей оставлено было в честь императоров, причём, если император оказывался со временем несимпатичным сенату и народу, то его имя уничтожалось в надписи: так случилось, например, с Калигулой и Нероном.
• Монументальные надписи — на постройках: зданиях, мостах, водопроводах и т. п., содержащие обыкновенно имя строителя.
• Документы.
• Надгробия — самый многочисленный и разнообразный класс, от простого имени покойного, часто с припиской hie situs est (= здесь положен) — до пышной эпитафии, иногда в виде целой поэмы, порой недюжинного поэтического достоинства; лучшие образцы дал Рим (с его территорией, т. VI «Corpus») и Африка (т. VIII).
• Обиходные — на разнообразнейших, более или менее мелких предметах общественного и частного быта. Сюда же относятся штемпели (signacula) на глиняных изделиях: кирпичах, сосудах и т. п., а также штемпели врачей, особенно окулистов, с кратким названием лекарства и болезни — отдел очень важный в истории медицины (Villefosse-Thédenat, «Cachets d’oculistes romains», П., 1882), sortes (жребии — небольшие дощечки с изречениями в виде предсказаний), devotiones или defixiones (заклинания: И. В. Помяловский, «Римские заговоры», СПб. 1873), tabulae lusoriae (доски для игр), и т. п.

Особенности латинской эпиграфики

Язык латинских надписей в общем заметно отстает от литературного; напр. надписи II в. до н. э. дают более древние формы языка, чем литературные памятники той же эпохи, что объясняется консервативностью слога надписей, довольно рано замкнувшегося в определенные формы. С I века н. э. это различие несколько сглаживается, хотя окончательно никогда не исчезает. Язык надписей по характеру довольно прост, краток и выразителен (лапидарный стиль), в частностях довольно однообразен, что нередко помогает при восстановлении неполных или поврежденных текстов. Особенной строгостью лапидарного стиля отличаются почетные и документальные надписи, наиболее консервативные и по языку.

Письмо латинских надписей

Древнелатинский алфавит не был местного изобретения, а заимствованием, восходящим, через посредство греков и финикийцев, к алфавиту или, точнее, письму египтян. Таково было мнение ещё Тацита («Annal.», XI, 14), в общем подтверждённое новыми исследователями. Особое влияние на италийский алфавит оказал греческий алфавит дорийской группы халкидского типа, употреблявшийся преимущественно в Средней Италии (в Кумах) и Сицилии. Его древнейшие памятники (в виде именно алфавита) на территории Италии:

• сосуд из города Цере (Григорианский этрусский музей),
• алфавит на стене одной усыпальницы в г. Colle в Этрурии,
• алфавит, найденный в Вейи.

Это, в общем, очень полные алфавиты в 26 знаков, из коих 22 (alpha-tau) взяты из финикийского алфавита, а последние 4 (ypsilon, xi, phi и chi) добавлены.

Различные письмена

Из этого алфавита на территории Италии возникли следующие письмена, известные нам из надписей:

Умбрское письмо

Известно тоже из довольно большого числа надписей, среди которых видное место занимают tabulae Ignvinae (ритуал местной общины); лучшие издания: Aufrecht-Kirchhoff, «Die umbrischen Sprachdenkmäler» (Б., 1849—51); Bréal (П., 1875, с фототипич. таблицами); Bücheier (Бонн, 1883).

Фалискское письмо

— известное из остатков надписей города Фалерии (Чивита-Кастеллана), открытых Гаруччи; диалект близко родственный латинскому. Лучшее исследование — Deecke, «Die Falisker» (Страсбург, 1888; у него же сборник надписей, большей частью надгробий).

Алфавит — всего 18 букв, но, вероятно, не все сохранились.

Оскское письмо

— в памятниках диалекта некогда очень богатого, которым говорило население почти всего юга Италии. Оскские надписи доходят от IV в. до н. э. до конца 1 в. н. э. и имеют, как и умбрские, большое историческо-бытовое значение. Собрание их — у Цветаева, «Sylloge inscriptionum Oscarum». (СПб., 1878).

Другие диалекты

О других мелких италийских диалектах и их надписях см. Mommsen, «Die untentalischen Dialekte» (Лпц., 1850); Fabretti, «Corpus inscript. Italicarum» (Турин., 1867—77; с дополнениями Gamarrini, Флор., 1880); Цветаев, «Inscript. Italiae mediae dialecticae» и его же, «Italiae inferioris dialecticae» (Лпц. — M., 1884—86).

Латинское письмо

Древнейшими его памятниками являются две надписи: а) золотая брошь, найденная в Пренесте (Praeneste) в 1886 г. и относимая к началу V в. до н. э., и сосуд Дуэна, найденный в 1880 г. в Риме; его относят приблизительно к эпохе 12 таблиц, то есть к половине V в. до н. э.

В латинском письме весьма рано наблюдается направление от левой руки к правой, чем оно отличается от этрусского и оскско-умбрского письма, сохранившего направление обратное.

Для обозначения долгих гласных в до классический период служил прием удвоения: MAARCVS = Mārcus, а также знак apex (’): MARCYS, а для ī — длинное i (i longa): MARI = marī, что встречается иногда и в классический и даже в после классический период.

Пишутся латинские надписи сплошь прописными буквами; слова отделяются обыкновенно точкой: HIC*SITVS*EST; цифры обозначаются общеизвестными знаками: I, II, III, IIII (редко IV), V, VI, VII, VIII, VIIII (редко IX), X, XI…XVIII, XVIIII (редко XIX), XX, XXI..L..C.D.M. Для обозначения тысяч употребляется черта сверху цифры единиц: = 3000; = 50000 и т. п.

Наибольшей красотой и законченностью письма отличаются надписи первой половины I в. н. э. и эпохи Траяна и Адриана (эпиграфический ренессанс), служащие образцами даже для типографских прописных шрифтов нашего времени. Нередко, особенно в императорскую эпоху, встречалась вязь (лигатуры), например = maxim и сокращения (аббревиатуры: D·M· = dis manibus; COS = consule; H·M·H·N·S = hoc monumentum heredem non seqaetur.

Отдельно стоит Этрусское письмо

Сохранилось в очень большом количестве надписей, разобранных довольно тщательно; его происхождение не установлено.

• Лучшее собрание этрусских надписей:
  • «Corpus Inscriptionum Etruscarum» вышел в Лейпциге на средства Берлинской акад. наук;
  • исследования о языке — Ланци, Кирссена, Отфрида Мюллера и др.

Алфавит имеет 21 знак, без В, D, О (этих звуков в этрусском языке, по-видимому, не было); для F имеется знак 8, встречающийся и в других италийских письменах, иногда в виде ↑.

Собрания надписей

В Древнем Риме

У самих римлян надписи не собирались и не изучались, хотя иногда на них и обращали внимание. Цицерон упоминает о некоторых надгробиях, Ливий — о документах; грамматики вроде Варрона, Веррия Флакка, Проба и другие обращали внимание на особенности языка в надписях; многое из документов вошло в кодексы римского права (Феодосия и Юстиниана), но систематического собирания и изучения надписей не было.

В средние века

Древнейшие дошедшие до нас сборники (рукописные) относятся уже к Каролингскому периоду, например:

• Anonymus Einsiedlensis, принадлежащий монастырю в Einsiedeln, VIII—IX в.;
• Sylloge Palatina, миланская рукопись IX в., и др.

Только со времени путешественника Кириака Анконского (Ciriaco de’Pizzicoli, 1391—1457) можно говорить о собирании надписей в больших количествах. Остатки сборника Кириака хранятся в рукописях частью в Риме и других итальянских библиотеках, частью в Берлине.

XV—XVI века

Много сделано для собирания надписей в XV и XVI стол. Первый печатный сборник, Desiderii Sprethi, вышел в Венеции в 1489 г. (надписи Равенны); до половины XVIII в. идёт довольно длинный ряд подобных трудов, например:

• сборники Jac. Mazochii (Рим, 1521),
• Justi Lipsii (Антверпен, 1588),
• Graten (первая попытка сводного сборника; Гейдельб., 1603),
• Joh. Donii (Флоренция, 1731), Маг. Gudli (Leov., 1741),
• Raph. Fabrettii (Рим, 1699),
• Franc. Gorii (Флоренция, 1743) и др.

XVIII век и позже

Серьёзная попытка составить общий сборник, «Corpus Inscriptionum Latinarum», сделана известным Муратори, под заглавием: «Novus thesaurus veterum inscriptionum» (Милан, 1739—1742).

Около этого же времени возникла эпиграфическая критика, ставшая необходимой ввиду появления множества поддельных надписей; первым трудом такого рода была монография Maffei, «Ars critica lapidaria» (в сборн. Donati, Лукка, 1775).

Лучшими эпиграфистами XVIII — середины XIX веков были Луиджи Гаэтано Марини («Gli atti et monumenti de fratelli Arvali», Рим, 1795) и Бартоломео Боргези («Oeuvres de B. Borghesi», П., 1862—1879), благодаря которым эпиграфика стала научной дисциплиной.

Первый научный сборник

Из школы Боргези вышел и план научного сборника латинских надписей, принятый сначала Французской академией наук, но впоследствии ею оставленный и выполненный Берлинской академией, под главным руководством Т. Моммзена. I том («Древнейшие надписи до смерти Цезаря») вышел в 1863 году, всего 15 томов (кроме дополнений), расположенных по местностям. Критика, полнота литературы, превосходная группировка, истолкование трудных текстов и т. п. — все это сделало берлинский «Corpus» первоклассным сборником надписей.

Кроме него, латинская эпиграфика располагает следующими собраниями, отчасти дополняющими «Corpus»:

• «Ephemeris Epigrafica», куда помещались вновь находимые надписи до окончательного издания в «Corpus» (1871—1891);
• И. К. фон Орелли, В. Хенцен «Inscriptionum latinarum amplissima collectio» (Цюрих, 1828—1856);
• Г. Дессау «Inscriptiones latinarum selectae» (Б., 1892);
• Руджери «Sylloge epigraphica orbis Romani» (Рим, 1892; ещё не окончена);
• Брамбах «Corpus inscr. Rhenanarum» (Эльберф., 1867),

и множеством частных сборников, указания на которые можно найти в пособиях:

• по истории эпиграфики:
  • Р. Канья «Cours d’ ép. latine» (2 изд., П., 1890; лучшее пособие);
  • Хюбнер, «Romische Epigraphik» (в I т. энциклопедии Ив. Мюллера,
  • «Handbuch der class. Altetrhumwissenschaft», стр. 625—710);
• его же, «Exempla scripturae epigraphica latina» — около 1250 гравюр с наиболее типичных надписей (Б., 1885; это продолжение сборника Ричля: «Prisca latinitatis monumenta epigraphica»; приложенного к I тому «Corpus»);
• словарь: Ruggiero, «Dizionario epigraphico».

См. также

• Латинский язык
• Эпиграфика

Ссылки

• Надписи // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Латинская эпиграфика

На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.
– Ну вот, я вам, княжна милая, привез мою певунью, – сказал граф, расшаркиваясь и беспокойно оглядываясь, как будто он боялся, не взойдет ли старый князь. – Уж как я рад, что вы познакомились… Жаль, жаль, что князь всё нездоров, – и сказав еще несколько общих фраз он встал. – Ежели позволите, княжна, на четверть часика вам прикинуть мою Наташу, я бы съездил, тут два шага, на Собачью Площадку, к Анне Семеновне, и заеду за ней.
Илья Андреич придумал эту дипломатическую хитрость для того, чтобы дать простор будущей золовке объясниться с своей невесткой (как он сказал это после дочери) и еще для того, чтобы избежать возможности встречи с князем, которого он боялся. Он не сказал этого дочери, но Наташа поняла этот страх и беспокойство своего отца и почувствовала себя оскорбленною. Она покраснела за своего отца, еще более рассердилась за то, что покраснела и смелым, вызывающим взглядом, говорившим про то, что она никого не боится, взглянула на княжну. Княжна сказала графу, что очень рада и просит его только пробыть подольше у Анны Семеновны, и Илья Андреич уехал.
M lle Bourienne, несмотря на беспокойные, бросаемые на нее взгляды княжны Марьи, желавшей с глазу на глаз поговорить с Наташей, не выходила из комнаты и держала твердо разговор о московских удовольствиях и театрах. Наташа была оскорблена замешательством, происшедшим в передней, беспокойством своего отца и неестественным тоном княжны, которая – ей казалось – делала милость, принимая ее. И потом всё ей было неприятно. Княжна Марья ей не нравилась. Она казалась ей очень дурной собою, притворной и сухою. Наташа вдруг нравственно съёжилась и приняла невольно такой небрежный тон, который еще более отталкивал от нее княжну Марью. После пяти минут тяжелого, притворного разговора, послышались приближающиеся быстрые шаги в туфлях. Лицо княжны Марьи выразило испуг, дверь комнаты отворилась и вошел князь в белом колпаке и халате.
– Ах, сударыня, – заговорил он, – сударыня, графиня… графиня Ростова, коли не ошибаюсь… прошу извинить, извинить… не знал, сударыня. Видит Бог не знал, что вы удостоили нас своим посещением, к дочери зашел в таком костюме. Извинить прошу… видит Бог не знал, – повторил он так не натурально, ударяя на слово Бог и так неприятно, что княжна Марья стояла, опустив глаза, не смея взглянуть ни на отца, ни на Наташу. Наташа, встав и присев, тоже не знала, что ей делать. Одна m lle Bourienne приятно улыбалась.
– Прошу извинить, прошу извинить! Видит Бог не знал, – пробурчал старик и, осмотрев с головы до ног Наташу, вышел. M lle Bourienne первая нашлась после этого появления и начала разговор про нездоровье князя. Наташа и княжна Марья молча смотрели друг на друга, и чем дольше они молча смотрели друг на друга, не высказывая того, что им нужно было высказать, тем недоброжелательнее они думали друг о друге.
Когда граф вернулся, Наташа неучтиво обрадовалась ему и заторопилась уезжать: она почти ненавидела в эту минуту эту старую сухую княжну, которая могла поставить ее в такое неловкое положение и провести с ней полчаса, ничего не сказав о князе Андрее. «Ведь я не могла же начать первая говорить о нем при этой француженке», думала Наташа. Княжна Марья между тем мучилась тем же самым. Она знала, что ей надо было сказать Наташе, но она не могла этого сделать и потому, что m lle Bourienne мешала ей, и потому, что она сама не знала, отчего ей так тяжело было начать говорить об этом браке. Когда уже граф выходил из комнаты, княжна Марья быстрыми шагами подошла к Наташе, взяла ее за руки и, тяжело вздохнув, сказала: «Постойте, мне надо…» Наташа насмешливо, сама не зная над чем, смотрела на княжну Марью.
– Милая Натали, – сказала княжна Марья, – знайте, что я рада тому, что брат нашел счастье… – Она остановилась, чувствуя, что она говорит неправду. Наташа заметила эту остановку и угадала причину ее.
– Я думаю, княжна, что теперь неудобно говорить об этом, – сказала Наташа с внешним достоинством и холодностью и с слезами, которые она чувствовала в горле.
«Что я сказала, что я сделала!» подумала она, как только вышла из комнаты.
Долго ждали в этот день Наташу к обеду. Она сидела в своей комнате и рыдала, как ребенок, сморкаясь и всхлипывая. Соня стояла над ней и целовала ее в волосы.
– Наташа, об чем ты? – говорила она. – Что тебе за дело до них? Всё пройдет, Наташа.
– Нет, ежели бы ты знала, как это обидно… точно я…
– Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что тебе за дело? Поцелуй меня, – сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
– Я не могу сказать, я не знаю. Никто не виноват, – говорила Наташа, – я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что он не едет!…
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.


В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из за притворенных дверей уже слышались звуки музыки.
– Nathalie, vos cheveux, [Натали, твои волосы,] – прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер. Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливым взглядом. Занавесь еще не поднималась и играли увертюру. Наташа, оправляя платье, прошла вместе с Соней и села, оглядывая освещенные ряды противуположных лож. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на ее обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целый рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.
Две замечательно хорошенькие девушки, Наташа и Соня, с графом Ильей Андреичем, которого давно не видно было в Москве, обратили на себя общее внимание. Кроме того все знали смутно про сговор Наташи с князем Андреем, знали, что с тех пор Ростовы жили в деревне, и с любопытством смотрели на невесту одного из лучших женихов России.
Наташа похорошела в деревне, как все ей говорили, а в этот вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, была особенно хороша. Она поражала полнотой жизни и красоты, в соединении с равнодушием ко всему окружающему. Ее черные глаза смотрели на толпу, никого не отыскивая, а тонкая, обнаженная выше локтя рука, облокоченная на бархатную рампу, очевидно бессознательно, в такт увертюры, сжималась и разжималась, комкая афишу.
– Посмотри, вот Аленина – говорила Соня, – с матерью кажется!
– Батюшки! Михаил Кирилыч то еще потолстел, – говорил старый граф.
– Смотрите! Анна Михайловна наша в токе какой!
– Карагины, Жюли и Борис с ними. Сейчас видно жениха с невестой. – Друбецкой сделал предложение!
– Как же, нынче узнал, – сказал Шиншин, входивший в ложу Ростовых.
Наташа посмотрела по тому направлению, по которому смотрел отец, и увидала, Жюли, которая с жемчугами на толстой красной шее (Наташа знала, обсыпанной пудрой) сидела с счастливым видом, рядом с матерью.