Латур д’Овернь

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Латур д'Овернь»)
Перейти к: навигация, поиск
Латур д’Овернь

d'azur semé de fleurs de lys d'or et à la tour d'argent maçonnée et ouverte de sable
Период

XII—XIX вв.

Девиз(ы):

лат. «Sua stans mole refulget»

Титул:

граф Оверни, виконт Тюренн, герцог Буйон, герцог Альбре, герцог Шато-Тьерри, герцог Латур д'Овернь

Когнаты:

Латур д’Апшье, Латур д’Овернь-Лораге

Ветви рода:

1) графы Оверни; 2) виконты Тюренны; 3) бароны Апшье

Родина

Овернь

Подданство

Франция, Священная Римская империя

Имения

Овернь, Лораге, Булонь, Седан, Буйон

Дворцы

отель Латур, отель Эврё, замок Наварр, замок Седан, замок Монтале, замок Ланке

Дом Латур д’Овернь (La Tour d’Auvergne) — один из немногих баронских родов Франции, добившихся при старом режиме признания иностранными принцами суверенного достоинства (то есть такими же государями, как и королевский дом).

В этом роду была наследственной придворная должность великого камергера (Grand Chambellan de France), которая давала её носителю свободный доступ в частные апартаменты короля. Великий камергер носил на поясе ключ от спальни монарха и на церемониале его пробуждения первым подавал ему сорочку.





Старшая ветвь: графы Оверни

«Латур» (что значит «башня») — распространённая фамилия среди французских феодалов. Родословная Латуров из Оверни — вассалов графов Оверни — прослеживается с XIII века. Весьма рано род распался на две линии. Благодаря свойству с папами Климентом VI и Григорием XI старшая ветвь за два поколения принесла католической церкви трёх епископов, двух кардиналов и латинского патриарха Антиохии.

Бертран V де Латур в середине XV века унаследовал со стороны матери графства Овернь и Булонь (позднее выменянную на Лораге), что сделало его одним из крупнейших землевладельцев на юге Франции. Брак его внука с дочерью графа Вандомского не оставил мужского потомства. Из их дочерей старшая, Анна, не имела детей в браке со своим двоюродным братом герцогом Олбани, регентом Шотландии. Её младшая сестра Мадлен умерла в Италии вслед за рождением дочери, Екатерины Медичи, которая и унаследовала Овернь вместе с Лораге.

Младшая ветвь: виконты Тюренны

Глава младшей ветви рода Латуров с 1444 года благодаря удачному браку носил титул виконта Тюренна. К этой же линии перешло после одной из старших отраслей рода баронство Монгаскон. В начале XV века от Тюреннов отделились линии Лимёй (рано угасшая) и Апшье (просуществовшая до 1896 года). Славилась своей красотой Изабо де Лимёй, родившаяся в перигорском Лимёе, метресса первого принца Конде, имевшая от него внебрачных детей.

Анри де Латур д’Овернь (1555—1623), будучи внуком коннетабля Анна де Монморанси и зятем Вильгельма Оранского, несмотря на кальвинистское вероисповедание, регулярно получал продвижения на службе у католиков Валуа, дослужившись в 1592 до маршала Франции. Хотя его надежды быть избранным штатгальтером Нидерландов не оправдались, благоволение короля позволило ему унаследовать, в обход других родственников Ламарков, их владения на франко-испанской границе, включая княжество Седанское и права на герцогство Буйонское.

Сын маршала Латура от брака с дочерью Вильгельма Оранского, знаменитый виконт Тюренн, также дослужился до чина маршала Франции и был похоронен в Сен-Дени среди королей. Его брат Фредерик Морис обменял стратегически расположенные пограничные княжества во главе с Седаном на пригоршню титулов французского пэрства — герцога Шато-Тьерри и Альбре, графа Эврё и Арманьяка и т. д. Кроме того, король обязывался содействовать ему в отвоевании у испанцев Буйона.

Герцоги Буйона

Следующий герцог Буйонский женат был на племяннице кардинала Мазарини и пользовался большим влиянием при дворе. Он женил своего сына на дочери последнего герцога Вантадура, но детей у них не было. Брат же его, Фредерик Морис, унаследовал от тестя маркграфство Берген-оп-Зом в Бельгии. Сын его был архиепископом вьеннским, а брат, кардинал Буйон, — аббатом Клюни.

Своим честолюбием кардинал Буйон нажил немало недругов при версальском дворе, среди которых и знаменитый мемуарист герцог Сен-Симон. По воспоминаниям современников, кардинал нанял известного фальсификатора документов Балюза, который в своём трактате, ссылаясь на несуществующие свидетельства, выводил Латуров от независимых правителей Оверни IX века. Воспоследовала война памфлетов, «король-солнце» встал на сторону противников кардинала, и тот удалился доживать свои дни при папском дворе.

В течение XVIII века Латуры продолжали занимать видное место среди высшей французской аристократии, связав себя узами родства с домами Гизов, Роганов и Латремуев. После завоевания французской армией Буйона они именовали себя суверенными герцогами Буйонскими, чеканили монету, хотя в «столице» своей ни разу не бывали. Сестра предпоследнего герцога, известная своими вольными нравами, имела внебрачное потомство от кузена, младшего стюартовского претендента, а жизнь окончила на гильотине.

Эммануэль-Теодоз де ла Тур д’Овернь (1643-1715), кардинал де Буйон, родившийся в перигорском замке Ланке, был одарённым молодым человеком. По окончании Сорбонны, получив степень, избрал духовную карьеру. Сан кардинала принял всего в 24 года. Этот факт запечатлён на картине Джованни Баттиста Гаули Бачиччьо.

Брак последнего герцога Буйонского (1746—1802) с ландграфиней Гессенской был бездетным. Герцог симпатизировал революционному правительству и некоторое время после падения французской монархии правил Буйоном как суверен. Его желание усыновить английского офицера, выдававшего себя за потомка Латуров, привело к оккупации Буйона французами. После его смерти за наследство Латуров шли долгие судебные баталии между Роганами и другими родственниками (см. статью Буйон).

В годы бурбоновской реставрации во Франции был учреждён титул герцога Латур д’Оверня, который наследовали последние представители этой фамилии из младшей ветви де Латур д’Апшье. Этот род угас в 1896 году. На происхождение от средневековых Латуров из Оверни без каких-либо доказательств ныне претендует дворянская фамилия Латур-Сен-Поле, которой Людовик XVIII позволил переименовать себя в Латур д'Овернь-Лораге.

См. также

Источники

  • [genealogy.euweb.cz/french/delatour1.html Родословная роспись Латур д’Оверней]
  • [gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k5462188x.r=duc+bouillon.langEN Записки о генеалогии и геральдике дома Латуров] (1896)

Напишите отзыв о статье "Латур д’Овернь"

Отрывок, характеризующий Латур д’Овернь

Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.