Латышские стрелки

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Латы́шские стрелки́

Нагрудный знак
Красных Латышских стрелков

Годы существования

1915 — ноябрь 1920

Страна

Россия Россия; РСФСР

Участие в

Первая мировая война

Гражданская война в России

Знаки отличия

Почётное революционное Красное Знамя: 5-й латышский стрелковый полк (дважды) за оборону Казани в августе 1918, и за то, что отличился в боях против войск генерала Юденича под Петроградом в 1919
Латышская стрелковая дивизия — за участие в разгроме войск Деникина осенью 1919;

Командиры
Известные командиры

И. И. Вациетис; А. В. Косматов; П. Я. Авен; Г. Г. Мангул (Мангулис); А. А. Мартусевич; Ф. К. Калнин (Калниньш); Я. Я. Лацис; К. А. Стуцка

Латы́шские стрелки́ (латыш. Latviešu strēlnieki) — личный состав стрелковых частей, сформированных в 1915 году во время Первой мировой войны из жителей Лифляндской, Курляндской и Витебской губерний. В 1916 году развёрнуты в Латышскую стрелковую дивизию. В восьми латышских стрелковых полках служило до 40 тысяч человек. После Октябрьской революции, во время Гражданской войны в России латышские полки поддержали большевиков и стали одними из первых воинских частей, стоявших у основания РККА. Являлись самым крупным национальным военным формированием на службе в Красной армии. Использовались как исключительно боеспособная сила на стороне большевиков. Общая численность около 80 тысяч человек. Полки латышских стрелков широко применялись по всему фронту Гражданской войны.

Части латышских стрелков отличались железной дисциплиной, использовались для подавления антибольшевистских восстаний в ряде городов (Ярославль, Муром, Рыбинск, Калуга, Саратов, Новгород и др.)[1]. Многие командиры латышских стрелков впоследствии, уже после расформирования частей смогли достигнуть больших руководящих постов. Так, первым начальником ГУЛАГа был бывший латышский стрелок Ф. И. Эйхманс. Латышские стрелки также стали занимать значительные должности в Красной армии.





Первая мировая война

Предыстория, образование

Накануне Первой мировой войны в Прибалтийском крае была начата мобилизация. Уже 27 июля 1914 года в Вольмарском, Венденском и Валкском уездах начался призыв резервистов 1909—1913 годов, а 30 июля была объявлена всеобщая мобилизация. Мобилизованных латышей отправляли в ХХ и III армейские корпуса, 68-ю пехотную дивизию, а также в гарнизон Усть-Двинской крепости. Ещё часть мобилизованных отправили на Юго-Западный фронт. Также предположительно в первые дни войны в Восточную Пруссию отправили 20-25 тыс. латышей[2].

В 1914 году были организованы добровольные вооружённые дружины Усть-Двинской крепости, в дальнейшем послужившие основой создаваемых латышских частей. В 1915 г. студенты Политехникума выступили с предложением организовать из их числа отряды разведки и связи.

1 апреля 1915 г. немецкие войска вторглись в Курляндию, и начали быстро продвигаться к её главному городу, Митаве.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3619 дней] 7 мая немцы захватили Либаву, фронт сформировался вдоль реки Виндавы (Венты). В июле немецкие армии повели второе наступление — 14 июля они форсировали реку Виндаву, 17 июля был взят Доблен, 18 июля пали Туккум и Виндава. Быстрое немецкое наступление вызвало массовую эвакуацию жителей Курляндии в Лифляндию и Ригу, и дальше, в Россию.

Несмотря на сопротивление курляндского и лифляндского губернаторов,[3] в условиях немецкого наступления, оккупации Курляндии и угрозы захвата Риги, 1 августа (19 июля ст. ст.) командующий Северо-Западным фронтом генерал Алексеев подписал приказ № 322 (848-3287) об образовании латышских стрелковых батальонов[4]. Одновременно депутатами Государственной Думы России Я. Голдманисом и Я. Залитисом в Петрограде было опубликовано обращение к соотечественникам: «Собирайтесь под латышскими флагами!». Они призвали добровольцев на службу в формирующиеся латышские батальоны. Было решено сформировать 8 стрелковых батальонов в основу каждого из которых планировалось определить некоторое количество стрелков из батальонов Усть-Двинской крепости. 12 августа в Риге началась запись добровольцев, в первый же день заявления подали 71 человек. 12 сентября немцы захватили Ней-Митау, а 23 октября — Иллукст. Русские смогли удержать за собой участок на левом берегу Западной Двины близ Икскюля, позже названный Островом смерти из-за больших потерь.

1915

В короткое время, вместо планировавшихся двух, было создано три батальона для защиты Риги. 23 октября 1-й Усть-Двинский латышский стрелковый батальон был послан на фронт — первая и четвёртая роты в район Олая, а вторая и третья — к югу от озера Бабит. Первые бои произошли 25 октября при Мангали, около Тирельских болот, и 29 октября у Плаканциемса, на берегах р. Миса, где латышам удалось отбросить немецкие войска назад, в Курляндию. 28 октября в доме Латышского общества Риги прошел траурный митинг, и состоялись похороны трех солдат, погибших у Тирельских болот, на новом Братском кладбище.

26 октября на передовую, в район Кеккау, направили также 2-й Рижский батальон, который был немедленно переброшен в окрестности Шлока, где 31 октября было отбито немецкое наступление. 5 ноября в бои вступил 3-й Курземский батальон. По окончании этих боев была объявлена всеобщая мобилизация латышей, в результате которой были созданы ещё 5 латышских стрелковых батальонов, а также один запасный батальон.

Главным достижением действий латышских стрелков в 1915 году явилась стабилизация линии фронта под Ригой. С захватом Риги для немцев открылся бы свободный путь на Петроград, столицу Российской империи.

1916

Активные военные действия в районе Риги возобновились 21 марта 1916 г., когда 1-й и 2-й батальоны латышских стрелков прорвали германские укрепленные позиции на шоссе Рига — Бауск в окрестностях Кеккау (Кекавы), но более масштабное наступление Российской армии не последовало вслед за этим. Бои под Кеккау снова начались 16 — 22 июля, в которых впервые участвовали все латышские батальоны, за исключением 5-го Земгальского, действовавшего в районе Олая (Олайне), и 3-го Курземского, сражавшегося на Острове смерти.

Летом 1916 года во фронтовых частях было около 11,5 тыс. стрелков. В основном — латыши (10 278 чел.), также эстонцы (402), русские (192), литовцы (174), поляки (128), немцы (25). Из них добровольцы (2 522), перешедшие из других частей (6 567) и мобилизованные (2 318).

25 сентября (8 октября н. с.) 1916 г., немецкие войска провели газовую атаку на Острове смерти, которая явилась первым случаем масштабного применения такого рода оружия в Латвии во время Первой мировой войны. Было отравлено газом 120 стрелков из 2-го Рижского батальона, который 8 дней выдерживал атаки немцев. Остров, защищаемый как опорная точка для будущих атак, так и не стал отправным пунктом для наступления русских войск. После боев, 4 ноября, латышские батальоны были преобразованы в полки, разделенные на две Латышских бригады, образовав стрелковую дивизию. Первыми командирами бригад были генерал-майоры А. И. Аузан (Аузанс) и А. Э. Миссин (Мисиньш). 6 декабря для латышских полков были созданы полевые госпиталя и пункты дезинфекции.

В составе 12-й армии, вместе с сибирскими пехотными полками, стрелки занимают оборону на рижском направлении Северо-Западного, а затем Северного фронтов. Принимают участие в боях у болота Мазтирелис, под Плаканиеши и у Шлока. В конце 1916 — начале 1917 года была предпринята попытка наступления (Митавская операция) на немецкие позиции. Сведённая с 6-м Сибирским корпусом в Бабитскую оперативную группу, Латышская стрелковая дивизия приняла участие в тяжёлых боях. Особое мужество было проявлено при взятии и обороне высоты Пулемётная горка.

…Рота Карла Зитара вместе с другими ротами заняла исходные позиции. Отсюда должно было начаться наступление. Внизу, невидимые в белых халатах, саперы резали проволочные заграждения. Неслышно, привычными руками прокладывали они путь через оборонительную линию противника под самым носом немецких сторожевых постов. А немного подальше, в своих блокгаузах и блиндажах спали успокоенные близостью рождественских праздников и тишиной на караульных постах дивизии Вильгельма II: они и не подозревали, что у самых стен их укреплений уже стоят войска противника и ждут лишь знака, чтобы броситься на неприятеля и прогнать его со своей земли, из лесов и с полей Курземе…

Лязгнула неосторожно задетая проволока. Немецкий караульный настораживается, и воздух рассекает одинокий выстрел. Стрелки, режущие проволоку, замирают на снегу, ожидая, пока успокоится встревоженный постовой. Затем они опять принимаются за работу, разрезая ряд за рядом, делая ход за ходом. Под прикрытием метели стоят немые ряды полков.

И наконец!

Вспыхивают огоньки внизу, беспокойно переминаются окоченевшие роты, нетерпеливо ожидая боевого сигнала. Все на своих местах: унтер-офицеры — возле своих отделений и взводов, офицеры — возле рот. И все напряженно всматриваются в темноту. Вот взлетают в воздух две красные ракеты, слышится отданная вполголоса команда, и серые полки приходят в движение. Темная волна катится вперед, разветвляется по ходам и растекается уже по ту сторону заграждений, как полая вода, налево и направо. Словно прорвавшая плотину река, вливаются они на поле боя, бурной струей несутся через овраги и равнину, по инерции толчками выплескиваются на высокий земляной вал и, все разрушая и затопляя на своем пути, перекатываются через бруствер и прыгают с трехметровой высоты на голову растерявшемуся противнику. Одновременно с латышами в наступление устремляются сибирские стрелки. Безмолвие кончилось.

Вилис Лацис, [www.e-reading.org.ua/bookreader.php/1007779/Lacis_-_Semya_Zitarov._Tom_1.html «Семья Зитаров».] Рига, 1975 г.

Самые знаменитые сражения латышских стрелков имели место 23 — 29 декабря 1916 г. (5 — 11 января 1917 г. н. с.). Местом наступления на Рижском участке фронта была выбрана болотистая местность между озером Бабит и Олай, именуемая Тирельскими болотами. В историю эти военные действия вошли под названием «Рождественских боёв». После обсуждения плана Фридриха Бриедиса было решено, разделив силы на две группы, нанести удар сразу в двух местах.

При наступлении не было обеспечено ожидаемой артиллерийской подготовки, проходы в колючей проволоке не были достаточно просторными, и солдатам приходилось наступать, преодолевая проволочные заграждения под немецким пулеметным огнём. Невзирая на упорную оборону противника, стрелки смогли пройти несколько километров вглубь немецкой территории, но армейское руководство не смогло использовать этот успех и начать широкое наступление против германских войск. 22 — 31 января 1917 г. (н. с.) проходили «Январские бои», в ходе которых немцы пытались вернуть потерянные в «Рождественских боях» территории.

В этих сражениях латышские стрелки показали исключительный героизм, понеся ужасающие потери. Русская армия потеряла в ходе этих действий 26 тыс. чел., из них 9 тыс. — латышские стрелки. Неудачный ход Рождественских боев породил недоверие к руководству армии, среди латышских частей распространялись слухи об измене командования. 7 февраля 1917 г. генерал Алексеев потребовал у военного министра отправить комиссию для расследования событий на Рижском участке фронта, но расследования не произошло из-за Февральской революции.

Состояние перед февралём 1917 года

1-я Латышская стрелковая бригада:

  • 1-й Латышский стрелковый Усть-Двинский полк
  • 2-й Латышский стрелковый Рижский полк
  • 3-й Латышский стрелковый Курземский полк
  • 4-й Латышский стрелковый Видземский полк

2-я Латышская стрелковая бригада:

  • 5-й Латышский стрелковый Земгальский полк
  • 6-й Латышский стрелковый Туккумский полк
  • 7-й Латышский стрелковый Баускский полк
  • 8-й Латышский стрелковый Вольмарский полк

К объединённым в дивизию бригадам был добавлен запасный полк, главным назначением которого был приём и обучение новобранцев, комплектация свободных из-за потерь мест в частях дивизии.

Штат каждого латышского стрелкового полка был установлен в 2497 человек (из них 1854 строевых нижних чина). В запасном полку, расположенном на тот момент в Вольмаре, численность личного состава колебалась от 10 до 15 тыс. человек.

В Латышской дивизии личный состав превышал количественно стандартную пехотную дивизию русской армии. Ставка готовила наступление в районе Митавы и предполагалось большое количество потерь.

Все стрелки имели на вооружении американские десятизарядные 7,62-мм винтовки системы Винчестера обр. 1895 года, изготовленные под русский патрон в США, с клинковыми штыками, в сентябре 1916 их заменили японские винтовки системы Арисака обр.1897 года. Под ружьё было поставлено большое количество призывников и всем уже не хватало привычных винтовок Мосина. Войска второго и третьего эшелона почти сплошь вооружались закупленным в США и Японии вооружением.

Между двумя революциями

После победы Февральской революции на неоккупированой немецкими войсками территории Латвии стали создаваться Советы депутатов. В частях 12-й армии (район Риги) и 5-й армии (район Двинска) в новых выборных органах преобладали представлявшие меньшевиков и эсеров депутаты. Исполнительные комитеты солдатских депутатов — Искосол 12-й армии и Армиском 5-й армии заняли сторону Временного правительства, соединившись с Исполкомом офицерского Совета.

На местах, в батальонах и ротах имела успех большевистская агитация. После создания Объединённого Совета депутатов латышских стрелковых полков (Исколастрел), авторитетом у солдат всё больше стала пользоваться их позиция. К маю 1917 г., латышские стрелки становятся основой большевистских сил 12-й армии. В июле, объединившись, комитеты русских и латышских полков выступили против меньшевистского Искосола. На момент создания Исполнительного комитета Совета рабочих, стрелковых и безземельных депутатов Латвии (Исколат), большинство составили латышские большевики.

18 июля Л. Г. Корнилов назначен А. Ф. Керенским Верховным главнокомандующим, сменив на этом посту А. А. Брусилова. Целью замены была попытка остановить разложение армии и потерю контроля над войсками, которые при малейшем натиске противника массами покидали позиции и уходили в тыл; снизить влияние армейских большевистских Советов.

Для восстановления дисциплины в Армии, по требованию генерала Корнилова Временное Правительство вводит смертную казнь. Решительными и суровыми методами, с применением в исключительных случаях расстрелов дезертиров, генерал Корнилов возвращает русской армии боеспособность и восстанавливает фронт.

Однако, 20 августа (2 сентября) 1917 года, несмотря на все усилия нового Верховного главнокомандующего генерала от инфантерии Л. Г. Корнилова, распропагандированный Северный фронт сдал Ригу германским войскам. А. И. Деникин писал в своих воспоминаниях[5]:

Войска Северного фронта и особенно 12-й армии были наиболее развалившиеся из всех, и по логике вещей, не могли оказать врагу должного сопротивления… …В действительности, развращенный Северный фронт потерял всякую силу сопротивления. Войска его откатывались до того предела, до которого велось преследование передовыми немецкими частями, и затем подались несколько вперед только потому, что обнаружилась потеря соприкосновения с главными силами Гутьера, в намерения которого не входило продвижение далее определенной линии.

Большевики, мобилизовав все силы, помогли Керенскому подавить Корниловское выступление, распропагандировав войска генерала Крымова на подступах к Петрограду.

20 октября 1917 года политическим комиссаром латышских стрелковых полков (позже — Латышский корпус) был избран ставленник ЦК РСДРП(б) С. М. Нахимсон.

По указанию ЦК большевиков, латышские стрелки, блокировав стратегически важные железнодорожные узлы и станции, не позволили перебросить верные Временному правительству войска во время Октябрьского переворота.

Красные латышские стрелки

26 октября 1917 года военно-революционный комитет 12-й армии вышел из подполья, взяв власть в свои руки в прифронтовой полосе. ВРК выступил с обращением к армии с манифестом, в котором сообщил о Петроградском восстании и призывом поддержать революционный пролетариат. По его приказу 1-й Усть-Двинский и 3-й Курземский полки оставили позиции на фронте и выдвинулись на Венден, заняв железнодорожную станцию, 6-й Туккумский и 7-й Бауский полки заняли Вольмар[6].
22 ноября 6-й Туккумский полк (2,5 тыс. человек) в полном составе переводится в Петроград для защиты советской власти от возможной попытки её свержения. Менее недели спустя за ним отправляется сводная рота латышских стрелков, которой было поручено вместе с революционными матросами и красногвардейским отрядом охранять Совнарком в Смольном. В это время стрелки уже полностью попали под влияние большевиков, о чём свидетельствовали полученные ими 96,5 % голосов в полках латышских стрелков на выборах Учредительного собрания, прошедших 25 ноября[7].

Латышские стрелки обеспечили безопасность переезда большевистских руководителей (включая В. И. Ульянова (Ленина) и Я. М. Свердлова) из Петрограда в Москву 10-11 марта 1918 года (поезд № 4001), когда у них едва не возникла перестрелка с балтийскими матросами на станции Малая Вишера[8].

Как отдельное подразделение латышские стрелки были сведены приказом Совнаркома в Латышскую стрелковую советскую дивизию во главе с И. И. Вацетисом 13 апреля 1918 года. Теперь дивизия состояла из 3 бригад, по три стрелковых полка и два артиллерийских дивизиона в каждой. Кроме того — кавалерийский полк, инженерный батальон, батальон связи, авиационный отряд (18 аэропланов), тяжёлая гаубичная батарея (8 английских гаубиц «Виккерс»), зенитная батарея (4 зенитных орудия). Вместо офицеров, отказавшихся служить большевикам, дивизия была доукомплектована командирами — латышами из русских частей.

Развёрнутые в 9-й Латышский стрелковый полк, латышские стрелки становятся костяком комендантской службы в Кремле[9]. Деятельность стрелков не ограничивалась несением караульной службы, по распоряжениям коменданта Кремля П. Д. Малькова латышские части использовались и во время совместных карательных операций, проводимых ЧК, а также в облавах против спекулянтов на Сухаревском рынке Москвы.[10]

В сентябре 1918 года 9-й Латышский стрелковый полк в полном составе был отправлен на фронт[11].

К осени 1918 в рядах латышских стрелков числилось 24 тысячи человек.

Начдивы

Действия против Довбор-Мусницкого и Каледина

Январь 1918. В районе города Рогачёва Могилёвской губернии вспыхнул контрреволюционный мятеж 1-го Польского корпуса Юзефа Довбор-Мусницкого. В его подавлении участвуют подразделения 1-го Усть-Двинского и 4-го Видземского латышских стрелковых полков и сводный отряд матросов Балтийского флота. Общее руководство осуществлял Иоаким Вацетис.

Откомандированный в это же время на юг России, 3-й Курземский полк сражался против казачьих частей генерала Каледина и 22 февраля 1918 года занял оставленный Добровольческой армией, ушедшей в «Ледяной поход» на Кубань, Ростов-на-Дону.

После заключения Брест-Литовского мира остававшиеся в Латвии стрелки перешли в Россию и 13 апреля 1918 года были сведены в Латышскую стрелковую советскую дивизию — первое регулярное соединение Красной армии. В Архангельске, Пензе, Саратове, Витебске и в других городах из находящихся в эвакуации латышских рабочих были сформированы отдельные латышские стрелковые части, батальоны и группы, организационно действовавшие самостоятельно.

Подавление левоэсеровского мятежа

Недовольные заключением Брест-Литовского мира, считавшие, что их несправедливо обходят при дележе власти, заволновались левые эсеры. Их руководители назначили на 6 июля восстание против большевиков. С начала месяца в Москве начал работу V Всероссийский съезд советов. Левые эсеры предлагали для охраны съезда свои военные дружины, но В. И. Ульянов (Ленин) и Я. М. Свердлов настояли на кандидатуре латышских стрелков. Ф. Э. Дзержинский обладал информацией о предстоящем восстании, и И. И. Вацетису было рекомендовано собрать как можно больше стрелков в Москве. Несмотря на сложные условия, с Южного фронта были переведены 3-й пехотный и кавалерийский полки. С их прибытием больше половины дивизии расположилось в столице и окрестностях. Накануне в Ярославле был поднят белогвардейский мятеж при участии Б. В. Савинкова. На его ликвидацию большевики были вынуждены направить дополнительные силы, но стрелков не трогали, держа в резерве.

6 июля был убит немецкий посол граф Мирбах, что послужило сигналом к началу восстания. Матросский отряд Д. И. Попова довольно быстро завладел ситуацией в центре города. Сопротивлявшиеся были либо разбиты, либо переходили на сторону мятежников. Левоэсеровской охраной было захвачено здание ВЧК, а Ф. Э. Дзержинский и М. И. Лацис арестованы и посажены в подвал.

Утром следующего дня подтянувшиеся с городских окраин латышские стрелки начали брать штурмом захваченные здания. Воспользовавшись нерешительностью эсеров, не ставших штурмовать накануне Кремль, при поддержке артиллерии 1-й и 2-й стрелковые полки выбили восставших из всех стратегически важных объектов, а тылы подчищали кавалеристы и отряды других полков.

И. И. Вацетис в своей статье «Мятеж левых эсеров в июле 1918 г.» пишет, что потери со стороны стрелков были очень серьёзными, но главная цель была достигнута — мятеж провалился, в Москве власть осталась в руках большевиков.

Латышские стрелки также приняли деятельное участие в подавлении подобных восстаний в следующих городах России: в Петрограде, Калуге, Вологде, Ярославле и других городах.

Лидеры левых эсеров были арестованы и осуждены, часть из них была расстреляна, аресты участников восстания продолжались неделями спустя.

12-го июля командир дивизии Иоаким Вацетис по представлению В. И. Ульянова (Ленина) назначается командующим Восточным фронтом РККА.

Бои за Казань

Летом 1918 года в ходе наступления войск Народной армии под командованием В. О. Каппеля и Чехословацкого корпуса для Красной армии возникла опасность сдачи Казани. Для организации обороны города по приказу главнокомандующего Восточным фронтом И. И. Вацетиса к концу июля в Казань прибыли 507 стрелков 5-го Земгальского латышского полка, ставшего одной из самых боеспособных частей казанского гарнизона[12], а также некоторое количество кавалерии и артиллерийские части. Гарнизон Казани составляла 1-я Латышская дивизия, матросский отряд в 1000 человек, отдельные красноармейские отряды — около 3000 человек. Стрелкам поручили охрану штаба Восточного фронта, пароходной пристани, Государственного банка, складов. Несмотря на численное превосходство красных, а также наличие серьёзных укреплений у обороняющейся стороны, 7 августа Казань была взята русско-чешским отрядом (около 2000 человек, в том числе кавалерийский полк при нескольких орудиях). Очевидцы событий свидетельствовали:

Сражение под Казанью показало полную небоеспособность красных отрядов… Вся тяжесть обороны Казани пала на 5-й полк латышских стрелков. 5-й полк латышских стрелков восстановил свою боевую славу и дрался довольно упорно, отходя в порядке[13]

Сражение за Казань затягивалось из-за упорнейшего сопротивления советского 5-го латышского полка на южной окраине Казани, начавшего было даже теснить чехов обратно к пристани. Решающим оказался переход на сторону белых 300 бойцов Сербского батальона майора Благотича, размещавшихся в Казанском кремле и служивших ранее красным. Накануне сербы отказались выдать большевикам своих офицеров и ушли из города. В решающий момент батальон нанёс красным неожиданный фланговый удар[14]. В результате сопротивление 5-го Латышского полка было сломлено. В. А. Зиновьев — офицер 5-го уланского Литовского полка, квартировавшегося в Симбирске, бывший очевидцем и участником событий свидетельствует в своих мемуарах:

5-й Латышский полк целиком, во главе с командиром его, сдался нам. Это был единственный случай за всю Гражданскую войну, когда латышские части сдавались.[15]

По свидетельству современных историков, сопротивление 5-го латышского полка было сломлено, а сам он почти полностью уничтожен[14]. При этом Талгат Насыров утверждает, что во время боев за Казань из более чем 500 бойцов личного состава полка 40 стрелков погибло, 137 попали в плен. Большая часть стрелков под командованием бывшего прапорщика Грегора через Царевококшайск вышла к Свияжску.[16] После возвращения красными Казани 10 сентября 120 сдавшихся в плен стрелков вернулись в свой полк. По другим сведениям, полк потерял 350 бойцов, взятых каппелевцами в плен, и которых военно-полевой суд приговорил к расстрелу[17].

Контрнаступлением латышских стрелков на Казань руководил Я. А. Юдин, который погиб во время боя.

20 августа 1918 года за оборону Казани 5-й стрелковый полк, первым в Красной армии, был награждён Почётным революционным Красным Знаменем.

Возвращение латышских стрелков в Латвию в конце 1918 года

Согласно требованию победителей коалиции стран Антанты, немецкие войска в Латвии постепенно отводились в западном направлении. В Латвию в конце 1918 года была направлена Латышская дивизия. Наступление частей почти не встречало сопротивления и проходило по трём направлениям:

  1. Псков — Валк — Вольмар — Венден — Рига — Туккум — Виндава,
  2. Розеново — Стокманы — Митава — Можейки — Либава,
  3. Полоцк — Двинск — Поневеж — Шавли — Либава.

В январе 1919 была сформирована Армия Советской Латвии, основу которой составила Латышская стрелковая дивизия. Практически в полном составе (кроме 5-го полка) они образовали 1-ю стрелковую дивизию Армии Советской Латвии. Во 2-ю дивизию вошли латышские части, сформированные на территории Советской России и четыре полностью укомплектованные из московских рабочих полка. К ним присоединили боевые дружины Вентспилса и Талсы. На первом этапе численность колебалась в районе 22 тысяч человек, а к маю выросла в два раза. Командовали войсками И. И. Вацетис, К.-Ю. Х. Данишевский, Я. Ф. Фабрициус, П. Я. Авен[18].

Значительная часть территории Латвии в январе 1919 года была освобождена от немецких войск, войска которых были сгруппированы в Лиепае и окрестностях. Дальнейшие попытки наступления красных латышских стрелков не увенчались успехом. В феврале 1919 года в Лиепае началось формирование добровольческих батальонов, сведённые затем в армию фон дер Гольца и насчитывающую к весне свыше 40 тысяч человек. С юга на Латвию началось движение польских войск, с севера — выступили эстонские войска. Все попытки красного командования противостоять наступлению «Железной» дивизии, ландесвера и эстонских национальных частей — не увенчались успехом. Под угрозой окружения латышские стрелки оставили Ригу и отошли в Латгалию[19].

После оставления центральных районов Латвии летом 1919 года латышские стрелки, понесшие большие потери, были вновь сведены в Латышскую стрелковую дивизию.

Борьба с Деникиным

Осенью 1919 года латышские полки как лучшие войска Красной армии принимают участие в боевых действиях против ВСЮР во время похода армии генерала Деникина на Москву. С других фронтов под Орёл стягивались войска для формирования ударной группы под командованием начдива Латышской дивизии А. А. Мартусевича (бывшего генерал-майора Императорской армии). В состав группы численностью около 20 тысяч человек с почти полусотней орудий и более ста пулеметов входили Эстонская стрелковая дивизия, Латышская стрелковая дивизия, бригада «червоных» казаков с Украины и бригада Павлова, основу которой составлял Киевский полк[20]. 11 октября состоялось первое боестолкновение латышских стрелков с деникинцами. 27 октября наступил перелом, после которого стало ясно, что деникинский поход на Москву сорван[21]. 19 декабря 1919 года латышские стрелки захватили Харьков. Историки полагают, что латышским стрелкам принадлежит решающая роль в отражении похода генерала Деникина на Москву. За это Латышская дивизия была награждена почетным Красным Знаменем.

Сохранились воспоминания офицера Корниловского Ударного полка — воинской части, чей фронт во время Орловско-Кромской операции противостоял фронту латышской дивизии. Александр Трушнович — командир одной из пулемётных команд корниловцев — вспоминал поступок латышей во время жестоких боёв с ними за село Верхопенка, когда непосредственно после уничтожения его пулемётной батареей целого батальона латышских стрелков, шедших в обход фланга Корниловской дивизии и напоровшихся на батарею Трушновича и последовавшем затем отходе белых частей с занимаемой ими улицы, они не смогли вынести нескольких своих раненых офицеров.

При повторном наступлении я увидел их лежащими так, как мы их оставили. Латыши над ними не издевались и их не добили[22]

А. Трушнович оценивал описанный поступок бойцов 6-го или 7-го советского латышского полка как благородный — в истории Гражданской войны это было большой редкостью. Однако, чаще всего, латышские стрелки действовали как жестокие каратели, подавлявшие народные восстания в тылу большевиков. Известна поговорка времен Гражданской войны: «Не ищи палача — ищи латыша».

Командующий советским Южным фронтом А. И. Егоров вспоминал:

… Латышские стрелки своим героическим натиском… положили начало разгрому сил всей южной контрреволюции»

5-й латышский полк отличился в боях против войск генерала Н. Н. Юденича под Петроградом и получил второе Почётное Красное Знамя ВЦИК.

Борьба с Врангелем (Битва за Крым)

К марту 1920 года Латышская дивизия состояла из 17 тыс. солдат и офицеров, разделенных на 9 полков. В апреле 1920 года латышские стрелки составили ударную группу Красной армии, которая штурмовала Перекоп. Ожесточённые бои с врангелевцами затянулись до осени. Только 13 ноября латышские стрелки ворвались в Евпаторию.

Расформирование

28 ноября 1920 г. Краснознаменная Латышская дивизия была расформирована и около 12 тыс. стрелков вернулись в Латвию[23]. Командиры же подразделений в основном остались в Советской России. В годы Второй мировой войны некоторые из бывших латышских стрелков (например, Карлис Лобе) вступили в добровольческие соединения, воевавшие на стороне Вермахта против Красной армии[24].

Белые латышские стрелки

Часть стрелков, отступивших из Латвии в феврале 1918 года, приняла решение не воевать на стороне красных и по возможности избежать участия в гражданской войне. У многих семьи, бежавшие от немецкой оккупации, были разбросаны по Украине, Заволжью, Уралу, Сибири. В общем в Белом движении воевало около 9500 бывших латышских стрелков. Заручившись поддержкой командующего войсками Антанты в Сибири генерала Жанена, латыши стали формировать воинские подразделения — Имантский полк и Троицкий батальон (вместе около 2000 штыков) — для участия в освобождении территории Латвии от немцев.

По приказу военного министра генерала Галкина от 1 октября 1918, в Троицке был организован Латышский батальон. В него вошли, кроме бывших стрелков, латыши — колонисты и беженцы. На первом этапе формирования старались не брать служивших в Красной армии и сочувствовавших большевикам. При желании иметь 10 000 штыков было разрешено формирование до 1000 человек, плюс возможность организовать во Владивостоке Латышский стрелковый Имантский полк.

Командирами назначались П. Дардзан (бывший командир 1-го Усть-Двинского полка) и Я. Курелис (бывший командир 5-го Земгальского полка). Адмирал Колчак и его окружение не доверяли новым латышским частям, а японцы, доминировавшие на тот момент в регионе, расстреляли 31 добровольца, признав их большевиками. Позднее, под давлением, правительство Японии выплатило компенсации семьям убитых.

Понимание было найдено только с чехословаками. Благодаря их поддержке стало возможным обмундирование и вооружение батальона. Английские и французские военные представители финансировали это, договорившись об оплате с новым правительством Латвии.

После мобилизации, объявленной Верховным Главнокомандующим Русской армией адмиралом А. В. Колчаком латышские части отступали с частями Восточного фронта Русской армии и несли военную службу.

В условиях сибирской зимы 1919—1920 годов, морозов до минус сорока градусов, через Омск, Томск, Читу и Харбин, Троицкий батальон добрался до Владивостока и вместе с Имантским полком на судах союзников был доставлен 3 октября в латвийский порт Лиепаю, а через несколько дней — в Ригу. Прибыло более тысячи солдат с гражданскими лицами и детьми. За обеспечение полков Франция позже потребовала с Латвии 8,5 миллионов франков, а Великобритания — 130 тысяч фунтов стерлингов за их транспортировку на родину.

Хотя война на территории Латвии закончилась, батальон был включён в состав Латвийской армии, а из расформированного Имантского полка на службу взяли всех, выразивших желание.

Стрелки в художественной литературе

  • Александр Чакс — сборник поэм о латышских стрелках «Осенённые вечностью» (ч. 1-2, 1937—1939).

Стрелки в изобразительном искусстве

  • Памятник Латышским стрелкам (Рига, скульптор В. Албергс, 1970 год)
  • Язепс Гросвалдс — цикл картин «Латышские стрелки» (1916—1917)
  • Густав Клуцис — фотомонтаж «Атака. Латышские стрелки» (1918)
  • Индулис Зариньш, народный художник СССР — триптих «Солдаты революции» (1962—1965), «Легенда» (1971), «Знамя стрелков» (1980)
  • Янис Земитис — «Гроза миновала» (Ленин и красные латышские стрелки после подавления мятежа левых эсеров). Холст, масло, 1969. 188x134
  • Андрейс Германис — Стражи революции (Красные латышские стрелки в Кремле). Холст, масло, 1970. 120x160
  • Гунтис Струпулис — Беседа (Ленин и красные латышские стрелки) Холст, масло, 1970. 200x290

Фильмография

Художественные фильмы:

Документальные фильмы:

Музыка

  • Песни стрелков (группа «Vilki») — [www.vilki.lv/Vilkudiski/StobriJauKarsti/ Stobri jau karsti], [www.vilki.lv/Vilkudiski/Dzelondratis/ Dzeloņdrātis], [www.vilki.lv/Vilkudiski/UzPrieksuLatviesi/ Uz priekšu latvieši].
  • В 2000 году группа Skyforger выпустила альбом «латыш. Latviešu strēlnieki».

Разное

  • Первенец советского самолётостроения, созданный ЦАГИ пассажирский моноплан АК-1 — «Латышский стрелок», который работал на первой отечественной воздушной линии Москва — Нижний Новгород, открытой в 1925 году, а затем участвовал в перелёте Москва — Пекин.
  • Улица Латышских Стрелков в Санкт-Петербурге.
  • Улица Латышских Стрелков и микрорайон Юдино в Казани.
  • Улица Латышских Стрелков в Орле.
  • Площадь Латышских стрелков в Риге.
  • В 1918 году большая часть посёлка Красная горка севернее хода железной дороги Москва — Казань по указу Ленина была переименована в посёлок Юдино, который стал первым в России населённым пунктом, названным в честь героя гражданской войны — Яна Юдина.
  • На Московско-Смоленском отд. Московской железной дороги, есть станция Латышская. Названа в честь 201-й Латышской стрелковой дивизии, ведшей бои близ Наро-Фоминска. Большинство личного состава дивизии пало в боях за город.
  • В городе Наро-Фоминске, в мкр. Латышская установлен обелиск воинам 201-й латышской стрелковой дивизии. Открыт в 1953 году.
  • Деревня Латышская Атепцевского сельского поселения Наро-Фоминского района Московской области. Названа в честь латышских стрелков.
  • 1 августа 2015 года Президент Латвии Раймонд Вейонис открыл мемориальную доску в честь латышских стрелков, на здании организационного комитета Латышского стрелкового батальона (по почтовому адресу улица Тербатас, дом № 1/3, город Рига), созданную художником Глебом Пантелеевым.

Захоронения

Напишите отзыв о статье "Латышские стрелки"

Примечания

  1. С. П. Мельгунов. Красный террор в России. 1918—1923 {{подст:АИ}}
  2. Andersons, 18,19.
  3. Andersons, 79.
  4. Andersons, 81.
  5. Деникин А. И. [militera.lib.ru/memo/russian/denikin_ai2/1_35.html ОЧЕРКИ РУССКОЙ СМУТЫ.] — М.: Наука, 1991.- Т. 1 — ISBN 5-02-008582-0, стр.462
  6. М. И. Казаков «Любые фланги» Лиесма, Рига 1977 г., стр.50-53
  7. Andersons, 251.
  8. [www.demushkin.com/revisio/3.php М. Зарубежный «Евреи в Кремле»]
  9. [gatchina3000.ru/literatura/white-guard-and-gatchina/latvian-red-shutters-on-fronts-of-civil-war-1918-1920.htm Латышские красные стрелки на фронтах Гражданской войны 1918—1920 гг.]
  10. П. Д. Мальков «Записки коменданта Московского Кремля» Из-во Молодая Гвардия 1962 г. стр. 60, 129—133
  11. [tours.kremlin.ru/articles/atributes07.shtml Президентский полк] (недоступная ссылка с 25-05-2013 (3951 день) — историякопия)
  12. [www.archive.gov.tatarstan.ru/magazine/go/anonymous/main/?path=mg:/numbers/2007_2/03/03_2/ Пресса комучевской Казани]
  13. Каппель и каппелевцы. 2-е изд., испр. и доп. М.: НП «Посев», 2007 ISBN 978-5-85824-174-4, с.254
  14. 1 2 Р. Г. Гагкуев Генерал Каппель // Каппель и каппелевцы. 2-е изд., испр. и доп. М.: НП «Посев», 2007 ISBN 978-5-85824-174-4, стр. 58
  15. Зиновьев В. А. Воспоминания о белой борьбе //Каппель и каппелевцы. 2-е изд., испр. и доп. М.: НП «Посев», 2007 ISBN 978-5-85824-174-4, с.364
  16. [www.archive.gov.tatarstan.ru/magazine/go/anonymous/main/?path=mg:/numbers/2007_2/03/03_2/ Талгат Насыров Пресса комучевской Казани]
  17. В. О. Вырыпаев Каппелевцы // Каппель и каппелевцы. 2-е изд., испр. и доп. М.: НП «Посев», 2007 ISBN 978-5-85824-174-4, стр. 254
  18. [lib.rin.ru/doc/i/56032p14.html Запись разговора по прямому проводу главкома и командующего армией Латвии И. И. Вацетиса с помощником командующего П. Я. Авеном о необходимости продолжения наступления на территории Латвии]
  19. Казаков М. И. Любые фланги. — Рига: из-во Лиесма, 1977. — С. 99—110.
  20. [peperkons.narod.ru/photoalbum1.html Латышские красные стрелки 1917—1921]
  21. [www.ves.lv/article/103404 Latvijas Avize: поддерживая большевиков, латышские стрелки сражались за независимость Латвии]
  22. Трушнович А. Р. Воспоминания корниловца: 1914—1934 / Сост. Я.А. Трушнович. — Москва—Франкфурт: Посев, 2004. — 336 с., 8 ил. ISBN 5-85824-153-0, стр. 108
  23. [www.calend.ru/holidays/0/0/2199/ День памяти бойцов за свободу Латвии]
  24. [www.runewsweek.ru/globus/8459/ Судьба сверхчеловека]
  25. [www.youtube.com/watch?v=uteHiLDZ52c Каратели. Правда о латышских стрелках :: Видео на YouTube][www.youtube.com/watch?v=Scjg8cm2nrk Видео на YouTube] [www.youtube.com/watch?v=usuAafi4kUg Видео на YouTube]

Литература и источники

  • Вациетис И. И. «Историческая роль латышских стрелков» (на латышском языке)
  • Кайминь Я. Латышские стрелки в борьбе за победу Октябрьской революции. Рига, 1961.
  • Латышские стрелки в борьбе за советскую власть 1917—1920. Воспоминания и документы / отв. ред. Я. П. Крастынь — Рига.: Издательство Академии Наук Латвийской ССР, 1962. — 524 с.
  • «История латышских стрелков (1915—1920)». Рига, Зинатне, 1972.
  • «Латышские стрелки и красногвардейцы в первый год Советской власти». — Москва, 1975 г
  • Революционные латышские стрелки (1917—1920) / колл. авт., ред. А. А. Дризул. Рига, «Зинатне», 1980—352 стр., илл.
  • [www.russia-talk.com/latyshi.htm#71 Красные латышские стрелки] // «Вече». 1982. № 4, 5, 6.
  • «Латвийская Советская энциклопедия», Рига, главная редакция энциклопедий, 1985 г.
  • Гражданская война и военная интервенция в СССР. Энциклопедия / редколл., гл. ред. С. С. Хромов. — 2-е изд. — М., «Советская энциклопедия», 1987.
  • Valdis Bērziņš «Latvija pirmā pasaules kara laikā», Rīga, 1987 (Валдис Берзиньш Латвия во время Первой мировой войны, Рига 1987)
  • Энциклопедия «Рига», Рига, главная редакция энциклопедий, 1989 г.
  • Какурин Н. Е. Как сражалась революция (в 2-х тт.). том 2 (1919—1920). 2-е изд., доп. М.: Политиздат, 1990.
  • Valdis Bērziņš «Latviešu strēlnieki — drāma un traģēdija», Rīga, 1995 г (Валдис Берзиньш «Латышские стрелки — драма и трагедия», Рига, 1995 г)
  • «Военно-исторический журнал», Москва, 1997 г.
  • Зайончковский A. M. «Первая мировая война» — СПб.: ООО «Издательство „Полигон“», 2002. — (14 глава). ISBN 5-89173-174-6
  • Jānis Lismanis «1915 — 1920. Kauju un kritušo karavīru piemiņai». NIMS. Rīga, 1999. (Янис Лисманис «1915-1920. В память воевавшим и павшим воинам», Рига, 1999)
  • латыш. Latvju revolucionarais strēlneeks. Red. R.Apinis, V.Strauss, K.Stucka, P.Vīksne. I; II sējums. Maskava: Prometejs, 1934.; 1935 OCLC Number [www.worldcat.org/title/latvju-revolucionarais-strelneeks/oclc/082234573 082234573], [www.worldcat.org/title/latvju-revolucionarais-strelneeks/oclc/494148838 494148838]
  • Материалы Военного музея (Рига, Латвия)
  • Деникин А. И. [militera.lib.ru/memo/russian/denikin_ai2/1_35.html Очерки русской смуты. — М.: Наука, 1991.- Т. 1 «Крушение власти и армии» — ISBN 5-02-008582-0]
  • Каппель и каппелевцы. 2-е изд., испр. и доп. М.: НП «Посев», 2007 ISBN 978-5-85824-174-4
  • Томан Б. А. За свободную Россию, за свободную Латвию. — М., 1975.
  • Трушнович А. Р. Воспоминания корниловца: 1914—1934 / Сост. Я. А. Трушнович. — Москва—Франкфурт: Посев, 2004. — 336 с., 8 ил. ISBN 5-85824-153-0
  • Andersons E. Latvijas vēsture 1914-1920. — Stockholm: Daugava, 1967. — 755 с.

Ссылки

  • [his.1september.ru/2006/05/22.htm Сергей БАЗАНОВ. Полное презрение к смерти. Добровольческие национальные части в Русской армии в годы Первой мировой войны]
  • [www.mirnagrad.ru/cgi-bin/exinform.cgi?basket=&page=21 Нагрудные знаки латышских стрелков.] На сайте [www.mirnagrad.ru/ Мир наград]
  • [www.citariga.lv/RU/index.php?page=2&id=17&part=8 Площадь стрелков на портале Другая Рига]
  • [peperkons.narod.ru/photoalbum1.html Латышские красные стрелки 1917—1921]
  • [peperkons.narod.ru/photoalbum2.html Фотографии Латышских красных стрелков]
  • [latvjustrelnieki.lv/ Специализированный сайт «Латышские стрелки»]
  • [openleft.ru/?p=3902 Историк искусств Кэтлин Тахк о художниках-латышских стрелках].

Отрывок, характеризующий Латышские стрелки

– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.
«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» – подумала она.
Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.
– Вот это голландский посланик, видите, седой, – говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он чему то заставлял смеяться.
– А вот она, царица Петербурга, графиня Безухая, – говорила она, указывая на входившую Элен.
– Как хороша! Не уступит Марье Антоновне; смотрите, как за ней увиваются и молодые и старые. И хороша, и умна… Говорят принц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и нехороши, да еще больше окружены.
Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью.
– Это миллионерка невеста, – сказала Перонская. – А вот и женихи.
– Это брат Безуховой – Анатоль Курагин, – сказала она, указывая на красавца кавалергарда, который прошел мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя куда то. – Как хорош! неправда ли? Говорят, женят его на этой богатой. .И ваш то соusin, Друбецкой, тоже очень увивается. Говорят, миллионы. – Как же, это сам французский посланник, – отвечала она о Коленкуре на вопрос графини, кто это. – Посмотрите, как царь какой нибудь. А всё таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. А вот и она! Нет, всё лучше всех наша Марья то Антоновна! И как просто одета. Прелесть! – А этот то, толстый, в очках, фармазон всемирный, – сказала Перонская, указывая на Безухова. – С женою то его рядом поставьте: то то шут гороховый!
Пьер шел, переваливаясь своим толстым телом, раздвигая толпу, кивая направо и налево так же небрежно и добродушно, как бы он шел по толпе базара. Он продвигался через толпу, очевидно отыскивая кого то.
Наташа с радостью смотрела на знакомое лицо Пьера, этого шута горохового, как называла его Перонская, и знала, что Пьер их, и в особенности ее, отыскивал в толпе. Пьер обещал ей быть на бале и представить ей кавалеров.
Но, не дойдя до них, Безухой остановился подле невысокого, очень красивого брюнета в белом мундире, который, стоя у окна, разговаривал с каким то высоким мужчиной в звездах и ленте. Наташа тотчас же узнала невысокого молодого человека в белом мундире: это был Болконский, который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим.
– Вот еще знакомый, Болконский, видите, мама? – сказала Наташа, указывая на князя Андрея. – Помните, он у нас ночевал в Отрадном.
– А, вы его знаете? – сказала Перонская. – Терпеть не могу. Il fait a present la pluie et le beau temps. [От него теперь зависит дождливая или хорошая погода. (Франц. пословица, имеющая значение, что он имеет успех.)] И гордость такая, что границ нет! По папеньке пошел. И связался с Сперанским, какие то проекты пишут. Смотрите, как с дамами обращается! Она с ним говорит, а он отвернулся, – сказала она, указывая на него. – Я бы его отделала, если бы он со мной так поступил, как с этими дамами.


Вдруг всё зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась, опять раздвинулась, и между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, вошел государь. За ним шли хозяин и хозяйка. Государь шел быстро, кланяясь направо и налево, как бы стараясь скорее избавиться от этой первой минуты встречи. Музыканты играли Польской, известный тогда по словам, сочиненным на него. Слова эти начинались: «Александр, Елизавета, восхищаете вы нас…» Государь прошел в гостиную, толпа хлынула к дверям; несколько лиц с изменившимися выражениями поспешно прошли туда и назад. Толпа опять отхлынула от дверей гостиной, в которой показался государь, разговаривая с хозяйкой. Какой то молодой человек с растерянным видом наступал на дам, прося их посторониться. Некоторые дамы с лицами, выражавшими совершенную забывчивость всех условий света, портя свои туалеты, теснились вперед. Мужчины стали подходить к дамам и строиться в пары Польского.
Всё расступилось, и государь, улыбаясь и не в такт ведя за руку хозяйку дома, вышел из дверей гостиной. За ним шли хозяин с М. А. Нарышкиной, потом посланники, министры, разные генералы, которых не умолкая называла Перонская. Больше половины дам имели кавалеров и шли или приготовлялись итти в Польской. Наташа чувствовала, что она оставалась с матерью и Соней в числе меньшей части дам, оттесненных к стене и не взятых в Польской. Она стояла, опустив свои тоненькие руки, и с мерно поднимающейся, чуть определенной грудью, сдерживая дыхание, блестящими, испуганными глазами глядела перед собой, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее горе. Ее не занимали ни государь, ни все важные лица, на которых указывала Перонская – у ней была одна мысль: «неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцовать между первыми, неужели меня не заметят все эти мужчины, которые теперь, кажется, и не видят меня, а ежели смотрят на меня, то смотрят с таким выражением, как будто говорят: А! это не она, так и нечего смотреть. Нет, это не может быть!» – думала она. – «Они должны же знать, как мне хочется танцовать, как я отлично танцую, и как им весело будет танцовать со мною».
Звуки Польского, продолжавшегося довольно долго, уже начинали звучать грустно, – воспоминанием в ушах Наташи. Ей хотелось плакать. Перонская отошла от них. Граф был на другом конце залы, графиня, Соня и она стояли одни как в лесу в этой чуждой толпе, никому неинтересные и ненужные. Князь Андрей прошел с какой то дамой мимо них, очевидно их не узнавая. Красавец Анатоль, улыбаясь, что то говорил даме, которую он вел, и взглянул на лицо Наташе тем взглядом, каким глядят на стены. Борис два раза прошел мимо них и всякий раз отворачивался. Берг с женою, не танцовавшие, подошли к ним.
Наташе показалось оскорбительно это семейное сближение здесь, на бале, как будто не было другого места для семейных разговоров, кроме как на бале. Она не слушала и не смотрела на Веру, что то говорившую ей про свое зеленое платье.
Наконец государь остановился подле своей последней дамы (он танцовал с тремя), музыка замолкла; озабоченный адъютант набежал на Ростовых, прося их еще куда то посторониться, хотя они стояли у стены, и с хор раздались отчетливые, осторожные и увлекательно мерные звуки вальса. Государь с улыбкой взглянул на залу. Прошла минута – никто еще не начинал. Адъютант распорядитель подошел к графине Безуховой и пригласил ее. Она улыбаясь подняла руку и положила ее, не глядя на него, на плечо адъютанта. Адъютант распорядитель, мастер своего дела, уверенно, неторопливо и мерно, крепко обняв свою даму, пустился с ней сначала глиссадом, по краю круга, на углу залы подхватил ее левую руку, повернул ее, и из за всё убыстряющихся звуков музыки слышны были только мерные щелчки шпор быстрых и ловких ног адъютанта, и через каждые три такта на повороте как бы вспыхивало развеваясь бархатное платье его дамы. Наташа смотрела на них и готова была плакать, что это не она танцует этот первый тур вальса.
Князь Андрей в своем полковничьем, белом (по кавалерии) мундире, в чулках и башмаках, оживленный и веселый, стоял в первых рядах круга, недалеко от Ростовых. Барон Фиргоф говорил с ним о завтрашнем, предполагаемом первом заседании государственного совета. Князь Андрей, как человек близкий Сперанскому и участвующий в работах законодательной комиссии, мог дать верные сведения о заседании завтрашнего дня, о котором ходили различные толки. Но он не слушал того, что ему говорил Фиргоф, и глядел то на государя, то на сбиравшихся танцовать кавалеров, не решавшихся вступить в круг.
Князь Андрей наблюдал этих робевших при государе кавалеров и дам, замиравших от желания быть приглашенными.
Пьер подошел к князю Андрею и схватил его за руку.
– Вы всегда танцуете. Тут есть моя protegee [любимица], Ростова молодая, пригласите ее, – сказал он.
– Где? – спросил Болконский. – Виноват, – сказал он, обращаясь к барону, – этот разговор мы в другом месте доведем до конца, а на бале надо танцовать. – Он вышел вперед, по направлению, которое ему указывал Пьер. Отчаянное, замирающее лицо Наташи бросилось в глаза князю Андрею. Он узнал ее, угадал ее чувство, понял, что она была начинающая, вспомнил ее разговор на окне и с веселым выражением лица подошел к графине Ростовой.
– Позвольте вас познакомить с моей дочерью, – сказала графиня, краснея.
– Я имею удовольствие быть знакомым, ежели графиня помнит меня, – сказал князь Андрей с учтивым и низким поклоном, совершенно противоречащим замечаниям Перонской о его грубости, подходя к Наташе, и занося руку, чтобы обнять ее талию еще прежде, чем он договорил приглашение на танец. Он предложил тур вальса. То замирающее выражение лица Наташи, готовое на отчаяние и на восторг, вдруг осветилось счастливой, благодарной, детской улыбкой.
«Давно я ждала тебя», как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка, своей проявившейся из за готовых слез улыбкой, поднимая свою руку на плечо князя Андрея. Они были вторая пара, вошедшая в круг. Князь Андрей был одним из лучших танцоров своего времени. Наташа танцовала превосходно. Ножки ее в бальных атласных башмачках быстро, легко и независимо от нее делали свое дело, а лицо ее сияло восторгом счастия. Ее оголенные шея и руки были худы и некрасивы. В сравнении с плечами Элен, ее плечи были худы, грудь неопределенна, руки тонки; но на Элен был уже как будто лак от всех тысяч взглядов, скользивших по ее телу, а Наташа казалась девочкой, которую в первый раз оголили, и которой бы очень стыдно это было, ежели бы ее не уверили, что это так необходимо надо.
Князь Андрей любил танцовать, и желая поскорее отделаться от политических и умных разговоров, с которыми все обращались к нему, и желая поскорее разорвать этот досадный ему круг смущения, образовавшегося от присутствия государя, пошел танцовать и выбрал Наташу, потому что на нее указал ему Пьер и потому, что она первая из хорошеньких женщин попала ему на глаза; но едва он обнял этот тонкий, подвижной стан, и она зашевелилась так близко от него и улыбнулась так близко ему, вино ее прелести ударило ему в голову: он почувствовал себя ожившим и помолодевшим, когда, переводя дыханье и оставив ее, остановился и стал глядеть на танцующих.


После князя Андрея к Наташе подошел Борис, приглашая ее на танцы, подошел и тот танцор адъютант, начавший бал, и еще молодые люди, и Наташа, передавая своих излишних кавалеров Соне, счастливая и раскрасневшаяся, не переставала танцовать целый вечер. Она ничего не заметила и не видала из того, что занимало всех на этом бале. Она не только не заметила, как государь долго говорил с французским посланником, как он особенно милостиво говорил с такой то дамой, как принц такой то и такой то сделали и сказали то то, как Элен имела большой успех и удостоилась особенного внимания такого то; она не видала даже государя и заметила, что он уехал только потому, что после его отъезда бал более оживился. Один из веселых котильонов, перед ужином, князь Андрей опять танцовал с Наташей. Он напомнил ей о их первом свиданьи в отрадненской аллее и о том, как она не могла заснуть в лунную ночь, и как он невольно слышал ее. Наташа покраснела при этом напоминании и старалась оправдаться, как будто было что то стыдное в том чувстве, в котором невольно подслушал ее князь Андрей.
Князь Андрей, как все люди, выросшие в свете, любил встречать в свете то, что не имело на себе общего светского отпечатка. И такова была Наташа, с ее удивлением, радостью и робостью и даже ошибками во французском языке. Он особенно нежно и бережно обращался и говорил с нею. Сидя подле нее, разговаривая с ней о самых простых и ничтожных предметах, князь Андрей любовался на радостный блеск ее глаз и улыбки, относившейся не к говоренным речам, а к ее внутреннему счастию. В то время, как Наташу выбирали и она с улыбкой вставала и танцовала по зале, князь Андрей любовался в особенности на ее робкую грацию. В середине котильона Наташа, окончив фигуру, еще тяжело дыша, подходила к своему месту. Новый кавалер опять пригласил ее. Она устала и запыхалась, и видимо подумала отказаться, но тотчас опять весело подняла руку на плечо кавалера и улыбнулась князю Андрею.
«Я бы рада была отдохнуть и посидеть с вами, я устала; но вы видите, как меня выбирают, и я этому рада, и я счастлива, и я всех люблю, и мы с вами всё это понимаем», и еще многое и многое сказала эта улыбка. Когда кавалер оставил ее, Наташа побежала через залу, чтобы взять двух дам для фигур.
«Ежели она подойдет прежде к своей кузине, а потом к другой даме, то она будет моей женой», сказал совершенно неожиданно сам себе князь Андрей, глядя на нее. Она подошла прежде к кузине.
«Какой вздор иногда приходит в голову! подумал князь Андрей; но верно только то, что эта девушка так мила, так особенна, что она не протанцует здесь месяца и выйдет замуж… Это здесь редкость», думал он, когда Наташа, поправляя откинувшуюся у корсажа розу, усаживалась подле него.
В конце котильона старый граф подошел в своем синем фраке к танцующим. Он пригласил к себе князя Андрея и спросил у дочери, весело ли ей? Наташа не ответила и только улыбнулась такой улыбкой, которая с упреком говорила: «как можно было спрашивать об этом?»
– Так весело, как никогда в жизни! – сказала она, и князь Андрей заметил, как быстро поднялись было ее худые руки, чтобы обнять отца и тотчас же опустились. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне доверчив и не верит в возможность зла, несчастия и горя.

Пьер на этом бале в первый раз почувствовал себя оскорбленным тем положением, которое занимала его жена в высших сферах. Он был угрюм и рассеян. Поперек лба его была широкая складка, и он, стоя у окна, смотрел через очки, никого не видя.
Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.
Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.
– Как весело, граф, – сказала она, – не правда ли?
Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.
– Да, я очень рад, – сказал он.
«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.


На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»
Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.
После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противуположность между чем то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее пения.
Только что Наташа кончила петь, она подошла к нему и спросила его, как ему нравится ее голос? Она спросила это и смутилась уже после того, как она это сказала, поняв, что этого не надо было спрашивать. Он улыбнулся, глядя на нее, и сказал, что ему нравится ее пение так же, как и всё, что она делает.
Князь Андрей поздно вечером уехал от Ростовых. Он лег спать по привычке ложиться, но увидал скоро, что он не может спать. Он то, зажжа свечку, сидел в постели, то вставал, то опять ложился, нисколько не тяготясь бессонницей: так радостно и ново ему было на душе, как будто он из душной комнаты вышел на вольный свет Божий. Ему и в голову не приходило, чтобы он был влюблен в Ростову; он не думал о ней; он только воображал ее себе, и вследствие этого вся жизнь его представлялась ему в новом свете. «Из чего я бьюсь, из чего я хлопочу в этой узкой, замкнутой рамке, когда жизнь, вся жизнь со всеми ее радостями открыта мне?» говорил он себе. И он в первый раз после долгого времени стал делать счастливые планы на будущее. Он решил сам собою, что ему надо заняться воспитанием своего сына, найдя ему воспитателя и поручив ему; потом надо выйти в отставку и ехать за границу, видеть Англию, Швейцарию, Италию. «Мне надо пользоваться своей свободой, пока так много в себе чувствую силы и молодости, говорил он сам себе. Пьер был прав, говоря, что надо верить в возможность счастия, чтобы быть счастливым, и я теперь верю в него. Оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым», думал он.


В одно утро полковник Адольф Берг, которого Пьер знал, как знал всех в Москве и Петербурге, в чистеньком с иголочки мундире, с припомаженными наперед височками, как носил государь Александр Павлович, приехал к нему.
– Я сейчас был у графини, вашей супруги, и был так несчастлив, что моя просьба не могла быть исполнена; надеюсь, что у вас, граф, я буду счастливее, – сказал он, улыбаясь.
– Что вам угодно, полковник? Я к вашим услугам.
– Я теперь, граф, уж совершенно устроился на новой квартире, – сообщил Берг, очевидно зная, что это слышать не могло не быть приятно; – и потому желал сделать так, маленький вечерок для моих и моей супруги знакомых. (Он еще приятнее улыбнулся.) Я хотел просить графиню и вас сделать мне честь пожаловать к нам на чашку чая и… на ужин.
– Только графиня Елена Васильевна, сочтя для себя унизительным общество каких то Бергов, могла иметь жестокость отказаться от такого приглашения. – Берг так ясно объяснил, почему он желает собрать у себя небольшое и хорошее общество, и почему это ему будет приятно, и почему он для карт и для чего нибудь дурного жалеет деньги, но для хорошего общества готов и понести расходы, что Пьер не мог отказаться и обещался быть.
– Только не поздно, граф, ежели смею просить, так без 10 ти минут в восемь, смею просить. Партию составим, генерал наш будет. Он очень добр ко мне. Поужинаем, граф. Так сделайте одолжение.
Противно своей привычке опаздывать, Пьер в этот день вместо восьми без 10 ти минут, приехал к Бергам в восемь часов без четверти.
Берги, припася, что нужно было для вечера, уже готовы были к приему гостей.
В новом, чистом, светлом, убранном бюстиками и картинками и новой мебелью, кабинете сидел Берг с женою. Берг, в новеньком, застегнутом мундире сидел возле жены, объясняя ей, что всегда можно и должно иметь знакомства людей, которые выше себя, потому что тогда только есть приятность от знакомств. – «Переймешь что нибудь, можешь попросить о чем нибудь. Вот посмотри, как я жил с первых чинов (Берг жизнь свою считал не годами, а высочайшими наградами). Мои товарищи теперь еще ничто, а я на ваканции полкового командира, я имею счастье быть вашим мужем (он встал и поцеловал руку Веры, но по пути к ней отогнул угол заворотившегося ковра). И чем я приобрел всё это? Главное умением выбирать свои знакомства. Само собой разумеется, что надо быть добродетельным и аккуратным».
Берг улыбнулся с сознанием своего превосходства над слабой женщиной и замолчал, подумав, что всё таки эта милая жена его есть слабая женщина, которая не может постигнуть всего того, что составляет достоинство мужчины, – ein Mann zu sein [быть мужчиной]. Вера в то же время также улыбнулась с сознанием своего превосходства над добродетельным, хорошим мужем, но который всё таки ошибочно, как и все мужчины, по понятию Веры, понимал жизнь. Берг, судя по своей жене, считал всех женщин слабыми и глупыми. Вера, судя по одному своему мужу и распространяя это замечание, полагала, что все мужчины приписывают только себе разум, а вместе с тем ничего не понимают, горды и эгоисты.
Берг встал и, обняв свою жену осторожно, чтобы не измять кружевную пелеринку, за которую он дорого заплатил, поцеловал ее в середину губ.
– Одно только, чтобы у нас не было так скоро детей, – сказал он по бессознательной для себя филиации идей.
– Да, – отвечала Вера, – я совсем этого не желаю. Надо жить для общества.
– Точно такая была на княгине Юсуповой, – сказал Берг, с счастливой и доброй улыбкой, указывая на пелеринку.
В это время доложили о приезде графа Безухого. Оба супруга переглянулись самодовольной улыбкой, каждый себе приписывая честь этого посещения.
«Вот что значит уметь делать знакомства, подумал Берг, вот что значит уметь держать себя!»
– Только пожалуйста, когда я занимаю гостей, – сказала Вера, – ты не перебивай меня, потому что я знаю чем занять каждого, и в каком обществе что надо говорить.
Берг тоже улыбнулся.
– Нельзя же: иногда с мужчинами мужской разговор должен быть, – сказал он.
Пьер был принят в новенькой гостиной, в которой нигде сесть нельзя было, не нарушив симметрии, чистоты и порядка, и потому весьма понятно было и не странно, что Берг великодушно предлагал разрушить симметрию кресла, или дивана для дорогого гостя, и видимо находясь сам в этом отношении в болезненной нерешительности, предложил решение этого вопроса выбору гостя. Пьер расстроил симметрию, подвинув себе стул, и тотчас же Берг и Вера начали вечер, перебивая один другого и занимая гостя.
Вера, решив в своем уме, что Пьера надо занимать разговором о французском посольстве, тотчас же начала этот разговор. Берг, решив, что надобен и мужской разговор, перебил речь жены, затрогивая вопрос о войне с Австриею и невольно с общего разговора соскочил на личные соображения о тех предложениях, которые ему были деланы для участия в австрийском походе, и о тех причинах, почему он не принял их. Несмотря на то, что разговор был очень нескладный, и что Вера сердилась за вмешательство мужского элемента, оба супруга с удовольствием чувствовали, что, несмотря на то, что был только один гость, вечер был начат очень хорошо, и что вечер был, как две капли воды похож на всякий другой вечер с разговорами, чаем и зажженными свечами.