Лауреаты Сталинской премии в области литературы и искусства (1942)
Поделись знанием:
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.
Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.
В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
В 1942 году были названы лауреаты премии за 1941 год в Постановлении Совета Народных Комиссаров СССР «О присуждении Сталинских премий в области искусства и литературы за 1941 год» (опубликовано в газете «Правда» 12 апреля 1942 года).
Содержание
а. Музыка
- Первая степень — 100 000 рублей
- Александров, Александр Васильевич — за «Гимн партии большевиков» (1938) и красноармейские песни
- Шостакович, Дмитрий Дмитриевич — за 7-ю («Ленинградскую») симфонию (1941—1942)
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Захаров, Владимир Григорьевич — за песни «И кто его знает…», «Дороженька», «Два сокола» и другие
- Мшвелидзе, Шалва Михайлович — за симфоническую поэму «Звиадаури» (1940)
б. Живопись
- Первая степень — 100 000 рублей
- Кукрыниксы — за серию политических плакатов и карикатур
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Джапаридзе, Уча Малакиевич — за картину «Первомайская демонстрация в Тифлисе в 1901 году» (1939—1941)
- Савицкий, Георгий Константинович, Радлов, Николай Эрнестович, Соколов-Скаля, Павел Петрович, Черемных, Михаил Михайлович, Шухмин, Пётр Митрофанович — за политические плакаты и карикатуры в «Окнах ТАСС»
в. Скульптура
- Первая степень — 100 000 рублей
- Сабсай, Пинхос Владимирович — за памятник С. М. Кирову в Баку (1939)
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Лишев, Всеволод Всеволодович — за скульптурную фигуру Н. Г. Чернышевского (1940)
- Менделевич, Исаак Абрамович — за памятник В. П. Чкалову в Горьком (1939)
г. Архитектура
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Таманян Александр Иванович (посмертно) — за создание архитектурного проекта Дома правительства Армянской СССР в Ереване (1926—1941)
д. Театрально-драматическое искусство
- Первая степень — 100 000 рублей
- Немирович-Данченко, Владимир Иванович, постановщик, Грибов, Алексей Николаевич, исполнитель роли В. И. Ленина, Ливанов, Борис Николаевич, Хмелёв, Николай Павлович, исполнители роли инженера Антона Ивановича Забелина, — за спектакль «Кремлёвские куранты» Н. Ф. Погодина, поставленный на сцене МХАТ имени М. Горького
- Судаков, Илья Яковлевич, постановщик, Зражевский, Александр Иванович, исполнитель роли Кондрата Галушки, Ильинский, Игорь Владимирович, исполнитель роли Саливона Ивановича Чеснока, Светловидов (Седых) Николай Афанасьевич, исполнитель роли Филимона Филимоновича Долгоносика, — за спектакль «В степях Украины» А. Е. Корнейчука, поставленный на сцене ГАМТ
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Марецкая, Вера Петровна, исполнительница главной роли в спектакле «Надежда Дурова» А. С. Кочеткова и К. А. Липскерова, поставленном на сцене МАДТ имени Моссовета
- Васадзе, Акакий Алексеевич, исполнитель главной роли в спектакле «Киквидзе» В. А. Дарасели, поставленном в ГрАДТ имени Ш. Руставели
е. Оперное искусство
- Первая степень — 100 000 рублей
- Мелик-Пашаев (Мелик-Пашаян) Александр Шамильевич, Антонова, Елизавета Ивановна, исполнительница партии Солохи, Михайлов, Максим Дормидонтович, исполнитель партии Чуба, Большаков, Григорий Филиппович, исполнитель партии Вакулы, Норцов, Пантелеймон Маркович, исполнитель партии Светлейшего, — за оперный спектакль «Черевички» П. И. Чайковского, поставленный на сцене ГАБТ (1941)
- Пазовский, Арий Моисеевич, дирижёр, Кашеварова, Ольга Афанасьевна, исполнительница партии Настасьи, Нэлепп, Георгий Михайлович, исполнитель партии Юрия, Фрейдков, Борис Матвеевич, исполнитель партии Мамырова, — за оперный спектакль «Чародейка» П. И. Чайковского, поставленный на сцене ЛАТОБ имени С. М. Кирова (1941)
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Паторжинский, Иван Сергеевич — за исполнение заглавной партии в оперном спектакле «Тарас Бульба» Н. В. Лысенко, поставленном на сцене КУАТОБ имени Т. Г. Шевченко
- Насырова, Халима — за исполнение заглавной партии в оперном спектакле «Лейли и Меджнун» У. А. Г. Гаджибекова, поставленном на сцене БУзбАТОБ имени А. Навои
ж. Балетное искусство
- Первая степень — 100 000 рублей
- Моисеев, Игорь Александрович, художественный руководитель ГААНТ СССР, — за выдающуюся работу в области народного танца
з. Художественная кинематография
- Первая степень — 100 000 рублей
- Васильев, Георгий Николаевич, Васильев Сергей Дмитриевич, режиссёры; Сигаев, Александр Иванович, оператор, Геловани, Михаил Георгиевич, исполнитель роли И. В. Сталина, Боголюбов, Николай Иванович, исполнитель роли К. Е. Ворошилова, Жаров, Михаил Иванович, исполнитель роли казака Мартына Перчихина, — за 1-ю серию кинокартины «Оборона Царицына» (1941), снятую на киностудии «Ленфильм»
- Савченко, Игорь Андреевич, режиссёр, Екельчик, Юрий Израилевич, оператор, Мордвинов, Николай Дмитриевич, исполнитель заглавной роли, — за кинокартину «Богдан Хмельницкий» (1941), снятую на Киевской киностудии
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Пырьев, Иван Александрович, режиссёр, Гусев Виктор Михайлович, сценарист, Павлов, Валентин Ефимович, оператор, Хренников, Тихон Николаевич, композитор, Ладынина, Марина Алексеевна, исполнительница роли Глафиры Андреевны Новиковой, — за кинокартину «Свинарка и пастух» (1941), снятую на киностудии «Мосфильм»
- Эйсымонт, Виктор Владиславович, режиссёр; Михалков, Сергей Владимирович, Розенберг Михаил Яковлевич (Меер Иудович) (посмертно), сценаристы; Рапопорт Вульф (Владимир) Абрамович, оператор, Фёдорова, Зоя Алексеевна, исполнительница роли Наташи Матвеевой, — за кинокартину «Фронтовые подруги» (1941), снятую на киностудии «Ленфильм»
и. Хроникально-документальная кинематография
- Первая степень — 100 000 рублей'
- Варламов, Леонид Васильевич, Копалин, Илья Петрович, режиссёры, Бунимович, Теодор Захарович, Бобров, Георгий Макарович, Касаткин, Павел Дмитриевич, Крылов, Анатолий Александрович, Лебедев Алексей Алексеевич, Шнейдеров, Моисей Абрамович, Эльберт, Александр Павлович, операторы, — за кинокартину «Разгром немецких войск под Москвой» (1941—1942), снятую на Центральной студии кинохроники
- Кармен (Корнман) Роман Лазаревич, режиссёр, Ошурков, Михаил Фёдорович, Небылицкий, Борис Рудольфович, Лыткин, Николай Александрович, Шоломович, Давид Григорьевич, Фроленко, Владимир Анисимович, операторы, — за кинокартину «День нового мира» (1940)
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Слуцкий, Михаил Яковлевич, режиссёр; Беляков, Иван Иванович, Соловьёв, Василий Васильевич, операторы — за кинокартину «Наша Москва» (1941)
к. Художественная проза
- Первая степень — 100 000 рублей
- Эренбург Илья Григорьевич (Гиршевич) — за роман «Падение Парижа» (1941)
- Ян (Янчевецкий) Василий Григорьевич — за роман «Чингисхан» (1939)
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Антоновская, Анна Арнольдовна — за 1—2 части романа «Великий моурави»
- Бородин, Сергей Петрович — за роман «Дмитрий Донской» (1941)
л. Поэзия
- Первая степень — 100 000 рублей
- Тихонов, Николай Семёнович — за поэму «Киров с нами» (1941) и стихотворения «В лесах на полянах мшистых…», «Растёт, шумит тот вихрь народной славы…» и другие
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Маршак, Самуил Яковлевич — за стихотворные тексты к плакатам и карикатурам
м. Драматургия
- Первая степень — 100 000 рублей
- Корнейчук, Александр Евдокимович — за пьесу «В степях Украины» (1941)
- Симонов Константин (Кирилл) Михайлович — за пьесу «Парень из нашего города» (1941)
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Вургун, Самед (Векилов Самед Юсиф оглы) — за пьесу «Фархад и Ширин» (1941)
| ||||||
Напишите отзыв о статье "Лауреаты Сталинской премии в области литературы и искусства (1942)"
Отрывок, характеризующий Лауреаты Сталинской премии в области литературы и искусства (1942)
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.
Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.
В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
