Лауреаты Сталинской премии в области литературы и искусства (1950)
Поделись знанием:
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.
Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.
12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.
Они полгода не видались почти; и в том возрасте, когда молодые люди делают первые шаги на пути жизни, оба нашли друг в друге огромные перемены, совершенно новые отражения тех обществ, в которых они сделали свои первые шаги жизни. Оба много переменились с своего последнего свидания и оба хотели поскорее выказать друг другу происшедшие в них перемены.
– Ах вы, полотеры проклятые! Чистенькие, свеженькие, точно с гулянья, не то, что мы грешные, армейщина, – говорил Ростов с новыми для Бориса баритонными звуками в голосе и армейскими ухватками, указывая на свои забрызганные грязью рейтузы.
Хозяйка немка высунулась из двери на громкий голос Ростова.
– Что, хорошенькая? – сказал он, подмигнув.
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
В 1950 году были названы лауреаты премии за 1949 год в Постановлении Совета Министров СССР «O присуждении Сталинских премий за выдающиеся работы в области искусства и литературы за 1949 год» (опубликовано в газете «Правда» 9 марта 1950 года). Отдельное постановление о присуждении премии первой степени было издано в отношении авторов фильма «Щит Джургая».
Содержание
- 1 а. Художественная проза
- 2 б. Поэзия
- 3 в. Драматургия
- 4 г. Литературная критика и искусствоведение
- 5 д. Художественная кинематография
- 6 е. Хроникально-документальная кинематография
- 7 ж. Музыка
- 8 з. Живопись
- 9 и. Скульптура
- 10 к. Архитектура
- 11 л. Театрально-драматическое искусство
- 12 м. Оперное искусство
- 13 н. Балетное искусство
а. Художественная проза
- Первая степень — 100 000 рублей
- Бабаевский, Семён Петрович — за 1-ю часть романа «Свет над землёй» (1949)
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Гладков, Фёдор Васильевич — за «Повесть о детстве» (1949)
- Айни (Садриддин Саид Мурадович) — за 1—2 части книги «Бухара» («Воспоминания») (1949)
- Казакевич, Эммануил Генрихович — за роман «Весна на Одере» (1949)
- Рыбак, Натан Самойлович — за 1-ю книгу романа «Переяславская Рада»
- Седых, Константин Фёдорович — за роман «Даурия» (1942—1948)
- Волошин, Александр Никитич — за роман «Земля Кузнецкая» (1949)
- Третья степень — 25 000 рублей
- Гусейн, Мехти (Гусейнов Мехти Али оглы) — за роман «Апшерон» (1947)
- Ильенков, Василий Павлович — за роман «Большая дорога» (1949)
- Чаковский, Александр Борисович — за роман «У нас уже утро» (1949)
- Медынский (Покровский) Григорий Александрович — за роман «Марья» (1946—1949)
- Коптяева, Антонина Дмитриевна — за роман «Иван Иванович» (1949)
- Панова, Вера Фёдоровна — за повесть «Ясный берег» (1949)
- Василенко, Иван Дмитриевич — за повесть «Звёздочка» (1948)
- Львова, Ксения Сергеевна — за повесть «На лесной полосе» (1949)
- Мусатов, Алексей Иванович — за повесть «Стожары» (1948)
б. Поэзия
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Яшин (Попов) Александр Яковлевич — за поэму «Алёна Фомина» (1949)
- Сулейман Рустам (Рустам-Заде Сулейман Али Абас оглы) — за сборник стихов «Два берега» (1949)
- Барто, Агния Львовна — за сборник «Стихи детям»
- Гришашвили (Мамулаишвили) Иосиф Григорьевич — за однотомник стихов
- Третья степень — 25 000 рублей
- Долматовский, Евгений Аронович — за сборник стихов «Слово о завтрашнем дне» (1949)
- Комаров, Пётр Степанович (посмертно) — за циклы стихов «Зелёный пояс», «Новый перегон», «Маньчжурская тетрадь»
- Миршакар (Миршакаров) Мирсаид — за поэмы «Золотой кишлак» (1942) и «Непокорный Пяндж» (1949)
- Олейник, Степан Иванович — за цикл сатирических стихов «Наши знакомые» (1948)
- Рыльский, Максим Фаддеевич — за перевод на украинский язык поэмы А. Мицкевича «Пан Тадеуш»
в. Драматургия
- Первая степень — 100 000 рублей
- Вишневский, Всеволод Витальевич — за пьесу «Незабываемый 1919-й» (1949)
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Михалков, Сергей Владимирович — за пьесы «Я хочу домой» (1949) и «Илья Головин» (1949)
- Симонов Константин (Кирилл) Михайлович — за пьесу «Чужая тень» (1949)
- Лавренёв, Борис Андреевич — за пьесу «Голос Америки» (1949)
г. Литературная критика и искусствоведение
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Ермилов, Владимир Владимирович — за книги «А. П. Чехов» и «Драматургия Чехова»
- Макашин, Сергей Александрович — за книгу «Салтыков-Щедрин» (1949)
- Эльсберг, Яков Ефимович — за книгу «А. И. Герцен. Жизнь и творчество» (1948)
- Третья степень — 25 000 рублей
- Гусейнов, Гейдар Наджаф оглы — за книгу «Из истории общественной и философской мысли в Азербайджане XIX века»
- Мозольков, Евгений Семёнович — за книгу «Янка Купала» (1949)
д. Художественная кинематография
- Первая степень — 100 000 рублей
- Чиаурели, Михаил Эдишерович, режиссёр и сценарист, Павленко, Пётр Андреевич, сценарист, Косматов, Леонид Васильевич, главный оператор, Каплуновский, Владимир Павлович и Пархоменко, Алексей Иванович, художники, Анджапаридзе, Мери Ивлиановна, сорежиссёр, Яковлев, Владимир Георгиевич, художник-гримёр, Арецкий Абрам-Бер (Борис) Залманович, оператор комбинированных съёмок, Александровская-Турылёва Людмила Константиновна, художник комбинированных съёмок, Геловани, Михаил Георгиевич, исполнитель роли И. В. Сталина, Андреев, Борис Фёдорович, исполнитель роли Алексея Иванова, Савельев, Владимир Дмитриевич, исполнитель роли Гитлера, Ковалёва, Марина Францевна, исполнительница роли Наташи Румянцевой, Кенигсон, Владимир Владимирович, исполнитель роли Кребса, Тимошенко Юрий (Георгий) Трофимович, исполнитель роли Кости Зайченко, — за цветную двухсерийную кинокартину «Падение Берлина» (1949) производства киностудии «Мосфильм»
- Петров Владимир Михайлович, режиссёр, Вирта (Карельский) Николай Евгеньевич, сценарист, Екельчик, Юрий Израилевич, оператор, Мамаладзе, Леонид Сардионович, художник, Хачатурян, Арам Ильич, композитор, Айзенберг, Григорий Давыдович, оператор комбинированных съёмок, Семёнов, Михаил Иванович, художник комбинированных съёмок, Дикий, Алексей Денисович, исполнитель роли И. В. Сталина, Шумский (Шомин) Юрий Васильевич, исполнитель роли А. М. Василевского, Симонов, Николай Константинович, исполнитель роли В. И. Чуйкова, Гайдаров, Владимир Георгиевич, исполнитель роли фельдмаршала Паулюса, — за двухсерийную кинокартину «Сталинградская битва» (1948—1949) производства киностудии «Мосфильм»
- Александров (Мормоненко) Григорий Васильевич, режиссёр, братья Тур (Тубельский, Леонид Давыдович и Рыжей, Пётр Львович), Шейнин, Лев Романович, сценаристы, Тиссэ, Эдуард Казимирович, оператор, Уткин, Алексей Александрович, художник, Давыдов, Владлен Семёнович, исполнитель роли майора Никиты Ивановича Кузьмина, Юровский (Саруханов) Юрий Ильич, исполнитель роли профессора Отто Дитриха, Орлова, Любовь Петровна, исполнительница роли журналистки Джанетт Шервуд, Названов, Михаил Михайлович, исполнитель роли майора Джеймса Хилла, — за кинокартину «Встреча на Эльбе» (1949) производства киностудии «Мосфильм»
- Рошаль, Григорий Львович, режиссёр, Папава, Михаил Григорьевич, сценарист, Горданов, Вячеслав Вячеславович, Магид, Моисей Шоломович, Сокольский, Лев Евгеньевич, операторы, Борисов, Александр Фёдорович, исполнитель заглавной роли, Никитин, Фёдор Михайлович, исполнитель роли Званцева, Честноков, Владимир Иванович, исполнитель роли Льва Захаровича Забелина, — за кинокартину «Академик Иван Павлов» (1949) производства киностудии «Ленфильм»
- Долидзе, Семён Виссарионович и Рондели (Цагарейшвили) Давид Евгеньевич, режиссёры; Леонидзе, Георгий Николаевич, сценарист; Кузнецов, Константин Андреевич, оператор, Аракишвили (Аракчиев) Димитрий Игнатьевич, композитор, Долидзе, Владимир Виссарионович, звукооператор, Джапаридзе, Медея Валерьяновна, исполнительница ролей Этери и Царевны, Бадридзе, Давид Георгиевич, исполнитель ролей Лейтенанта и Испанского гостя, Гришко, Михаил Степанович, исполнитель роли Капитана, Григорашвили, Григорий Максимович, исполнитель ролей Мамуки и Цангала, Гамрекели, Давид Александрович, исполнитель роли Джургая, Частий, Николай Андреевич, исполнитель роли Бояра, — за музыкальную кинокартину «Щит Джургая» (1944), снятую на Тбилисской киностудии (премия была присуждена на основании отдельного постановления)
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Райзман, Юлий Яковлевич, режиссёр, Рокпелнис, Фрицис Янович и Крепс, Владимир Михайлович, сценаристы, Скулте Адольф Петрович, композитор, Шеленков, Александр Владимирович, главный оператор, Грантиньш Янис Матисович, исполнитель заглавной роли, Клетниеце Мильда Юльевна, исполнительница роли поэтессы Аспазии, Осис, Янис Августович, исполнитель роли Мейендорфа, — за кинокартину «Райнис» (1949) производства Рижской киностудии
- Третья степень — 25 000 рублей
- Лебедев, Николай Иванович, режиссёр, Попов, Александр Фёдорович, сценарист, Левитин, Вениамин Фаустович, оператор, Черкасов, Николай Константинович, исполнитель роли капитана 3 ранга Виктора Васильевича Левашова, — за кинокартину «Счастливого плавания !» (1949) производства киностудии «Ленфильм»
- Корш-Саблин (Саблин) Владимир Владимирович и Файнциммер, Александр Михайлович, режиссёры, Дружников, Владимир Васильевич, исполнитель заглавной роли, Хвыля (Брессем) Александр Леопольдович, исполнитель роли Секретаря райкома, Дорофеев, Владимир Андреевич, исполнитель роли деда Кузьмы, Соловьёв, Владимир Романович, исполнитель роли Нейгауза, Мичурин, Геннадий Михайлович, исполнитель роли Хирта, — за кинокартину «Константин Заслонов» (1949) производства киностудии «Беларусьфильм»
е. Хроникально-документальная кинематография
- Первая степень — 100 000 рублей
- Ованесова, Арша Амбарцумовна, режиссёр, Бобров, Георгий Макарович, главный оператор, Ошанин, Лев Иванович, автор стихов и текстов песен, — за цветную кинокартину «Юность мира» (1949)
- Бойков, Владимир Николаевич и Гуров, Сергей Николаевич, режиссёры, Ошурков, Михаил Фёдорович, главный оператор, — за цветную кинокартину «День воздушного флота СССР» (1949)
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Сеткина-Нестерова, Ирина Фроловна, Степанова, Лидия Ильинична, режиссёры, Беляков, Иван Иванович, главный оператор, — за цветную кинокартину «1 мая 1949 года» (1949)
- Згуриди, Александр Михайлович, сценарист и режиссёр, Уточкин, Павел Петрович, Юрушкина, Нина Андреевна, операторы, — за цветную научно-популярную кинокартину «Лесная быль» (1949) производства «Моснаучфильм»
- Третья степень — 25 000 рублей
- Долин, Борис Генрихович, режиссёр, Асмус, Виктор Николаевич, Эзов, Эдуард Давыдович, операторы, — за научно-популярную кинокартину «История одного кольца» (1948) производства «Моснаучфильм»
ж. Музыка
I. Крупные музыкально-сценические и вокальные произведения (опера, балет, оратория, кантата)
- Первая степень — 100 000 рублей
- Глиэр, Рейнгольд Морицевич — за балет «Медный всадник» (1949)
- Шостакович, Дмитрий Дмитриевич — за ораторию «Песнь о лесах» и музыку к кинокартине «Падение Берлина» (1949)
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Жуковский, Герман Леонтьевич — за кантату «Славься, Отчизна моя !» (1949)
- Няга, Степан Тимофеевич — за кантату, посвящённую 25-летию МССР и «Песню о Сталине»
- Красев, Михаил Иванович — за оперу для детей «Морозко» (1950) и детские песни «О Ленине», «Песня московских детей о Сталине», «Праздничное утро», «Кукушка», «Дядя Егор»
- Третья степень — 25 000 рублей
- Джангиров, Джангир Ширгешт оглы — за симфоническую поэму с хором «По ту сторону Аракса» (1949)
- Дехтерев, Василий Александрович — за кантату «Русская земля» (1950)
- Маневич, Александр Менделевич — за кантату «За мир» (1949)
II. Крупные инструментальные произведения
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Муравлёв, Алексей Алексеевич — за симфоническую поэму «Азов-гора» (1949)
- Капп, Артур Иосифович — за 4-ю («Молодёжную») симфонию (1949)
- Иванов Янис (Иван Андреевич) — за 6-ю («Латгальскую») симфонию (1949)
- Жиганов, Назиб Гаязович — за сюиты на татарские темы для симфонического оркестра
- Третья степень — 25 000 степень
- Цинцадзе, Сулхан Фёдорович — за 2-й квартет и три миниатюры для струнного квартета «Лале», «Инди-Минди» и «Сачидао»
- Свечников, Анатолий Григорьевич — за симфоническую поэму «Щорс» (1949)
III. Произведения малых форм
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Мясковский, Николай Яковлевич — за сонату для виолончели и фортепиано
- Макаров, Валентин Алексеевич — за цикл песен «Солнечная дорога» и песни «Широки поля под Сталинградом», «Родной Севастополь»
- Третья степень — 25 000 рублей
- Майборода, Платон Илларионович — за песни «Про Марка Озёрного», «Про Олёну Хобту», «Про Марию Лысенко»
- Дзержинский, Иван Иванович — за вокальный цикл «Новое село» (1948)
- Кац, Сигизмунд Абрамович — за песни «Сирень цветёт», «Шумел сурово Брянский лес…», «Как у дуба старого…», «Заздравная», «Стоит утёс»
IV. Концертно-исполнительская деятельность
- Первая степень — 100 000 рублей
- Александров, Борис Александрович, начальник и художественный руководитель, Вирский, Павел Павлович, главный балетмейстер, Виноградов, Константин Петрович, главный хормейстер, Бабаев, Георгий Иванович, Коженков, Георгий Алексеевич, солисты ДКАППСА имени А. В. Александрова
- Рихтер, Святослав Теофилович, артист МГАФ, пианист
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Катульская, Елена Климентьевна, певица
- Бюль-Бюль (Мамедов Мартуза Мешади Рза оглы) — за исполнение азербайджанских народных песен
- Осипов, Дмитрий Петрович, художественный руководитель и главный дирижёр ГАРНО имени Н. П. Осипова
- Третья степень — 25 000 рублей
- Кнушевицкий, Святослав Николаевич, виолончелист
- Казанцева, Надежда Аполлинарьевна, певица
- Алтунян, Татул Тигранович, художественный руководитель АПП Армянской ССР
- Чебан, Тамара Савельевна и Уреке, Евгений Васильевич — за исполнение молдавских народных песен
- Швядас Йонас Изидорович, художественный руководитель, Лингис, Юозас Йонович, балетмейстер, Степулис, Пранас Симанович, руководитель оркестровой группы НАПТ Литовской ССР («Летува»)
- Надеждина (Бруштейн) Надежда Сергеевна, художественный руководитель хореографического ансамбля Мосэстрады «Берёзка»
з. Живопись
- Первая степень — 100 000 рублей
- Хмелько, Михаил Иванович — за картину «Триумф победившей Родины» (1949)
- Керимов, Лятиф Гусейн оглы, Ахундов, Исмаил Гусейн оглы, Кязим-Заде, Кязим Мамед Али оглы, Ахмедов, Джабраил Ахмедович, Мустафаева, Гюльнена Мамед кызы, Ахмедова, Сона Гасан кызы — за художественный ковёр, посвящённый 70-летию И. В. Сталина
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Яблонская, Татьяна Ниловна — за картину «Хлеб» (1949)
- Кукрыниксы — за политические карикатуры и иллюстрации к книге М. Горького «Фома Гордеев»
- Ефанов, Василий Прокофьевич, Дудник Степан Иудович (Ильич), Кугач, Юрий Петрович, Максимов, Константин Мефодьевич, Цыплаков, Виктор Григорьевич — за картину «Передовые люди Москвы в Кремле» и за серию портретов «Знатные люди Москвы»
- Григорьев, Сергей Алексеевич — за картины «Приём в комсомол» (1949) и «Вратарь» (1949)
- Ефимов (Фридлянд) Борис Ефимович — за политические карикатуры
- Третья степень — 25 000 рублей
- Мальков, Павел Васильевич — за рисунки «И. В. Сталин — руководитель рабочего кружка в Тифлисе», «Батумская демонстрация», «Встреча В. И. Ленина и И. В. Сталина на Таммерсфорской конференции», «В штабе Верховного Главнокомандующего»
- Пророков, Борис Иванович — за серию рисунков «Вот она, Америка !» (1948—1949)
- Орешников, Виктор Михайлович — за картину «В штабе обороны Петрограда, ноябрь 1917 года» (1949)
- Пузырьков, Виктор Григорьевич — за картину «И. В. Сталин на крейсере „Молотов“»
- Горелов, Гавриил Никитич — за портреты сталевара завода «Серп и Молот» А. С. Субботина, мастера завода «Серп и Молот» И. В. Грачёва и картину «Знатный сталевар завода „Серп и Молот“ М. Г. Гусаров со своей бригадой»
- Мариупольский, Вячеслав Минеевич — за картину «Вожатая»
и. Скульптура
- Первая степень — 100 000 рублей
- Белопольский, Яков Борисович, архитектор, Горпенко, Анатолий Андреевич, художник-монументалист, — за памятник воинам Советской Армии в Берлине; Фридман, Павел Захарович, Яцыно, Пётр Петрович, Постников Георгий Николаевич — за горельеф «Клянёмся тебе, товарищ Ленин !», Вучетич, Евгений Викторович — за оба эти творения
- Томский (Гришин) Николай Васильевич (также и за памятник генералу И. Р. Апанасенко в Белгороде и скульптурный портрет С. М. Кирова), Цигаль, Владимир Ефимович (также и за скульптурную фигуру «Ленин-гимназист»), Мотовилов, Георгий Иванович (также и за скульптурные работы в интерьерах станции «Калужская» московского метрополитена имени Л. М. Кагановича), Бабурин, Михаил Фёдорович, Бондаренко, Павел Иванович, Кербель, Лев Ефимович, Файдыш, Андрей Петрович, Шварц, Дмитрий Петрович — за скульптурные барельефы «В. И. Ленин и И. В. Сталин — основатели и руководители Советского государства»
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Пинчук Бениамин Борисович, Таурит, Роберт Карлович — за скульптуру «В. И. Ленин и И. В. Сталин в Горках»
- Топуридзе, Валентин Багратович — за монумент И. В. Сталину в Сталинграде и статую А. Р. Церетели
- Ковалёв Александр Александрович — за скульптурный портрет Героя Социалистического Труда Е. С. Хобты
- Манизер, Матвей Генрихович — за памятник И. П. Павлову в Рязани
к. Архитектура
- Первая степень — 100 000 рублей
- Захаров, Григорий Алексеевич и Чернышёва, Зинаида Сергеевна — за архитектуру станции «Курская-кольцевая» Московского метрополитена имени Л. М. Кагановича
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Жолтовский, Иван Владиславович, д. ч. АА СССР, — за архитектуру жилого дома № 11 по Калужской улице в Mоскве
- Поляков, Леонид Михайлович, ч.-к. АА СССР, — за архитектуру станции «Калужская» Московского метрополитена имени Л. М. Кагановича
- Третья степень — 25 000 рублей
- Миминошвили, Алексей Яковлевич — за архитектуру жилого дома № 3 по улице Марти в Тбилиси
- Андреев, Виктор Семёнович — за архитектуру административного здания по улице Горького, дом № 11 в Москве
- Розенфельд, Зиновий Моисеевич и Сурис, Арнольд Давидович — за архитектуру жилого дома № 4—10 по Садовой—Триумфальной улице в Москве
- Рыбицкий, Евгений Владимирович — за архитектуру жилого дома № 46—48 по улице Чкалова в Москве (лишён звания лауреата согласно Постановлению Центрального Комитета КПСС и Совета Министров СССР от 4 ноября 1955 года № 1871 «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве»: «Лишить архитектора Рыбицкого звания лауреата Сталинской премии, присужденного ему за жилой дом на улице Чкалова в г. Москве, в проекте которого допущены крупные излишества и недостатки в архитектурном и планировочном решениях.»)
л. Театрально-драматическое искусство
- Первая степень — 100 000 рублей
- Кедров, Михаил Николаевич и Карев (Прудкин) Александр Михайлович, режиссёры, Ливанов, Борис Николаевич, исполнитель роли Сергея Александровича Трубникова, Титова, Мария Андреевна, исполнительница роли Ольги Александровны Трубниковой, Болдуман, Михаил Пантелеймонович, исполнитель роли Виктора Борисовича Окунева, Боголюбов, Николай Иванович, исполнитель роли Андрея Ильича Макеева, — за спектакль «Чужая тень» К. М. Симонова (1949), поставленный на сцене МХАТ имени М. Горького
- Товстоногов, Георгий Александрович, режиссёр, Лебедев, Евгений Алексеевич, исполнитель роли И. В. Сталина, Казаринов, Владимир Михайлович, исполнитель роли, Гай (Вусикер) Григорий Аронович, исполнитель роли рабочего Элишуки, Волосов-Мерин, Давид Львович, исполнитель роли, Дудников, Дмитрий Михайлович, исполнитель роли, Сергеева (Рымарева) Елизавета Михайловна, исполнительница роли, Курков, Александр Васильевич, исполнитель роли, — за спектакль «Из искры…» Ш. Н. Дадиани (1949), поставленный на сцене ЛДТ имени Ленинского Комсомола
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Гулакян, Армен Карапетович, режиссёр, Малян, Давид Мелкумович, исполнитель роли, Габриелян, Гурген Бахшиевич, исполнитель роли, Авакян (Татевосян) Ованес Степанович, исполнитель роли, Хажакян, Карп Хачатурович (Карапет Гардуш), исполнитель роли Рубена, Довлатян, Фрунзе Вагинакович, исполнитель роли, Симонян, Метаксия Миграновна, исполнительница роли Армануш, — за спектакль «Эти звёзды наши» Г. А. Тер-Григоряна и Л. А. Карагезяна, поставленный на сцене АрмАДТ имени Г. М. Сундукяна
- Попов, Алексей Дмитриевич и Окунчиков, Абрам Зиновьевич, режиссёры, Пименов Юрий (Георгий) Иванович, художник, Константинов, Пётр Александрович, исполнитель роли секретаря райкома Якименко, Сагал, Даниил Львович, исполнитель роли, Ратомский (Лаптев) Владимир Никитич, исполнитель роли Шалтунова, Попов, Андрей Алексеевич, исполнитель роли журналиста Слёзкина, Пастухова, Мария Фоминична, исполнительница роли Паши Сумской, — за спектакль «Степь широкая» Н. Г. Винникова (1949), поставленный на сцене ЦТСА
- Симонов, Рубен Николаевич и Габович, Александр Маркович, режиссёры, Рындин, Вадим Фёдорович, художник, Толчанов (Толчан) Иосиф Моисеевич, исполнитель роли Иоахима Пино, Астангов (Ружников) Михаил Фёдорович, исполнитель роли американского посла Мак-Хилла, Орочко, Анна Алексеевна, исполнительница роли Ганны Лихта, Горюнов (Бендель) Анатолий Иосифович, исполнитель роли Коста Варры, — за спектакль «Заговор обречённых» Н. Е. Вирты (1949), поставленный на сцене МАДТ имени Е. Б. Вахтангова
- Брянцев, Александр Александрович, режиссёр, — за спектакли «Сын полка» В. П. Катаева, «Красный галстук» С. В. Михалкова, «Морская дружба» Н. П. Вагнера, поставленные в ЛенТЮЗ
- Третья степень — 25 000 рублей
- Суни, Вальтер Эмильевич, режиссёр, Томберг, Елизавета Степановна, исполнительница роли Эльзы, Ланкинен, Тойво Иванович, исполнитель роли кулака Куркимяки, — за спектакль «Ветер с юга» Э. Грина (1949), поставленный на сцене Карело-Финского ДТ
- Романицкий, Борис Васильевич, режиссёр, Борисовец, Валентин Павлович, художник, Яременко, Василий Сергеевич, исполнитель роли Петрушенко, Колышко-Любарт, Варвара Антоновна, исполнительница роли Ольги Птахи, Рубчак, Иван Демьянович, исполнитель роли Козака, Дударев, Дмитрий Александрович, исполнитель роли Стадника, — за спектакль «На большую землю» А. Ф. Хижняка (1949), поставленный на сцене Львовского УАДТ имени М. К. Заньковецкой
- Амтман-Бриедит (Амтманис) Альфред Фрицевич, режиссёр, Катлап, Жан Микелевич, исполнитель роли Оскара Клявы, Фрейман, Лидия Эдуардовна, исполнительница роли Аниты, Зиле, Эдгар Янович, исполнитель роли пастора Теодора, Эзериня (Якобсон) Эмма Яновна, исполнительница роли Кате, Леяскалне (Ликума) Ольга Андреевна, исполнительница роли Ольги, — за спектакль «Сын рыбака» В. Т. Лациса (1949), поставленный на сцене ЛатвАДТ имени А. М. Упита
- Васильев, Пётр Павлович, режиссёр, Медовщиков, Николай Николаевич, художник, Чудинова, Александра Дмитриевна, исполнительница роли Ганны Лихты, Нельский (Булатовский) Валерий Сергеевич, исполнитель роли Макса Венты, Незванова (Здановская) Клара Георгиевна, исполнительница роли Христины Падеры, Ромоданов, Сергей Дмитриевич, исполнитель роли, — за спектакль «Заговор обречённых» Н. Е. Вирты (1949), поставленный на сцене Ярославского ГАТД имени Ф. Г. Волкова
- Пыжова, Ольга Ивановна и Бибиков, Борис Владимирович, режиссёры, Воронов, Иван Дмитриевич, исполнитель роли Умпаниса, Михайлов Александр Александрович, исполнитель роли, Сажин (Шнеерсон) Соломон Абрамович, исполнитель роли Кука, — за спектакль «Я хочу домой» С. В. Михалкова (1949), поставленный на сцене ЦДТ
м. Оперное искусство
- Первая степень — 100 000 рублей
- Голованов, Николай Семёнович, дирижёр, Покровский, Борис Александрович, режиссёр, Федоровский, Фёдор Фёдорович, художник, Ханаев, Никандр Сергеевич и Нэлепп, Георгий Михайлович, исполнители заглавной партии, Давыдова (Мчедлидзе) Вера Александровна, исполнительница партии Любавы, Шумская, Елизавета Владимировна и Шпиллер, Наталья Дмитриевна, исполнительницы партии Волховы, — за оперный спектакль «Садко» Н. А. Римского-Корсакова (1949), поставленный на сцене ГАБТ
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Жуков, Михаил Николаевич, дирижёр, Малявин, Савелий Анатольевич, режиссёр, Ванаг, Рудольф Янович, хормейстер, Лапиньш, Артур Янович, художник, Вилюманис (Вилюман) Александр Карлович и Дашков, Александр Михайлович, исполнители заглавной партии, Лудынь-Пабиан (Лудыня) Анна Эрнестовна и Крампе, Вера Ивановна, исполнительницы партии Марины Мнишек, Фринберг (Петерис) Артур Фрицевич, исполнитель партии Самозванца, — за оперный спектакль «Борис Годунов» М. П. Мусоргского (1949), поставленный на сцене ГАТОБ Латвийской ССР
- Небольсин, Василий Васильевич, дирижёр, Баратов, Леонид Васильевич, режиссёр, Рыбнов, Александр Васильевич, хормейстер, Иванов Алексей Петрович, исполнитель заглавной партии, Покровская, Нина Ивановна, исполнительница партии Марии, Петров (Краузе) Иван Иванович, исполнитель партии Кочубея, Большаков, Григорий Филиппович, исполнитель партии Андрея, — за оперный спектакль «Мазепа» П. И. Чайковского (1949), поставленный на сцене филиала ГАБТ
- Винер, Александр Борисович, режиссёр, Куузик Тийт (Дитрих Янович) и Отс, Георг Карлович, исполнители заглавной партии, Коданипорк, Мета Александровна, исполнительница партии Татьяны, Тарас, Мартин Мартынович, исполнитель партии Ленского, — за оперный спектакль «Евгений Онегин» П. И. Чайковского (1949), поставленный на сцене ЭстГАТОБ «Эстония»
- Туманов (Туманишвили) Иосиф Михайлович, режиссёр, Рубан Николай Иосифович (Осипович), исполнитель партии Миколы, Лебедева, Евдокия Яковлевна, исполнительница партии Василины, Аникеев, Серафим Михайлович, исполнитель партии Богдана Сусика, Заичкин, Геннадий Александрович, исполнитель партии Атанаса, — за спектакль «Трембита» Ю. С. Милютина (1949), поставленный на сцене МТО
н. Балетное искусство
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Лавровский (Иванов) Леонид Михайлович, режиссёр, Файер, Юрий Фёдорович, дирижёр, Курилко, Михаил Иванович, художник, Уланова, Галина Сергеевна и Лепешинская, Ольга Васильевна, исполнительницы партии Тао Хоа, Корень, Сергей Гаврилович и Ермолаев, Алексей Николаевич, исполнители партии Ли Шан-фу, Габович, Михаил Маркович и Кондратов, Юрий Григорьевич, исполнители партии Ма Личена, Смольцов, Виктор Васильевич, исполнитель партии Босса, — за балетный спектакль «Красный мак» Р. М. Глиэра (1949), поставленный на сцене ГАБТ
- Золотарёв, Василий Андреевич, композитор, Муллер, Константин Александрович, режиссёр, Николаев, Сергей Филиппович, художник, Николаева, Александра Васильевна, исполнительница партии Найдёнки, Дречин Семён Вульфович (Владимирович), исполнитель партии Василя, — за балетный спектакль «Князь-озеро» В. А. Золотарёва (1949), поставленный на сцене БелГАТОБ
- Фенстер, Борис Александрович, режиссёр, Чулаки, Михаил Иванович, композитор, Бруни, Татьяна Георгиевна, художник, Исаева, Галина Ивановна, исполнительница партии Даши, Тулубьев, Виктор Михайлович, исполнитель партии Петьки, Шеина, Светлана Константиновна, исполнительница партии Лены, — за балетный спектакль «Юность» М. И. Чулаки, поставленный на сцене ЛМАТОБ
- Измайлова, Галия Баязитовна — за исполнение узбекских танцев
| ||||||
Напишите отзыв о статье "Лауреаты Сталинской премии в области литературы и искусства (1950)"
Отрывок, характеризующий Лауреаты Сталинской премии в области литературы и искусства (1950)
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.
Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.
12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.
Они полгода не видались почти; и в том возрасте, когда молодые люди делают первые шаги на пути жизни, оба нашли друг в друге огромные перемены, совершенно новые отражения тех обществ, в которых они сделали свои первые шаги жизни. Оба много переменились с своего последнего свидания и оба хотели поскорее выказать друг другу происшедшие в них перемены.
– Ах вы, полотеры проклятые! Чистенькие, свеженькие, точно с гулянья, не то, что мы грешные, армейщина, – говорил Ростов с новыми для Бориса баритонными звуками в голосе и армейскими ухватками, указывая на свои забрызганные грязью рейтузы.
Хозяйка немка высунулась из двери на громкий голос Ростова.
– Что, хорошенькая? – сказал он, подмигнув.
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
