Лауреаты премии Ленинского комсомола в области литературы, искусства, журналистики и архитектуры
Поделись знанием:
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.
Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.
Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.
Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идет в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно.
Принимая все более и более мелкие единицы движения, мы только приближаемся к решению вопроса, но никогда не достигаем его. Только допустив бесконечно малую величину и восходящую от нее прогрессию до одной десятой и взяв сумму этой геометрической прогрессии, мы достигаем решения вопроса. Новая отрасль математики, достигнув искусства обращаться с бесконечно малыми величинами, и в других более сложных вопросах движения дает теперь ответы на вопросы, казавшиеся неразрешимыми.
Эта новая, неизвестная древним, отрасль математики, при рассмотрении вопросов движения, допуская бесконечно малые величины, то есть такие, при которых восстановляется главное условие движения (абсолютная непрерывность), тем самым исправляет ту неизбежную ошибку, которую ум человеческий не может не делать, рассматривая вместо непрерывного движения отдельные единицы движения.
В отыскании законов исторического движения происходит совершенно то же.
Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.
Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.
Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.
Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории.
Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Но ум человеческий не только отказывается верить в это объяснение, но прямо говорит, что прием объяснения не верен, потому что при этом объяснении слабейшее явление принимается за причину сильнейшего. Сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила.
«Но всякий раз, когда были завоевания, были завоеватели; всякий раз, когда делались перевороты в государстве, были великие люди», – говорит история. Действительно, всякий раз, когда являлись завоеватели, были и войны, отвечает ум человеческий, но это не доказывает, чтобы завоеватели были причинами войн и чтобы возможно было найти законы войны в личной деятельности одного человека. Всякий раз, когда я, глядя на свои часы, вижу, что стрелка подошла к десяти, я слышу, что в соседней церкви начинается благовест, но из того, что всякий раз, что стрелка приходит на десять часов тогда, как начинается благовест, я не имею права заключить, что положение стрелки есть причина движения колоколов.
Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.
Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний.
Силы двунадесяти языков Европы ворвались в Россию. Русское войско и население отступают, избегая столкновения, до Смоленска и от Смоленска до Бородина. Французское войско с постоянно увеличивающеюся силой стремительности несется к Москве, к цели своего движения. Сила стремительности его, приближаясь к цели, увеличивается подобно увеличению быстроты падающего тела по мере приближения его к земле. Назади тысяча верст голодной, враждебной страны; впереди десятки верст, отделяющие от цели. Это чувствует всякий солдат наполеоновской армии, и нашествие надвигается само собой, по одной силе стремительности.
В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.
Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.
В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.
– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.
Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…
В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.
Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из неловкого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.
В первый раз, как молодое иностранное лицо позволило себе делать ей упреки, она, гордо подняв свою красивую голову и вполуоборот повернувшись к нему, твердо сказала:
– Voila l'egoisme et la cruaute des hommes! Je ne m'attendais pas a autre chose. Za femme se sacrifie pour vous, elle souffre, et voila sa recompense. Quel droit avez vous, Monseigneur, de me demander compte de mes amities, de mes affections? C'est un homme qui a ete plus qu'un pere pour moi. [Вот эгоизм и жестокость мужчин! Я ничего лучшего и не ожидала. Женщина приносит себя в жертву вам; она страдает, и вот ей награда. Ваше высочество, какое имеете вы право требовать от меня отчета в моих привязанностях и дружеских чувствах? Это человек, бывший для меня больше чем отцом.]
Лицо хотело что то сказать. Элен перебила его.
– Eh bien, oui, – сказала она, – peut etre qu'il a pour moi d'autres sentiments que ceux d'un pere, mais ce n'est; pas une raison pour que je lui ferme ma porte. Je ne suis pas un homme pour etre ingrate. Sachez, Monseigneur, pour tout ce qui a rapport a mes sentiments intimes, je ne rends compte qu'a Dieu et a ma conscience, [Ну да, может быть, чувства, которые он питает ко мне, не совсем отеческие; но ведь из за этого не следует же мне отказывать ему от моего дома. Я не мужчина, чтобы платить неблагодарностью. Да будет известно вашему высочеству, что в моих задушевных чувствах я отдаю отчет только богу и моей совести.] – кончила она, дотрогиваясь рукой до высоко поднявшейся красивой груди и взглядывая на небо.
– Mais ecoutez moi, au nom de Dieu. [Но выслушайте меня, ради бога.]
– Epousez moi, et je serai votre esclave. [Женитесь на мне, и я буду вашею рабою.]
– Mais c'est impossible. [Но это невозможно.]
– Vous ne daignez pas descende jusqu'a moi, vous… [Вы не удостаиваете снизойти до брака со мною, вы…] – заплакав, сказала Элен.
Лицо стало утешать ее; Элен же сквозь слезы говорила (как бы забывшись), что ничто не может мешать ей выйти замуж, что есть примеры (тогда еще мало было примеров, но она назвала Наполеона и других высоких особ), что она никогда не была женою своего мужа, что она была принесена в жертву.
– Но законы, религия… – уже сдаваясь, говорило лицо.
– Законы, религия… На что бы они были выдуманы, ежели бы они не могли сделать этого! – сказала Элен.
Важное лицо было удивлено тем, что такое простое рассуждение могло не приходить ему в голову, и обратилось за советом к святым братьям Общества Иисусова, с которыми оно находилось в близких отношениях.
Через несколько дней после этого, на одном из обворожительных праздников, который давала Элен на своей даче на Каменном острову, ей был представлен немолодой, с белыми как снег волосами и черными блестящими глазами, обворожительный m r de Jobert, un jesuite a robe courte, [г н Жобер, иезуит в коротком платье,] который долго в саду, при свете иллюминации и при звуках музыки, беседовал с Элен о любви к богу, к Христу, к сердцу божьей матери и об утешениях, доставляемых в этой и в будущей жизни единою истинною католическою религией. Элен была тронута, и несколько раз у нее и у m r Jobert в глазах стояли слезы и дрожал голос. Танец, на который кавалер пришел звать Элен, расстроил ее беседу с ее будущим directeur de conscience [блюстителем совести]; но на другой день m r de Jobert пришел один вечером к Элен и с того времени часто стал бывать у нее.
В один день он сводил графиню в католический храм, где она стала на колени перед алтарем, к которому она была подведена. Немолодой обворожительный француз положил ей на голову руки, и, как она сама потом рассказывала, она почувствовала что то вроде дуновения свежего ветра, которое сошло ей в душу. Ей объяснили, что это была la grace [благодать].
Потом ей привели аббата a robe longue [в длинном платье], он исповедовал ее и отпустил ей грехи ее. На другой день ей принесли ящик, в котором было причастие, и оставили ей на дому для употребления. После нескольких дней Элен, к удовольствию своему, узнала, что она теперь вступила в истинную католическую церковь и что на днях сам папа узнает о ней и пришлет ей какую то бумагу.
Все, что делалось за это время вокруг нее и с нею, все это внимание, обращенное на нее столькими умными людьми и выражающееся в таких приятных, утонченных формах, и голубиная чистота, в которой она теперь находилась (она носила все это время белые платья с белыми лентами), – все это доставляло ей удовольствие; но из за этого удовольствия она ни на минуту не упускала своей цели. И как всегда бывает, что в деле хитрости глупый человек проводит более умных, она, поняв, что цель всех этих слов и хлопот состояла преимущественно в том, чтобы, обратив ее в католичество, взять с нее денег в пользу иезуитских учреждений {о чем ей делали намеки), Элен, прежде чем давать деньги, настаивала на том, чтобы над нею произвели те различные операции, которые бы освободили ее от мужа. В ее понятиях значение всякой религии состояло только в том, чтобы при удовлетворении человеческих желаний соблюдать известные приличия. И с этою целью она в одной из своих бесед с духовником настоятельно потребовала от него ответа на вопрос о том, в какой мере ее брак связывает ее.
Они сидели в гостиной у окна. Были сумерки. Из окна пахло цветами. Элен была в белом платье, просвечивающем на плечах и груди. Аббат, хорошо откормленный, а пухлой, гладко бритой бородой, приятным крепким ртом и белыми руками, сложенными кротко на коленях, сидел близко к Элен и с тонкой улыбкой на губах, мирно – восхищенным ее красотою взглядом смотрел изредка на ее лицо и излагал свой взгляд на занимавший их вопрос. Элен беспокойно улыбалась, глядела на его вьющиеся волоса, гладко выбритые чернеющие полные щеки и всякую минуту ждала нового оборота разговора. Но аббат, хотя, очевидно, и наслаждаясь красотой и близостью своей собеседницы, был увлечен мастерством своего дела.
Ход рассуждения руководителя совести был следующий. В неведении значения того, что вы предпринимали, вы дали обет брачной верности человеку, который, с своей стороны, вступив в брак и не веря в религиозное значение брака, совершил кощунство. Брак этот не имел двоякого значения, которое должен он иметь. Но несмотря на то, обет ваш связывал вас. Вы отступили от него. Что вы совершили этим? Peche veniel или peche mortel? [Грех простительный или грех смертный?] Peche veniel, потому что вы без дурного умысла совершили поступок. Ежели вы теперь, с целью иметь детей, вступили бы в новый брак, то грех ваш мог бы быть прощен. Но вопрос опять распадается надвое: первое…
– Но я думаю, – сказала вдруг соскучившаяся Элен с своей обворожительной улыбкой, – что я, вступив в истинную религию, не могу быть связана тем, что наложила на меня ложная религия.
Directeur de conscience [Блюститель совести] был изумлен этим постановленным перед ним с такою простотою Колумбовым яйцом. Он восхищен был неожиданной быстротой успехов своей ученицы, но не мог отказаться от своего трудами умственными построенного здания аргументов.
– Entendons nous, comtesse, [Разберем дело, графиня,] – сказал он с улыбкой и стал опровергать рассуждения своей духовной дочери.
Элен понимала, что дело было очень просто и легко с духовной точки зрения, но что ее руководители делали затруднения только потому, что они опасались, каким образом светская власть посмотрит на это дело.
И вследствие этого Элен решила, что надо было в обществе подготовить это дело. Она вызвала ревность старика вельможи и сказала ему то же, что первому искателю, то есть поставила вопрос так, что единственное средство получить права на нее состояло в том, чтобы жениться на ней. Старое важное лицо первую минуту было так же поражено этим предложением выйти замуж от живого мужа, как и первое молодое лицо; но непоколебимая уверенность Элен в том, что это так же просто и естественно, как и выход девушки замуж, подействовала и на него. Ежели бы заметны были хоть малейшие признаки колебания, стыда или скрытности в самой Элен, то дело бы ее, несомненно, было проиграно; но не только не было этих признаков скрытности и стыда, но, напротив, она с простотой и добродушной наивностью рассказывала своим близким друзьям (а это был весь Петербург), что ей сделали предложение и принц и вельможа и что она любит обоих и боится огорчить того и другого.
По Петербургу мгновенно распространился слух не о том, что Элен хочет развестись с своим мужем (ежели бы распространился этот слух, очень многие восстали бы против такого незаконного намерения), но прямо распространился слух о том, что несчастная, интересная Элен находится в недоуменье о том, за кого из двух ей выйти замуж. Вопрос уже не состоял в том, в какой степени это возможно, а только в том, какая партия выгоднее и как двор посмотрит на это. Были действительно некоторые закоснелые люди, не умевшие подняться на высоту вопроса и видевшие в этом замысле поругание таинства брака; но таких было мало, и они молчали, большинство же интересовалось вопросами о счастии, которое постигло Элен, и какой выбор лучше. О том же, хорошо ли или дурно выходить от живого мужа замуж, не говорили, потому что вопрос этот, очевидно, был уже решенный для людей поумнее нас с вами (как говорили) и усомниться в правильности решения вопроса значило рисковать выказать свою глупость и неумение жить в свете.
Одна только Марья Дмитриевна Ахросимова, приезжавшая в это лето в Петербург для свидания с одним из своих сыновей, позволила себе прямо выразить свое, противное общественному, мнение. Встретив Элен на бале, Марья Дмитриевна остановила ее посередине залы и при общем молчании своим грубым голосом сказала ей:
– У вас тут от живого мужа замуж выходить стали. Ты, может, думаешь, что ты это новенькое выдумала? Упредили, матушка. Уж давно выдумано. Во всех…… так то делают. – И с этими словами Марья Дмитриевна с привычным грозным жестом, засучивая свои широкие рукава и строго оглядываясь, прошла через комнату.
На Марью Дмитриевну, хотя и боялись ее, смотрели в Петербурге как на шутиху и потому из слов, сказанных ею, заметили только грубое слово и шепотом повторяли его друг другу, предполагая, что в этом слове заключалась вся соль сказанного.
Содержание
1966
- Островский, Николай Алексеевич (посмертно), автор бессмертных книг «Как закалялась сталь» (1932—1934) и «Рождённые бурей» (1936) — произведений, которые стали боевым оружием комсомола в воспитании миллионов молодых советских патриотов, достойной смены старшим поколениям коммунистов
- Думбадзе, Нодар Владимирович — за повести «Я вижу солнце» (1962) и «Я, бабушка, Илико и Илларион» (1960)
- Жалакявичюс, Витаутас Прано, автор сценария и режиссёр, — за художественный фильм «Никто не хотел умирать» (1965) производства Литовской киностудии
- Пахмутова, Александра Николаевна, композитор, — за цикл песен о молодёжи и комсомоле
- Чивилихин, Владимир Алексеевич — за повести «Серебряные рельсы», «Про Клаву Иванову» (1964) и «Ёлки-моталки» (1965)
- Киевский ТЮЗ имени Ленинского комсомола — за спектакль «Молодая гвардия» по А. А. Фадееву
1967
- Баталов, Алексей Владимирович — за создание образов советского молодого человека в кинофильмах «Дорогой мой человек» (1958), «Летят журавли» (1957), «Девять дней одного года» (1961) и др.
- Гнатюк, Дмитрий Михайлович, солист КУАТОБ имени Т. Г. Шевченко, — за концертно-исполнительскую деятельность и активную пропаганду советской песни
- Головницкий, Лев Николаевич — за создание скульптуры «Орлёнок» — памятника комсомольцам-героям Октябрьской революции и Гражданской войны на Урале
- Кроллис Гунар Эдуардович — за создание серии графических работ о советской молодёжи
- Локтев, Владимир Сергеевич, руководитель АПП МГДП, — за большую работу по эстетическому воспитанию подрастающего поколения
- Сулейменов, Олжас Омарович — за книгу стихов «Доброе время восхода»
- Теодоракис, Микис
, композитор, — за песни мужества и свободы, зовущие молодёжь на борьбу против угнетения, фашизма, за мир и лучшее будущее - Третьяков, Виктор Викторович, скрипач, студент МГК имени П. И. Чайковского, — за концертно-исполнительскую деятельность и высокое мастерство, проявленное на международных конкурсах
- Филипп-Жерар, Мишель
, композитор, Дрежак, Жан , поэт, — за создание песни «Октябрь», посвящённой 50-летию Великой Октябрьской социалистической революции, а также цикла песен о борьбе французских трудящихся за свободу и мир - Брестский ОДТ имени Ленинского комсомола Белоруссии — за спектакль «Брестская крепость»
- Узбекский ГАНТ «Бахор» — за концертно-исполнительскую деятельность и пропаганду советского искусства
1968
- Маяковский, Владимир Владимирович (посмертно)— за стихотворения и поэмы о В. И. Ленине, партии, революции, комсомоле, которые стали боевым оружием Ленинского комсомола в коммунистическом воспитании подрастающего поколения
- Билаш, Александр Иванович, украинский композитор, — за цикл популярных песен и активную пропаганду советской музыки среди молодёжи
- Васильев, Владимир Викторович — за высокое исполнительское мастерство и создание образа народного героя в балетных спектаклях ГАБТ
- Кеосаян, Эдмонд Гарегинович, кинорежиссёр, — за глубокое воплощение темы патриотизма и преемственности революционных традиций в фильмах для детей и юношества «Неуловимые мстители» (1966) и «Новые приключения неуловимых» (1968) производства киностудии «Мосфильм»
- Мазитов, Амир Нуриахметович — за создание цикла картин о молодёжи, отображающих героизм, мужество, оптимизм нашего молодого современника
- Смеляков, Ярослав Васильевич — за комсомольскую поэму «Молодые люди» и стихи, воспевающие любовь советской молодёжи к Родине, партии, народу
- Фирсов, Владимир Иванович — за стихи о партии, комсомоле и молодёжи и создание образа молодого героя-борца в поэме «Республика бессмертия»
- Наби Хазри (Бабаев Наби Алекпер оглы) — за возвеличивание человека труда, а также яркое художественное раскрытие темы братства и дружбы народов в поэмах «Сестра солнца» и «Два Хазара»
- Чернобровцев, Александр Сергеевич — за создание мемориального ансамбля «Герои революции» и монумента Славы в Новосибирске, воспевающих героизм, революционную стойкость советских людей
- ГАНТ МССР «Жок» — за высокое исполнительское мастерство и большой вклад в пропаганду народного танцевального искусства
- Горчаков, Овидий Александрович и Пшимановский, Януш
, авторы сценария; Колосов, Сергей Николаевич, режиссёр; Яковлев, Владимир Тимофеевич, оператор; Касаткина, Людмила Ивановна, исполнительница роли А. А. Морозовой — творческий коллектив 4-серийной телевизионной постановки «Вызываем огонь на себя» (1964) производства киностудии «Мосфильм» — за талантливое раскрытие темы народного героизма и пролетарского единения в борьбе против фашизма - ЛенТЮЗ — за создание спектаклей на историко-революционную и героическую темы («Олеко Дундич» А. Г. Ржешевского и М. А. Каца, «После казни прошу...» В. Г. Долгого и другие)
1970
- Фадеев, Александр Александрович (посмертно) — за роман «Молодая гвардия»
- Абылкасимова, Майрамкан — за сборник стихов «Веру в сердце храню» и поэмы «Отчизна его знает», «Памятник не молчит»
- Наседкин, Филипп Иванович — за повесть «Великие голодранцы» (1967)
- Райков, Евгений Тихонович, солист ГАБТ, — за концертно-театральную деятельность 1967—1969 годов
- Крыса, Олег Васильевич — за концертные программы 1968—1969 годов и высокое исполнительское мастерство
- Силантьев, Юрий Васильевич, художественный руководитель и главный дирижёр ЭСО ЦТ И ВР, — за активную концертную деятельность и большую работу по пропаганде советской музыки
- Красноярский ГАТ Сибири — за высокое исполнительсконе мастерство и активную работу по пропаганде хореографического искусства
- Сабирова, Малика Абдурахмановна, солистка балета Таджикского ГАТОБ имени С. Айни, — за высокое исполнительское мастерство
- Герасимов, Сергей Аполлинарьевич, кинорежиссёр, — за создание фильмов о молодёжи, Ленинском комсомоле и большую общественно-педагогическую деятельность
- Алексин (Гоберман) Анатолий Георгиевич, Воронков, Константин Васильевич (1911–1984), писатели; Виноградов, Вадим Петрович, режиссёр, — за кинофильм «Право быть ребёнком» (1969)
- Чикин, Валентин Васильевич, журналист, — за книгу «Сто зимних дней» (1968)
- Ермолаев, Борис Михайлович, Кочепалов, Алексей Дмитриевич, Кукулиев, Борис Николаевич, художники Палехского отделения Художественного фонда РСФСР, — за серию работ, посвящённых В. И. Ленину, Родине, комсомолу
- Усаченко, Антонина Петровна — за создание памятника «Скорбящая псковитянка» в деревне Красуха Псковской области
1972
- Светлов (Шейнкман) Михаил Аркадьевич (посмертно) — за большие заслуги перед Ленинским комсомолом, за создание произведений о героическом труде и боевых подвигах комсомольцеви молодёжи
- Рождественский, Роберт Иванович — за стихи о молодом современнике — гражданине, патриоте, активном строителе коммунистического общества
- Лученок, Игорь Михайлович, композитор, — за цикл песен о Родине, партии, комсомоле, активную пропаганду советской музыки среди молодёжи
- Губенко, Николай Николаевич и Чокморов, Суйменкул — за талантливое художественное воплощение образов советских людей, за создание кинопроизведений, воспитывающих у молодёжи гражданственность, мужество, любовь к Родине
- Байрамов, Дурды — за создание серии художественных полотен о советской молодёжи
- Бессмертнова, Наталья Игоревна, Максимова, Екатерина Сергеевна, Сорокина, Нина Ивановна, солистки балета ГАБТ, — за высокое мастерство, большой вклад в развитие советского хореографического искусства
- АПП ГСВГ — за высокое исполнительское мастерство, большую работу по патриотическому и интернациональному воспитанию молодёжи, пропаганде советского искусства
- Народный самодеятельный хореографический коллектив ДК учащихся профтехобразования Ленинграда — за высокое исполнительское мастерство, большую работу по эстетическому воспитанию молодёжи
- Белоконь, Александр Николаевич, руководитель авторского коллектива, Брайнос, Валерий Евгеньевич, Константинов, Алексей Сергеевич, архитекторы, Владимирова, Татьяна Вячеславовна, Лурье, Александр Шнейерович, инженеры; Васнецова, Ирина Ивановна, Васнецов, Андрей Владимирович, Тральберг, Борис Александрович, художники, — за разработку проекта мемориального комплекса — Музея имени А. М. Матросова в городе Великие Луки; Смирнов, Владимир Гаврилович, руководитель авторского коллектива, Головченко, Георгий Геннадьевич, архитекторы; Кошелева, Ольга Сергеевна, инженер, — за разработку проекта комплекса — Музея «Молодой гвардия» в Краснодоне
- Митта (Рабинович) Александр Наумович
1974
- Сорокин, Валентин Васильевич, поэт, — за создание высокохудожественных произведений о самоотверженном труде и героических подвигах комсомольцев и молодёжи
- Крапивин, Владислав Петрович, — за создание высокохудожественных произведений и большую работу по коммунистическому воспитанию понеров и школьников
- Голованов, Ярослав Кириллович, Губарев, Владимир Степанович, журналисты, — за создание цикла очерков и репортажей о советской программе освоения космоса и активную пропаганду достижений науки и техники
- Скопина, Клара Павловна, журналистка, — за публицистические произведения о комсомоле, глубоко раскрывающие образ молодого современника
- Васильев, Борис Львович, автор сценария; Ростоцкий, Станислав Иосифович, режиссёр; Шумский, Вячеслав Михайлович, оператор; Мартынов, Андрей Леонидович, исполнитель роли Федота Евграфовича Васкова, — за художественный фильм «А зори здесь тихие...» (1972) производства ЦКДЮФ имени М. Горького
- Мащенко, Николай Павлович, режиссёр; Итыгилов, Александр Атаевич, оператор; Конкин, Владимир Алексеевич, исполнитель роли Павла Андреевича Корчагина; Степанков, Константин Петрович, исполнитель роли Фёдора Жухрая, Панасенко, Фёдор Лукич, исполнитель роли Антона Никифоровича Токарева, — за телевизионный многосерийный художественный фильм «Как закалялась сталь» (1973) производства Киевской киностудии имени А. П. Довженко
- Государственная республиканская юношеская библиотека РСФСР имени 50-летия ВЛКСМ — за большую работу по коммунистическому воспитанию молодёжи
- НАПТ «Сиверко» ДК учащихся профтехобразования Архангельска — за высокое исполнительское мастерство, большую работу по эстетическому воспитанию молодёжи
- Заслуженный коллектив ЭССР, ДХ «Эллерхейн» ДКПШ Таллина — за высокое исполнительское мастерство, пропаганду советской и народной песни
1976
Премии за 1975 год
- Чекмарёв, Сергей Иванович (посмертно), поэт-комсомолец, — за произведения, воспитывающие подрастающее поколение в духе высокой гражданственности и любви к Родине
- ЭСО ЦТ и ВР — за активную концертную жеятельность и большую работу по пропаганде советской музыки
- АПП МВО — за концертные программы, посвящённые 30-летию Победы, большую работу по патриотическому воспитанию молодёжи
- Гордеев, Вячеслав Михайлович, Павлова, Надежда Васильевна, Семеняка, Людмила Ивановна, солисты балета ГАБТ; Бердышев, Анатолий Васильевич, солист НГАТОБ, — за высокое исполнительское мстерство
- Неёлова, Марина Мстиславовна, Шевчук, Ирина Борисовна, Никоненко, Сергей Петрович — за воплощение образов современника в кино
- Минжилкиев, Булат Абдуллаевич, солист Киргизского ГАТОБ; Кобзон, Иосиф Давыдович, артист Москонцерта; Хиль, Эдуард Анатольевич, артист Ленконцерта, — за концертные программы 1974—1975 годов, активную пропаганду советской комсомольской песни
- МГМДТ — за постановки оперных спектаклей «Моя мама», «Волшебная музыка», театрализованного концерта «За Родину с песней»
- Кировский ТЮЗ — за спектакль «Письма к другу», посвящённый Н. А. Островскому
- Детский самодеятельный коллектив «Цисарткела» Тбилисского ДПШ — за большую работу по эстетическому воспитанию пионеров и школьников
- Авксентюк, Владимир Петрович, архитектор, Черёмушкин, Герман Вячеславович, художник, Бороданов, Михаил Матвеевич, Ганжа, Борис Иосифович, Мариненков, Иван Семёнович, строители, — за архитектуру железнодорожного вокзала в Тобольске
Премии за 1976 год
- Александров, Александр Леонардович, автор сценария; Соловьёв Сергей Александрович, режиссёр; Калашников Леонид Иванович, оператор, — за художественный фильм «Сто дней после детства» (1974) производства киностудии «Мосфильм»
- Бурляев, Николай Петрович, Чурикова, Инна Михайловна, Теличкина, Валентина Ивановна — за создание образов современников в кино
- Крайнев, Владимир Всеволодович, пианист, — за концертные программы 1973—1975 годов и большую работу по эстетическому воспитанию молодёжи
- Крыжевский, Ян Юлианович — за картины «Уфимские горизонты», «Бело-голубой день»; Кубарев, Вячеслав Григорьевич — засерию картин о молодёжи всесоюзных ударных комсомольских строек «Люди БАМа», «Строители КамАЗа», «Нурекская ГЭС»; Орехов, Юрий Юрьевич — за скульптурные композиции «В. И. Ленин», «Слава труду»; Переяславец, Михаил Владимирович — за скульптуры «Молодой строитель», «Победитель», «Мой современник»; Рукавишников, Александр Иулианович — за скульптуры «Строители», «Рабочий», «Микеланджело»
- Лиханов, Альберт Анатольевич — за книги для детей «Музыка», «Семейные обстоятельства», «Мой генерал»
- Нурымов, Чары, композитор, — за песни «Баллада о братьях», «Повтори за мной», «Мы — крылатое поколение», «Праздничная песня»; Мирсадык Таджиев, композитор, — за 4-ю симфонию, посвящённую 30-летию Победы
- Ивановский народный молодёжный театр драмы и поэзии клуба фабрики имени С. И. Балашова — за цикл спектаклей «Память»
- АПП имени В. С. Локтева МДПШ — за концертные программы 1973—1975 годов и активную работу по эстетическому воспитанию пионеров и школьников
- ЛКО — за концертные программы 1973—1975 годов и большую работу по пропаганде советской музыки
- Хоровая капелла ТГУ — за концертные программы 1973—1975 годов и большую работу по эстетическому воспитанию молодёжи
1977
- Козько Виктор Афанасьевич, Шугаев, Вячеслав Максимович, Уханов, Иван Сергеевич, писатели; Селезнёв, Юрий Иванович, литературный критик, — за произведения, отображающие идейно-нравственное становление молодого современника
- Овчинников, Вячеслав Александрович — за песнь-кантату о строителях БАМа и музыку к кинофильму «Они сражались за Родину» (1975); Таривердиев, Микаэл Левонович — за патриотические песни последних лет и вокальный цикл «Мы с тобой, товарищ», посвящённый Ленинскому комсомолу; Тухманов, Давид Фёдорович — за песни «День Победы», «Родина моя», «Мой адрес — Советский Союз», «Как прекрасен этот мир»
- Симонов, Юрий Иванович, гл. дирижёр, Лазарев, Александр Николаевич, дирижёр ГАБТ, — за большой вклад в развитие советского оперного искусства
- Виноградов, Олег Михайлович, гл. балетмейстер ЛАТОБ имени С. М. Кирова, — за создание высокохудожественных балетных спектаклей
- Ковтун, Валерий Петрович, Таякина, Татьяна Алексеевна, солисты балета КУАТОБ имени Т. Г. Шевченко, — за высокое исполнительское мастерство
- ВИА «Песняры» БГФ — за концертные программы 1975—1976 годов, активную пропаганду патриотической песни среди молодёжи
- АНТ «Кульюс» ТПИ; АПП «Весенние зори» учащихся ПТУ Воронежской области; АТ «Северные зори» ДК строителей города Череповца Вологодской области; МАПП «Искорка» колхоза «Искра» Котельничского района Кировской области; Московский молодёжный театр-студия на Красной Пресне; Мужской хор МИФИ — за развитие самодеятельного художественного творчества и высокое исполнительское мастерство
- БДХ ЦТ и ВР; Детский хореографический ансамбль «Ровесники» Благовещенского ДПШ; Оркестр русских народных инструментов средней школы рабочего посёлка Мундыбаш Кемеровской области — за развитие самодеятельного художественного творчества среди детей и юношества и высокое исполнительское мастерство
- Асанова, Динара Кулдашевна, режиссёр, Проклова, Елена Игоревна, исполнительница роли Марины, — за фильм «Ключ без права передачи» (1976) производства киностудии «Ленфильм»; Янковский, Олег Иванович — за талантливое воплощение образов современников в кино
- Геворкян, Татевос Герасимович — за скульптурный портрет архитектора М. Форсяна; Курбанов, Сухроб — за картины «Молодость Таджикистана», «Свадьба» и монументальную роспись «Советский Таджикистан»; Намировский, Геннадий Васильевич — за серию рисунков «БАМ»; Умарбеков, Джавлят Юсупович — за картины «Год 30-й», «Большая вода», «Далёкое детство», «Большая тута», «Мой друг»; Чебыкин, Андрей Владимирович — за серию офортов «Солдатские будни»; Шилов, Александр Максович — за серию портретов советских космонавтов
- Кузяков, Александр Михайлович, руководитель группы, Алиев, Роман Гусейнович, Бабенков, Андрей Валерьевич, Букалов, Анатолий Фёдорович, Васенков, Александр Владимирович, Лизягин, Николай Николаевич, Парамзина, Татьяна Ивановна, Привезенцев, Виталий Алексеевич, артисты номера «Икариийские игры»; Шемшур, Виктор Григорьевич, руководитель группы, Аксёнов, Алексей Кузьмич, Мангилев, Александр Дмитриевич, Шемшур, Лариса Александровна, артисты номера «Акробаты-вольтижёры», — за большие достижения в области циркового искусства
- Мазурас, Чесловас Альфонсович — за архитектуру общеобразовательной школы в Вильнюсе
- Западно-Сибирское книжное издательство ГК РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли — за создание 50-томной библиотеки «Молодая проза Сибири»
1978
- Георгиев, Владимир Анатольевич — за книгу «Внешняя политика России на Ближнем Востоке в конце 30-х - начале 40-х годов XIX века», изданную в 1976 году[1].
- Горбатов, Борис Леонтьевич (посмертно) — за книги о трудовых свершениях комсомольцев и молодёжи первых пятилеток, ставшие боевым оружием Ленинского комсомола в коммунистическом воспитании подрастающего поколения
- Бочаров, Геннадий Николаевич, публицист, — за книгу «Непобеждённый»; Добронравов, Николай Николаевич — за стихи к циклам комсомольских песен; Потанин, Виктор Фёдорович — за книги «Тихая вода», «Память расскажет», «Последние кони»; Сафиева, Гулрухсор — за поэтические сборники «Песня родника», «Мир сердца», «Фиалка»
- Акимов, Борис Борисович, Ворошило, Александр Степанович, Мальченко, Владимир Афанасьевич, Калинина, Галина Алексеевна, солисты ГАБТ; Плетнёв, Михаил Васильевич, Слободяник, Александр Александрович, солисты МГАФ; Мынбаев, Тимур Каримович, гл. дирижёр ГСО Казахской ССР, — за высокое исполнительское мастерство; Лещенко, Лев Валерьянович, солист Гостелерадио; Ротару, София Михайловна, солистка Крымской ГФ, — за высокое исполнительское мастерство и активную пропаганду советской песни; Камерный оркестр Литовской ГФ — за высокое профессиональное мастерство и большую работу по эстетическому воспитанию молодёжи
- МХМС при хоровом обществе; АТ «Юность» учачихся ПТУ Львова; Молодёжный хор ДК городского отдела культуры Еревана; АТ учащихся ПТУ Свердловска; Горьковская хоровая капелла мальчиков — за развитие самодеятельного художественного творчества и высокое исполнительское мастерство
- Полянский, Анатолий Трофимович, руководитель авторского коллектива, Лифатов, Михаил Алексеевич, Минаев, Юрий Николаевич, Синев, Михаил Фёдорович, архитекторы; Катина, Лия Михайловна, инженер; Дарбинян, Завен Сергеевич, Скрипков, Яков Никифорович, художники; Емельянцев, Александр Александрович, скульптор, — за архитектуру Домов молодёжи в Комсомольске-на-Амуре, Целинограде, Донецке, ВПЛ «Артек» имени В. И. Ленина
- Романова, Елена Борисовна — за картины последних лет; Терещенко, Василий Иванович — за высокохудожественное оформление общественно-политической литературы
- Уллас, Николай Николаевич, руководитель коллектива, Болховитин, Михаил Михайлович, архитекторы; Акимов, Алексей Петрович, инженер-архитектор; Клявин, Владимир Иванович, инженер-конструктор; Рукавишников, Иулиан Митрофанович, скульптор; Сороко, Анатолий Дмитриевич, инженер-строитель, — за создание обелиска на месте гибели Ю. А. Гагарина и В. С. Серёгина в Киржачском районе Владимирской области
- Баранова, Татьяна Васильевна, художник Семёновского ПО «Хохломская роспись»; Гогина, Любовь Сергеевна, художник Жостовской ФДР; Дворников, Михаил Яковлевич, резчик по дереву Богородской ФХР; Клипов, Александр Николаевич, Кочетов, Геннадий Николаевич, Ходов, Валентин Михайлович, художники Палехских ХПМ; Мамровская, Галина Никитична, ст. художник Вологодского КО «Снежинка»; Муратов, Вячеслав Сергеевич, художник Мастерской художественной фабрики «Пролетарское искусство»; Осипов, Геннадий Фёдорович, художник Холмогорской ФХРК имени М. В. Ломоносова; Солонинкин, Николай Михайлович, художник Федоскинской ФМЖ; Трефилова, Алевтина Матвеевна, мастерица Дымковской игрушки Кировских ХПМ; Юсупов, Шарофидин Исомидинович, художник Риштанского керамического завода Ферганской области Узбекской ССР, — за высокохудожественные произведения, развивающие лучшие традиции народного искусства
- Липатов, Виль Владимирович, автор сценария; Шатров, Игорь Владимирович, режиссёр; Зельма, Тимур Георгиевич, оператор; Конардова, Александра Дмитриевна, художник; Леонов, Евгений Павлович, исполнитель роли Александра Матвеевича Прохорова; Костолевский, Игорь Матвеевич, исполнитель роли Евгения Владимировича Столетова, — за телевизионный фильм «И это всё о нём» (1977) производства ЦКДЮФ имени М. Горького
- Шалахметов, Гадильбек Минажевич, автор сценария; Голдовская, Марина Евсеевна, режиссёр, — за телефильм «Испытание» (1978)
- Климук, Пётр Ильич, Севастьянов, Виталий Иванович, авторы сценария; Зеликин, Самарий Маркович, режиссёр; Савин, Александр Петрович, оператор, — за документальный фильм «Обычный космос»
- Токарев, Борис Васильевич, Михалков, Никита Сергеевич, Аринбасарова, Наталья Утевлевна, Богатырёв, Юрий Георгиевич, Гундарева, Наталья Георгиевна, киноактёры, — за создание образов современников и высокое исполнительское мастерство
- ГЦДТ; Саратовский ТЮЗ имени Ленинского комсомола — за большую работу по коммунистическому воспитанию молодёжи
- Дагаева, Ирина Михайловна, Карпенко, Леонид Иванович, солисты Москонцерта; Бернадский, Эдуард Николаевич, Бернадская, Нина Александровна, Дианов, Ахмет Билянович, Куклачёв, Юрий Дмитриевич, Игнатов, Сергей Михайлович, артисты Союзгосцирка, — за большие достижения в области оригинального жанра циркового искусства
- Издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия» — за большую работу по коммунистическому воспитанию молодёжи
1979
- Алексеев Сергей Петрович — за книги для детей «Идёт война народная», «Богатырские фамилии», «Октябрь шагает по стране»; Баева, Антонина Антоновна — за поэму «Твой вечный бой»; Некляев, Владимир Прокофьевич — за поэму «Дороги дорог» и сборник стихов «Изобретатели ветров»; Поволяев, Валерий Дмитриевич — за книгу «Быть самим собой»
- Валенис, Витаутас-Килерис Килерович, Левина, Алевтина Яковлевна — за литературно-публицистические статьи и очерки для молодёжи
- Сырокомский, Виталий Александрович — за литературно-публицистические работы и очерки для молодёжи
- Рид, Дин (США), певец и композитор, — за песни, посвящённые борьбе за мир, антиимпериалистическую солидарность и дружбу между народами
- Днишев, Алибек Мусаевич, солист оперы Казахского ГАТОБ имени Абая; Глухова, Татьяна Викторовна, солистка оперы МГАДМТ; Михальченко, Алла Анатольевна, Богатырёв, Александр Юрьевич, солисты балета ГАБТ; Сморгачёва, Людмила Ивановна, Лукин, Сергей Анатольевич, солисты балета КУГАТОБ имени Т. Г. Шевченко, — за высокое исполнительское мастерство
- Калинин, Николай Иванович, гл. дирижёр ММОРНИ; Шаповалов, Игорь Алексеевич, солист балета Пермского АТОБ имени П. И. Чайковского, — за высокое исполнительское мастерство и музыкально-хореографические программы молодёжных праздников
- ВА «Воронежские девчата» Воронежской ОФ — за высокое исполнительское мастерство и пропаганду русской песни среди молодёжи; АТ «Горда» ГрГСХИ города Тбилиси; агиттеатр «Северянка» ДК имени Ленинского комсомола города Северодвинска; агиттеатр «Россия» МАИ имени С. Орджоникидзе; студенческий театр «Манекен» ЧПИ имени Ленинского комсомола, — за развитие самодеятельного художественного творчества и высокое исполнительское мастерство
- ДМК «Дзинтариньш» Рижского ДК республиканского совета профсоюзов Латвийской ССР; ДХК «Жиогялис» ДК строительного треста Клайпеды Литовской ССР; АПТ «Сперанца» республиканского ДПШ Кишинёва; духовой оркестр ДПШ имени Г. О. Гукасяна Еревана; ДХС «Пионерия» ДП города Железнодорожный Московской области, — за развитие самодеятельного художественного творчества среди детей
- Анманис, Янис Гейнцович — за картины «Строители», «Песня на заре», «Строители Ингурской ГЭС»; Вольский, Виктор Адольфович, театральный художник, — за высокохудожественное оформление спктаклей; Горевой, Владимир Эмильевич, Кубасов, Сергей Анатольевич — за создание образа писателя-коммуниста Н. А. Островского в монументальной скульптуре; Козлов, Леонид Васильевич — за авторский альбом «В. И. Ленин. Задачи союзов молодёжи»; Леонов, Алексей Архипович, Соколов, Андрей Константинович — за книгу-альбом «Человек и Вселенная»; Муравьёв Александр Михайлович — за графические серии «Даванские тоннельщики (БАМ)» и «Декабристы»; Харлов, Виктор Георгиевич — за картины «Жители деревни Русино», «Туман», «Лиственница»
- Миндадзе, Александр Анатольевич, автор сценария; Абдрашитов, Вадим Юсупович, режиссёр; Заболоцкий, Анатолий Дмитриевич, оператор, — за художественный фильм «Слово для защиты» (1976) производства киностудии «Мосфильм»
- Саканян, Елена Саркисовна — за научно-популярные фильмы «Регуляция пола», «Алгоритм урожая», «Мутанты», «Генетика и мы»
- Свешникова, Ирина Георгиевна, режиссёр; Минаев, Александр Александрович, оператор, — за документальные фильмы «Ангольцы», «1000 дней Республики», «Сговор»
- Шамшурин, Владимир Георгиевич, режиссёр; Драпеко, Елена Григорьевна, исполнительница роли Ольги Муромцевой, — за художественные фильмы «Безотцовщина» (1976), «У нас была тишина» (1977) производства киностудии «Мосфильм»
- Чулюкин, Юрий Степанович — за художественные фильмы о молодёжи и на героико-патриотическую тему
- Цвигун, Семён Кузьмич (Семён Днепров), автор сценария; Гостев, Игорь Аронович, режиссёр; Тихонов, Вячеслав Васильевич, исполнитель роли майора Млынского; Лапиков, Иван Герасимович, исполнитель роли Ерофеича, — за художественные фильмы «Фронт без флангов» (1974), «Фронт за линией фронта» (1977) производства киностудии «Мосфильм»
- Свердловский ТЮЗ имени Ленинского комсомола — за большую работу по коммунистическому воспитанию молодёжи
- Ибрагимбеков, Рустам Мамед Ибрагимович — за сценарии кинофильмов «Белое солнце пустыни» (1969), «Повесть о чекисте» (1969) и пьесы «Дом на песке» (1976), «Допрос, или Момент истины» (1978)
- Денисов, Степан Карпович, Пантелеенко, Валерий Тимофеевич, Пантелеенко, Юрий Тимофеевич, Польди, Ян Николаевич, артисты «Союзгосцирка»; Жеромский, Александр Борисович, артист пантомимы Росконцерта; Кабигужина, Сара Вагаповна, Шукуров, Султангали, артисты Казахконцерта, — за большие достижения в области циркового искусства и оригинального жанра
- Игнащенко, Анатолий Фёдорович, Суслов, Владимир Николаевич, Гусев, Николай Александрович, архитекторы; Гайдамако, Анатолий Васильевич, художник; Коваленко, Леонид Викторович, Скорупский, Игорь Григорьевич, художники-оформители, — за архитектуру и художественно-монументальное оформление мемориального музея Н. А. Островского в Шепетовке Хмельницкой области УССР
- Рябичев, Дмитрий Борисович, скульптор; Адылов, Сабир, Ганиев, Валерий Акрамович, Юсупов, Рафаэль Гиззатович, архитекторы, — за монументальный архитектурно-скульптурный комплекс «Мужество» в Ташкенте
- АПП ЮГВ — за концертные программы 1977—1978 годов и большую работу по эстетическому воспитанию армейской молодёжи
1980
- Амлинский, Владимир Ильич — за книги «Нескучный сад» и «Жизнь Эрнста Шаталова»; Воскресенская, Зоя Ивановна — за книгу «Надежда»; Панкин, Борис Дмитриевич, литературный критик и публицист, — за книгу «Время и слово»; Хайрюзов, Валерий Николаевич — за книги «Непредвиденная посадка» и «Опекун»
- Солодарь, Цезарь Самойлович, Яковлев Николай Николаевич — за публицистические книги для молодёжи
- Воронин, Владимир Николаевич, Жуков, Станислав Григорьевич, Матрусов, Николай Данилович, Попцов, Олег Максимович, Ярошенко, Виктор Афанасьевич, члены творческого коллектива ВЭЭ «Живая вода» журнала ЦК ВЛКСМ «Сельская молодёжь», — за цикл публикаций, посвящённых охране окружающей среды, и активную работу по пропаганде экологических знаний среди молодёжи
- Амирханян, Роберт Бабкенович — за циклы песен (1978—1979); Гаврилин, Валерий Александрович — за вокально-инструментальные сочинения «Земля», «Военные письма» и вокально-симфоническую балладу «Два брата»; Шаинский, Владимир Яковлевич — за песни для детей
- Бапов, Рамазан Саликович, Кастеева, Зарема Ахметовна, солисты балета Казахского ГАТОБ имени Абая; Китаенко, Дмитрий Георгиевич, гл. дирижёр АСО МГАФ; Попов, Виктор Сергеевич, гл. дирижёр БДХ ЦТ и ВР; Синявская, Тамара Ильинична, солистка ГАБТ, — за высокое исполнительское мастерство
- Толкунова, Валентина Васильевна, солистка Москонцерта, — за высокое исполнительское мастерство и пропаганду советской песни; Иов, Василий Гаврилович, солист ОНМ «Фольклор» Гостелерадио МССР; АРНИ «Русские узоры» МГОФ — за авысокое исполнительское мастерство и пропаганду народной музыки среди молодёжи
- ССО МГК имени П. И. Чайковского; Ансамбль молодых скрипачей МК ЭССР — за высокое исполнительское мастерство и большую работу по эстетическому воспитанию молодёжи
- АПТ «Садко» ДК Новгородского завода имени Ленинского комсомола; АПТ «Чен-Чун» колхоза «Политодел» Коммунистического района Ташкентской области УзССР; Оркестр баянистов ДК учащихся ПТУ Ленинграда и Ленинградской области — за развитие самодеятельного художественного творчества среди молодёжи
- ДАТ «Ровесник» ДК Белорусского РСПС; Детский хор НИИ художественного воспитания АПН СССР; Детская картинная галерея Еревана — за большую работу по эстетическому воспитанию подрастающего поколения
- Лапшина, Зинаида Ивановна — за политические плакаты последних лет; Леняшин, Владимир Алексеевич, искусствовед, — за публикации о творчестве молодых художников 1970-х годов
- Печетегина, Татьяна Александровна, художник Уэленской косторезной мастерской Магаданской области; Розанов, Валентин Гельевич, ст. художник ПО «Гжель» Московской области, — за высокохудожественные произведения, развивающие лучшие традиции народного искусства
- Ямщиков, Савелий Васильевич, Голушкин, Сергей Сергеевич — за реставрацию и популяризацию произведений русских художников XVIII—XIX веков
- Марков, Георгий Мокеевич, автор книги; Иванов, Анатолий Степанович, автор сценария; Краснопольский-Ледов, Владимир Аркадьевич, Усков, Валерий Иванович, режиссёры; Спиридонов, Вадим Семёнович, исполнитель роли Романа Захаровича Бастрыкова, — за кинодилогию «Отец и сын» (1979); Микеладзе, Вахтанг Евгеньевич, кинорежиссёр, — за фильмы «Впереди коммунисты» и «Комсомол»; Пташук, Михаил Николаевич, режиссёр; Герасимов, Евгений Владимирович, исполнитель роли Ивана Воронецкого; Гостюхин, Владимир Васильевич, исполнитель роли Семёна Лагутникова, — за многосерийный художественный фильм «Время выбрало нас» (1976, 1978) производства киностудии «Беларусьфильм»; Гаврилюк, Иван Ярославович, Ерёменко, Николай Николаевич (младший), Симонова, Евгения Павловна, киноактёры, — за создание образов современников в кино и высокое исполнительское мастерство
- Липецкий ОДТ; МТЮЗ — за большую работу по коммунистическому воспитанию детей и молодёжи
- Коллектив создателей комсомольского городка Борис Дзнеладзе — грузинского республиканского центра подготовки и переподготовки комсомольских и пионерских кадров и актива; Баранов, Борис Алексеевич, Глазырин, Владимир Львович, Семейкин, Николай Николаевич, архитекторы; Балдина, Людмила Михайловна, инженер, — за архитектуру ДПШ в Челябинске
- СКБ и ССО «Арфа» ГИСИ — за проектирование и строительство детских игровых комплексов
1981
- Дементьев, Андрей Дмитриевич — за книги стихов последних лет; Дмитриев, Николай Фёдорович — за сборники стихов «Я — от мира сего», «О самом-самом»
- Кузнецов, Феликс Феодосьевич, литературный критик и публицист, — за работы по эстетическому воспитанию юношества; Липатов, Виктор Сергеевич, журналист, — за книгу «Дни твоей дороги» (Повесть о райкоме) и публицистические очерки
- Карабиц, Иван Фёдорович — за ораторию «Заклинание огня» и 2-ю симфонию; Паулс, Раймонд Вольдемарович — за песенное творчество для молодёжи
- Бакланс, Юрис Францевич — за цикл пейзажей «Мой город»; Мидвикис, Регимантас Юозович — за работы «Портрет первого секретаря Тельшяйского ревкома и партизана Великой Отечественной войны Домаса Роцюса», «Земля, не покидай нас»; Муллашев, Камиль Валиахмедович — за триптих «Земля и время. Казахстан»; Омбыш-Кузнецов, Михаил Сергеевич — за картины «Сибирские нефтяники», «Свадьба», «Дорога на Уренгой»; Юнтунен, Олег Сулович — за графические серии «Строительство Петрозаводской ТЭЦ» и «На окраине Петрозаводска»; Якутович, Сергей Георгиевич — за иллюстрации к произведениям «Полтава» А. С. Пушкина, «Пётр I» А. Н. Толстого, «Три мушкетёра» А. Дюма
- Погосян, Грач Григорьевич, Закарян, Мартин Амбарцумович, Тархарян, Артур Артаваздович, Хачикян, Спартак Еремович, архитекторы; Багдасарян, Сергей Михайлович, Геворкян, Герасим Вагаршакович, Цатурян, Игорь Гургенович, конструкторы, — за архитектуру Дома молодёжи в Ереване
- Чухрай, Павел Григорьевич, Фокин, Владимир Петрович, кинорежиссёры; Галкин, Борис Сергеевич, Купченко, Ирина Петровна, Михайлов, Александр Яковлевич, киноактёры, — за талантливое воплощение образов современников в кино и высокое исполнительское мастерство
- Севрук, Владимир Николаевич, автор сценария; Кузин, Евгений Васильевич, режиссёр; Пестролобов, Александр Викторович, оператор, — за документальный фильм «Правда Апрельской революции»
- Михенчев, Виктор Валентинович, Кочергин, Анатолий Васильевич, Репка, Михаил Николаевич, баянисты (Орёл); Рюмина, Людмила Георгиевна, артистка Москонцерта, — за высокое исполнительское мастерство и пропаганду русской народной песни
- Бегбуди, Вячеслав Михайлович, Денисова, Ольга Николаевна, Золкин, Вячеслав Деадорович, Микитюк, Светлана Франковна, Марчевский, Анатолий Павлович, артисты «Союзгосцирка», — за достижения в области циркового искусства
- АПП КСФ — за большой вклад в эстетическое и военно-патриотическое воспитание молодёжи
- АТ «Волжанка» ДКТ ЯМЗ; АТ «Радость» Брестского ГДК; Агиттеатр МЭИ — за развитие самодеятельного художественного творчества
- Петров, Борис Николаевич, Триадский, Владимир Александрович, режиссёры; Михайлов, Николай Михайлович, дирижёр; Тевлин, Борис Григорьевич, хормейстер; Казачок, Рафаил Леонтьевич, художник, — за постановку, музыкальное и художественное оформление молодёжных праздников
1982
- Ляпин, Игорь Иванович — за книгу стихов «Не в чистом поле» и поэму «Линия судьбы»; Проханов, Александр Андреевич — за роман «Дерево в центре Кабула»; Токомбаева, Светлана Георгиевна — за книги «Моей Азии», «Пятое время года»; Шаханов, Мухтар — за книгу «Лики времени»; Эфендиев, Эльчин Ильяс оглы (Эльчин) — за сборник рассказов и повестей Смоковница»
- Мурзин, Александр Павлович, публицист, — за книгу «Сотвори себя сам»
- Заворотчева, Любовь Георгиевна, журналистка, — за цикл публикаций и радиопередач о нефтяниках Тюмени; Озеров, Михаил Витальевич, публицист, — за книгу «От Гринвича до Экватора» и серию статей по международным проблемам; Черкашин, Николай Андреевич, журналист, — за книги «Соль на погонах», «Судьба в зелёной фуражке» и публицистические произведения о советских воинах
- Иванов, Олег Борисович — за цикл песен о молодёжи и комсомоле; Махмудов, Мирхалил — за 3-ю симфонию, посвящённую 60-летию образования СССР; Руснак, Константин Васильевич — за цикл песен о молодёжи
- Анисимов, Валерий Викторович, солист балета ГАБТ; Бережная, Татьяна Геннадьевна, солистка ЛАТОБ имени С. М. Кирова; Мацюте, Регина Владовна, солистка ГФ Литовской ССР; Стефюк, Мария Юрьевна, солистка КУГАТОБ имени Т. Г. Шевченко; Спиваков, Владимир Теодорович, скрипач, — за высокое исполнительское мастерство
- АТ «Зебо» Гостелерадио Таджикской ССР; ФХА «Хорошки» ГФ БССР; ОПО МК; РНО «Боян» — за большую работу по эстетическому воспитанию молодёжи и высокое исполнительское мастерство
- АХК «Комсомолия» ДК Ореховского ХБК Московской области; КХ «Гаудеамус» МВТУ имени Н. Э. Баумана; АТ ППИ «Солнечная радуга»; АТ «Сыпрус» ДКМ имени Я. Креукса ГК ЭССР по профессионально-техническому образованию — за развитие самодеятельног художественного творчества среди молодёжи; ХКМ Свердловской ДФ; ДАПТ «Булбулча» Хазараспского РДП Хорезмской области Узбекской ССР — за активную работу по эстетическому воспитанию молодёжи
- Монастырный, Василий Васильевич — за картины «Агитпозд революции» и «Коммунары. Кубанские плавни»; Овсепян, Сергей Исраелович — за картины «Детский мир» и «На фотовыставке»; Быков, Леонид Иванович, Солдатов, Виталий Георгиевич, Лопатин, Александр Иванович, художники, — за большой вклад в развитие лучших традиций декоративно-прикладного искусства
- Гелзис, Модрис Мартынович, Рейнфелде, Анна Артуровна, Калинка, Зане Гунаровна, архитекторы; Усиньш, Зигмунд Волдемарович, конструктор, — за создание оригинального архитектурно-пространственного и функционального решения детской городской больницы в Риге; Кутарев, Александр Александрович, Маркин, Валерий Трофимович, Мартыненко, Юрий Павлович, художники-конструкторы, — за дизайнерскую разработку оборудования и приборов
- Какабаев, Халмамед, режиссёр-постановщик киностудии «Туркменфильм» имени А. Карлиева, — за разработку проблем нравственного воспитания в фильмах детей и юношества; Ростоцкий, Андрей Станиславович, актёр ЦКДЮФ имени М. Горького; Демич, Юрий Александрович, актёр ЛБАДТ имени М. Горького, — за высокое исполнительское мастерство в фильмах и спектаклях последних лет
- Ципурия, Борис Михайлович, актёр ГрАДТ имени Ш. Руставели, — за высокое исполнительское мастерство и постановку массовых молодёжных праздников; Дурова, Наталья Юрьевна, художественный руководитель, директор Театра зверей имени В. Л. Дурова, — за большую работу по нравственному воспитанию подрастающего поколения; Овчинникова, Светлана Ильинична, театральный критик, — за публицистические статьи, посвящённые творческой молодёжи
- Стихановский, Владимир Алексеевич, Теплов, Игорь Владимирович, Якубов, Фяридь Энварович, артисты «Союзгосцирка», — за большие достижения в области циркового искусства
- ГРРВ для молодёжи Гостелерадио СССР (радиостанция «Юность») — за большую работу по коммунистическому воспитанию молодёжи
1983
- Прилежаева, Мария Павловна — за создание высокохудожественных произведений для детей и юношества
- Старшинов, Николай Константинович, Шестинский, Олег Николаевич, поэты; Шевченко, Михаил Петрович, прозаик, — за произведения последних лет и многолетнюю плодотворную работу с молодыми писателями
- Бобков, Сергей Филиппович — за книгу стихов «Судьба»; Пшеничный, Анатолий Григорьевич — за книгу «Открытый урок» и поэму «Зоны доверия»
- Фурин, Станислав Александрович, Чугунова, Нина Николаевна, журналисты, — за публицистические произведения для детей и молодёжи
- Мовсесян, Георгий Викторович, Морозов, Александр Сергеевич, композиторы, — за песни о комсомоле и молодёжи
- Абдрашов, Толепберген, дирижёр ГСО Казахской ССР, — за концертные программы последних лет; Устинова, Елена Васильевна, солистка оперы ЛМАТОБ; Шапин, Евгений Петрович, солист оперы ГАБТ, — за высокое исполнительское мастерство
- Богатиков, Юрий Иосифович, солист Крымской ГФ, — за высокое исполнительское мастерство и большой вклад в идейно-нравственное воспитание молодёжи; Бичевская, Жанна Владимировна, солистка Росконцерта, — за высокое исполнительское мастерство и популяризацию песенного народного творчества среди молодёжи; Чепурной, Александр Николаевич, солист Москонцерта, — за высокое исполнительское мастерство и пропаганду советской песни среди молодёжи
- ВА «Русская песня» Москонцерта; Молодёжный ОРНИ МОМА; ОМНМ «Лэутарий» Молдавской ГФ, — за высокое исполнительское мастерство и пропаганду народного искусства среди молодёжи
- АПП МО ПВО — за большой вклад в эстетическое и военно-патриотическое воспитание молодёжи; АТ «Каназ» ДК КанАЗ; ЭО ДК «Радуга» города Рыбинска Ярославкой области — за пропаганду самодеятельного художественного творчества среди молодёжи
- Ансамбль политической песни «Баллада» Сведловского ГПИ; АПП «Калинка» Липецкого ОУ ПТО; АПП «Трудовые резервы» Хабаровского КУ ПТО — за пропаганду самодеятельного художественного творчества среди молодёжи
- СО МУ при МГК имени П. И. Чайковского; ДХС «Дубна» ДК «Мир» ОИЯИ; ДО баянистов Горьковского ДКПС имени В. И. Ленина — за большую работу по эстетическому воспитанию детей и юношества
- Сиренко, Аркадий Васильевич, режиссёр, — за художественные фильмы «Ветераны» (1978) и «Родник» (1981) производства киностудии «Мосфильм»; Камалова, Камара Шадмановна, режиссёр, — за художественные фильмы «Горькая ягода» (1975), «Чужое счастье» (1978), «Завтра выйдешь ?» (1980) производства киностудии «Узбекфильм» имени К. Я. Ярматова
- Викторов, Виктор Тимофеевич, скульптор; Пожарский, Евгений Александрович, архитектор, — за комплекс работ по благоустройству и оформлению посёлков на БАМе
1984
- Дударев, Алексей Ануфриевич — за книги последних лет
- Кангро, Раймо Вольдемарович — за произведения для музыкального театра; Чудова, Татьяна Алексеевна — за трилогию симфоний, посвящённых советской молодёжи
- Кабалевский, Дмитрий Борисович, композитор, — за выдающиеся заслуги в эстетическом воспитании детей и юношества
- Стадлер, Сергей Валентинович, скрипач, — за концертные программы (1982—1983)
- Гвердцители, Тамара Михайловна, солистка Гостелерадио Грузинской ССР; Рымбаева, Роза Куанышевна, солистка Казахского ГКО «Казахконцерт», — за концертные программы (1981—1983)
- Ивин, Виталий Аркадьевич, артист оперы; Чирков, Игорь Платонович, артист балета, — за исполнение ведущих партий в спектаклях МГДМТ
- Хореогрфические ансамбли «Шахтёрский огонёк» ДК шахтёров города Кемерово, «Русский сувенир» МГУ имени М. В. Ломоносова, «Полёт» КИИГА имени 60-летия СССР, — за пропаганду самодеятельного художественного творчества среди молодёжи
- Псарёв, Виктор Пантелеевич, художник СВХ имени М. Б. Грекова, — за картины «Память. 9 Мая», «Крылатые сыны Отчизны», «Юность. Дороги отцов»; Аксёнов, Игорь Анатольевич, самодеятельный художник, — за серию политических плакатов, посвящённых борьбе за мир
- Андрейченко, Наталья Эдуардовна — за высокое исполнительское мастерство в фильмах последних лет
- Арндт, Юрий Владимирович, руководитель проекта, Бочаров, Лев Леонидович, Бычков Виктор Николаевич, инженеры; Дорфман, Анатолий Эммануилович, конструктор; Столбов, Виктор Егорович, бригадир, — за создание молодёжного комплекса «Орлёнок» в Москве
1985
- Смертина, Татьяна Ивановна — за книги стихов «село Сорвижи», «Марья — зажги снега»; Коробов, Владимир Иванович — за книги «Юрий Бондарев» и «Василий Шукшин»; Лыкошин, Сергей Артамонович — за книги «На дорогах истории» и «Сердце у нас одно»
- Руденко, Инна Павловна — за серию публицистических статей в «Комсомольской правде»; Соловьёв, Владимир Александрович — за цикл телепередач «Это вы можете»
- Сац, Наталья Ильинична, художественный руководитель МГДМТ, — за выдающиеся заслуги в эстетическом воспитании детей и юношества
- Вокальное трио «Меридиан» Ивановской ОФ, — за пропаганду советской патриотической песни среди молодёжи; Леонтьев, Валерий Яковлевич, солист Ворошиловградской ОФ, — за пропаганду советской эстрадной песни среди молодёжи и высокое исполнительское мастерство
- ГЧЭА «Эргырон»; Казахский ГФЭО «Отрар сазы»
- КРНО «Сказ» Москонцерта — за пропаганду народного творчества среди молодёжи
- АПТ ПТУ Тамбовской области «Ивушка»; АТ «Горыцвит» Львовского ГМИ; САТ «Енисейские зори» СибТИ Красноярска, — за работу по эстетическому воспитанию молодёжи; ДЦК «Весёлая арена» Арсеньева Приморского края, — за развитие детского самодеятельного творчества
- Лиела, Даце Альфредовна — за картины «Байба», «В субботу», панно «Лето»; Присекин, Сергей Николаевич — за серию портретов современников и картину «Кто к нам с мечом придёт, от меча и погибнет»
- СО «Поиск» ТПИ имени С. М. Кирова — за работу по героическому воспитанию молодёжи, создание мемориала Славы воинов-сибиряков в Смоленской области
1986
- Алексеев, Сергей Тимофеевич — за роман «Слово»
- Алексиевич, Светлана Александровна — за книги «У войны не женское лицо» и «Последние свидетели»
- Насибов, Давуд Меджид оглы (Давуд Насиб) — за книгу стихов «Интервью»
- Поляков, Юрий Михайлович — за повесть «ЧП районного масштаба»
- Степанов, Владимир Александрович — за книги последних лет для детей. (Премия за произведения для детей)
- Алексеев, Николай Геннадьевич, гл. дирижёр Ульяновского ГСО, — за концертные программы 1984—1985 годов; Шахиди, Толиб Зиядуллаевич, композитор, — за произведения последних лет
- Забиляста, Лидия Леонидовна, солистка КУГАТОБ имени Т. Г. Шевченко; Казарновская, Любовь Юрьевна, солистка ЛАТОБ имени С. М. Кирова, — за исполнение оперных партий и концертные программы 1982—1985 годов
- Петрова, Татьяна Юрьевна, солистка Москонцерта, — за высокое исполнительское мастерство и пропаганду русской народной песни среди молодёжи
- Данилин, Владимир Николаевич, артист оригинального жанра ПГФ, — за концертные программы 1981—1985 годов
- Федотова, Любовь Николаевна, Федотов, Борис Владимирович, артисты «Союзгосцирка», — за высокое исполнительское мастерство
- Шахназаров, Карен Георгиевич, кинорежиссёр, — за развитие жанра музыкальной комедии в фильмах «Мы из джаза» (1983) и «Зимний вечер в Гаграх» (1985) производства киностудии «Мосфильм»
- Камерный хор ЛГИК имени Н. К. Крупской; Ансамбль скрипачей РССМШ Туркменской ССР; Народный ТЮЗ Калужского ГДК, — за большую работу по эстетическому воспитанию молодёжи
- Народная студия кинолюбителей «Пионерфильм» РДПШ имени Б. Д. Дзнеладзе Грузинской ССР; НХА «Школьные годы» ДК автомобилистов города Москвы; ХА «Пролисок» Кировоградского ОДПШ имени В. И. Ленина, — за развитие детского самодеятельноготворчества
- Мирошниченко, Николай Иванович, драматург, — за большую работу по идейно-творческому воспитанию молодых театральных критиков
- Пляцковский, Михаил Спартакович, поэт, — за пионерские песни
1987
- Стовба, Александр Иванович (посмертно) — за книги стихов «Земля рождается в огне» и «За тебя — в атаку !»
- Андреев, Михаил Васильевич — за книги стихов «Земной срок» и «Подранок»
- Щукин, Михаил Николаевич — за роман «Имя для сына»
- Бурчуладзе, Паата Шалвович, солист оперы ГрГАТОБ имени З. П. Палиашвили, — за высокое исполнительское мастерство
- Шойдагбаева, Галина Бадмажаповна, солистка оперы Бурятского ГАТОБ, — за высокое исполнительское мастерство
- Александров, Юрий Алексеевич, Васильева, Наталья Евгеньевна, артисты «Союзгосцирка», — за высокое исполнительское мастерство
- Балашов, Андрей Владимирович (скульптор), Козлов, Игорь Александрович (скульптор) — за скульптурный портрет «В. И. Ленин» и серию портретов современников
- Корнякова, Ирина Николаевна, Гречин, Владимир Евгеньевич, Киселёва, Марина Алексеевна, Клёнова, Ольга Юрьевна, Краминский, Владимир Георгиевич, Минин, Александр Владимирович, Солдатенков, Евгений Сергеевич, реставраторы мастерской реставрации станковой масляной живописи ГРМ, — за большой вклад в сохранение отечественного культурного наследия
- Чуев, Феликс Иванович, поэт; Крылатов, Евгений Павлович, Мартынов, Евгений Григорьевич, композиторы, — за создание произведений для детей и юношества и большую работу по эстетическому воспитанию молодёжи
- МВМУ — за большую работу по эстетическому воспитанию молодёжи
- Башенков, Виктор Иванович, руководитель коллектива, Каракулько, Римард Николаевич, Суворов, Эдуард Срольевич, инженеры; Филенков, Юрий Павлович, Шалов, Лев Александрович, архитекторы; Корчагина, Любовь Дмитриевна, педагог, — за создание архитектурного комплекса базового детского дошкольного учреждения перспективного типа в Саратове
1988
- Кретова, Марина Александровна — за книгу «Делить радость»
- Кирюшин, Виктор Фёдорович — зв книгу стихов «Стезя»
- Маркова, Екатерина Борисовна, критик, — за книгу «Вестники»
- Секретарёв, Александр Фролович (посмертно), фотокорреспондент газеты «Известия», — за серию работ об Афганистане
- Габрия, Людмила Арташесовна, органистка Абхазской ГФ, — за активную работу по пропаганде классической музыки среди детей и юношества
- Мусаходжаева, Айман Кожебековна, солистка-инструменталистка Казахской ГФ имени Джамбула, — за высокое исполнительское мастерство
- Серов Александр Николаевич, певец; Крутой, Игорь Яковлевич, композитор, — за создание эстрадных песен для молодёжи
- Коронов, Леонид Васильевич - за большую работу по военно-патриотическому воспитанию молодежи
- Писарев, Вадим Яковлевич, солист балета Донецкого ГАРТОБ, — за высокое исполнительское мастерство
- Пилипович, Виктор Емельянович, Мягкоступов, Анатолий Леонидович, Попович, Григорий Алексеевич, артисты «Союзгосцирка», — за высокое исполнительское мастерство
- Сытов, Александр Капитонович — за картины «Юности, Революции посвящается»
- АПП ТуркВО — за большой вклад в военно-патриотическое воспитание молодёжи и культурно-шефскую работу среди воинов-интернационалистов
1989
- Белюкин, Дмитрий Анатольевич — за серию картин «Раны Афганистана»
- Репин, Вадим Викторович, скрипач, — за высокое исполнительское мастерство
- Туинов, Евгений Вячеславович — за повесть «Фильм»
- Рихо, Унт; Харди, Вольмер, режиссёры, — за мультипликационные фильмы «Заколдованный остров», «Война», «Весенняя муха»
- Т. Н. Хохлова, солистка МОФ, — за пропаганду русской песни и активную концертную деятельность среди молодёжи
- Акишин, Валерий Алексеевич, Акишина, Юлия Владимировна, Яшников, Игорь Владимирович, В. Ю. Берх, Д. А. Артемьев, И. В. Жуков, М. А. Колесников, М. В. Колесникова, В. В. Спирин, А. В. Сенюшкин, участники акробатического ансамбля «Весёлая скакалка», — за номер «Акробаты со скакалками»
- Бутусов, Вячеслав Геннадьевич, Кормильцев, Илья Валерьевич, Умецкий, Дмитрий Константинович, авторский коллектив группы «Наутилус помпилиус», — за песни последних лет. Кормильцев от премии отказался.
- Гавриляченко, Сергей Александрович, Каверзнев, Илья Александрович, Сиренко, Сергей Анатольевич — за роспись интерьера Псковской областной детской библиотеки на сюжеты сказок А. С. Пушкина
- НСА «Ливенские гармошки» Ливенского районного ДК Орловской области — за большой вклад в эстетическое воспитание молодёжи и пропаганду самодеятельного художественного творчества
1990
- Малинин, Александр Николаевич, солист-вокалист
- Б. Амансахатов, сценограф; К. Аширов, режиссёр; Т. Аннабердыев, Х. Овезов, Г. Ашырова, О. Кулиева, актёры, творческая группа Туркменского ГМТ
- Б. Афанасьев, Е. Бубнова, Ю. Лобзов, М. Смыслов, ансамбль эквилибристов-жонглёров ТПО «Союзгосцирк»
Источники
- Постановление IX Пленума ЦК ВЛКСМ «О присуждении премий Ленинского комсомола за произведения литературы и искусства». Газета «Комсомольская правда» от 18 мая 1966 года.
- Постановление Бюро ЦК ВЛКСМ «О присуждении премий Ленинского комсомола в области литературы, искусства и журналистики». Газета «Комсомольская правда» от 29.10.1967; 30.10.1968; 23.5.1970; 28.10.1972; 12.7.1974; 14.2.1976; 28.10.1978—1979; 28.10.1984; 29.10.1976—1977; 1980—1983; 1985—1989; 28.10.1990.
Сноски
- ↑ [www.hist.msu.ru/Departments/OI2/staff/georgiev.htm Георгиев Владимир Анатольевич] сотрудники кафедры истории России XIX века – начала XX века Исторического факультета МГУ
Напишите отзыв о статье "Лауреаты премии Ленинского комсомола в области литературы, искусства, журналистики и архитектуры"
Отрывок, характеризующий Лауреаты премии Ленинского комсомола в области литературы, искусства, журналистики и архитектуры
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.
Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.
Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.
Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идет в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно.
Принимая все более и более мелкие единицы движения, мы только приближаемся к решению вопроса, но никогда не достигаем его. Только допустив бесконечно малую величину и восходящую от нее прогрессию до одной десятой и взяв сумму этой геометрической прогрессии, мы достигаем решения вопроса. Новая отрасль математики, достигнув искусства обращаться с бесконечно малыми величинами, и в других более сложных вопросах движения дает теперь ответы на вопросы, казавшиеся неразрешимыми.
Эта новая, неизвестная древним, отрасль математики, при рассмотрении вопросов движения, допуская бесконечно малые величины, то есть такие, при которых восстановляется главное условие движения (абсолютная непрерывность), тем самым исправляет ту неизбежную ошибку, которую ум человеческий не может не делать, рассматривая вместо непрерывного движения отдельные единицы движения.
В отыскании законов исторического движения происходит совершенно то же.
Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.
Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.
Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.
Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории.
Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Но ум человеческий не только отказывается верить в это объяснение, но прямо говорит, что прием объяснения не верен, потому что при этом объяснении слабейшее явление принимается за причину сильнейшего. Сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила.
«Но всякий раз, когда были завоевания, были завоеватели; всякий раз, когда делались перевороты в государстве, были великие люди», – говорит история. Действительно, всякий раз, когда являлись завоеватели, были и войны, отвечает ум человеческий, но это не доказывает, чтобы завоеватели были причинами войн и чтобы возможно было найти законы войны в личной деятельности одного человека. Всякий раз, когда я, глядя на свои часы, вижу, что стрелка подошла к десяти, я слышу, что в соседней церкви начинается благовест, но из того, что всякий раз, что стрелка приходит на десять часов тогда, как начинается благовест, я не имею права заключить, что положение стрелки есть причина движения колоколов.
Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.
Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний.
Силы двунадесяти языков Европы ворвались в Россию. Русское войско и население отступают, избегая столкновения, до Смоленска и от Смоленска до Бородина. Французское войско с постоянно увеличивающеюся силой стремительности несется к Москве, к цели своего движения. Сила стремительности его, приближаясь к цели, увеличивается подобно увеличению быстроты падающего тела по мере приближения его к земле. Назади тысяча верст голодной, враждебной страны; впереди десятки верст, отделяющие от цели. Это чувствует всякий солдат наполеоновской армии, и нашествие надвигается само собой, по одной силе стремительности.
В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.
Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.
В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.
– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.
Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…
В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.
Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из неловкого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.
В первый раз, как молодое иностранное лицо позволило себе делать ей упреки, она, гордо подняв свою красивую голову и вполуоборот повернувшись к нему, твердо сказала:
– Voila l'egoisme et la cruaute des hommes! Je ne m'attendais pas a autre chose. Za femme se sacrifie pour vous, elle souffre, et voila sa recompense. Quel droit avez vous, Monseigneur, de me demander compte de mes amities, de mes affections? C'est un homme qui a ete plus qu'un pere pour moi. [Вот эгоизм и жестокость мужчин! Я ничего лучшего и не ожидала. Женщина приносит себя в жертву вам; она страдает, и вот ей награда. Ваше высочество, какое имеете вы право требовать от меня отчета в моих привязанностях и дружеских чувствах? Это человек, бывший для меня больше чем отцом.]
Лицо хотело что то сказать. Элен перебила его.
– Eh bien, oui, – сказала она, – peut etre qu'il a pour moi d'autres sentiments que ceux d'un pere, mais ce n'est; pas une raison pour que je lui ferme ma porte. Je ne suis pas un homme pour etre ingrate. Sachez, Monseigneur, pour tout ce qui a rapport a mes sentiments intimes, je ne rends compte qu'a Dieu et a ma conscience, [Ну да, может быть, чувства, которые он питает ко мне, не совсем отеческие; но ведь из за этого не следует же мне отказывать ему от моего дома. Я не мужчина, чтобы платить неблагодарностью. Да будет известно вашему высочеству, что в моих задушевных чувствах я отдаю отчет только богу и моей совести.] – кончила она, дотрогиваясь рукой до высоко поднявшейся красивой груди и взглядывая на небо.
– Mais ecoutez moi, au nom de Dieu. [Но выслушайте меня, ради бога.]
– Epousez moi, et je serai votre esclave. [Женитесь на мне, и я буду вашею рабою.]
– Mais c'est impossible. [Но это невозможно.]
– Vous ne daignez pas descende jusqu'a moi, vous… [Вы не удостаиваете снизойти до брака со мною, вы…] – заплакав, сказала Элен.
Лицо стало утешать ее; Элен же сквозь слезы говорила (как бы забывшись), что ничто не может мешать ей выйти замуж, что есть примеры (тогда еще мало было примеров, но она назвала Наполеона и других высоких особ), что она никогда не была женою своего мужа, что она была принесена в жертву.
– Но законы, религия… – уже сдаваясь, говорило лицо.
– Законы, религия… На что бы они были выдуманы, ежели бы они не могли сделать этого! – сказала Элен.
Важное лицо было удивлено тем, что такое простое рассуждение могло не приходить ему в голову, и обратилось за советом к святым братьям Общества Иисусова, с которыми оно находилось в близких отношениях.
Через несколько дней после этого, на одном из обворожительных праздников, который давала Элен на своей даче на Каменном острову, ей был представлен немолодой, с белыми как снег волосами и черными блестящими глазами, обворожительный m r de Jobert, un jesuite a robe courte, [г н Жобер, иезуит в коротком платье,] который долго в саду, при свете иллюминации и при звуках музыки, беседовал с Элен о любви к богу, к Христу, к сердцу божьей матери и об утешениях, доставляемых в этой и в будущей жизни единою истинною католическою религией. Элен была тронута, и несколько раз у нее и у m r Jobert в глазах стояли слезы и дрожал голос. Танец, на который кавалер пришел звать Элен, расстроил ее беседу с ее будущим directeur de conscience [блюстителем совести]; но на другой день m r de Jobert пришел один вечером к Элен и с того времени часто стал бывать у нее.
В один день он сводил графиню в католический храм, где она стала на колени перед алтарем, к которому она была подведена. Немолодой обворожительный француз положил ей на голову руки, и, как она сама потом рассказывала, она почувствовала что то вроде дуновения свежего ветра, которое сошло ей в душу. Ей объяснили, что это была la grace [благодать].
Потом ей привели аббата a robe longue [в длинном платье], он исповедовал ее и отпустил ей грехи ее. На другой день ей принесли ящик, в котором было причастие, и оставили ей на дому для употребления. После нескольких дней Элен, к удовольствию своему, узнала, что она теперь вступила в истинную католическую церковь и что на днях сам папа узнает о ней и пришлет ей какую то бумагу.
Все, что делалось за это время вокруг нее и с нею, все это внимание, обращенное на нее столькими умными людьми и выражающееся в таких приятных, утонченных формах, и голубиная чистота, в которой она теперь находилась (она носила все это время белые платья с белыми лентами), – все это доставляло ей удовольствие; но из за этого удовольствия она ни на минуту не упускала своей цели. И как всегда бывает, что в деле хитрости глупый человек проводит более умных, она, поняв, что цель всех этих слов и хлопот состояла преимущественно в том, чтобы, обратив ее в католичество, взять с нее денег в пользу иезуитских учреждений {о чем ей делали намеки), Элен, прежде чем давать деньги, настаивала на том, чтобы над нею произвели те различные операции, которые бы освободили ее от мужа. В ее понятиях значение всякой религии состояло только в том, чтобы при удовлетворении человеческих желаний соблюдать известные приличия. И с этою целью она в одной из своих бесед с духовником настоятельно потребовала от него ответа на вопрос о том, в какой мере ее брак связывает ее.
Они сидели в гостиной у окна. Были сумерки. Из окна пахло цветами. Элен была в белом платье, просвечивающем на плечах и груди. Аббат, хорошо откормленный, а пухлой, гладко бритой бородой, приятным крепким ртом и белыми руками, сложенными кротко на коленях, сидел близко к Элен и с тонкой улыбкой на губах, мирно – восхищенным ее красотою взглядом смотрел изредка на ее лицо и излагал свой взгляд на занимавший их вопрос. Элен беспокойно улыбалась, глядела на его вьющиеся волоса, гладко выбритые чернеющие полные щеки и всякую минуту ждала нового оборота разговора. Но аббат, хотя, очевидно, и наслаждаясь красотой и близостью своей собеседницы, был увлечен мастерством своего дела.
Ход рассуждения руководителя совести был следующий. В неведении значения того, что вы предпринимали, вы дали обет брачной верности человеку, который, с своей стороны, вступив в брак и не веря в религиозное значение брака, совершил кощунство. Брак этот не имел двоякого значения, которое должен он иметь. Но несмотря на то, обет ваш связывал вас. Вы отступили от него. Что вы совершили этим? Peche veniel или peche mortel? [Грех простительный или грех смертный?] Peche veniel, потому что вы без дурного умысла совершили поступок. Ежели вы теперь, с целью иметь детей, вступили бы в новый брак, то грех ваш мог бы быть прощен. Но вопрос опять распадается надвое: первое…
– Но я думаю, – сказала вдруг соскучившаяся Элен с своей обворожительной улыбкой, – что я, вступив в истинную религию, не могу быть связана тем, что наложила на меня ложная религия.
Directeur de conscience [Блюститель совести] был изумлен этим постановленным перед ним с такою простотою Колумбовым яйцом. Он восхищен был неожиданной быстротой успехов своей ученицы, но не мог отказаться от своего трудами умственными построенного здания аргументов.
– Entendons nous, comtesse, [Разберем дело, графиня,] – сказал он с улыбкой и стал опровергать рассуждения своей духовной дочери.
Элен понимала, что дело было очень просто и легко с духовной точки зрения, но что ее руководители делали затруднения только потому, что они опасались, каким образом светская власть посмотрит на это дело.
И вследствие этого Элен решила, что надо было в обществе подготовить это дело. Она вызвала ревность старика вельможи и сказала ему то же, что первому искателю, то есть поставила вопрос так, что единственное средство получить права на нее состояло в том, чтобы жениться на ней. Старое важное лицо первую минуту было так же поражено этим предложением выйти замуж от живого мужа, как и первое молодое лицо; но непоколебимая уверенность Элен в том, что это так же просто и естественно, как и выход девушки замуж, подействовала и на него. Ежели бы заметны были хоть малейшие признаки колебания, стыда или скрытности в самой Элен, то дело бы ее, несомненно, было проиграно; но не только не было этих признаков скрытности и стыда, но, напротив, она с простотой и добродушной наивностью рассказывала своим близким друзьям (а это был весь Петербург), что ей сделали предложение и принц и вельможа и что она любит обоих и боится огорчить того и другого.
По Петербургу мгновенно распространился слух не о том, что Элен хочет развестись с своим мужем (ежели бы распространился этот слух, очень многие восстали бы против такого незаконного намерения), но прямо распространился слух о том, что несчастная, интересная Элен находится в недоуменье о том, за кого из двух ей выйти замуж. Вопрос уже не состоял в том, в какой степени это возможно, а только в том, какая партия выгоднее и как двор посмотрит на это. Были действительно некоторые закоснелые люди, не умевшие подняться на высоту вопроса и видевшие в этом замысле поругание таинства брака; но таких было мало, и они молчали, большинство же интересовалось вопросами о счастии, которое постигло Элен, и какой выбор лучше. О том же, хорошо ли или дурно выходить от живого мужа замуж, не говорили, потому что вопрос этот, очевидно, был уже решенный для людей поумнее нас с вами (как говорили) и усомниться в правильности решения вопроса значило рисковать выказать свою глупость и неумение жить в свете.
Одна только Марья Дмитриевна Ахросимова, приезжавшая в это лето в Петербург для свидания с одним из своих сыновей, позволила себе прямо выразить свое, противное общественному, мнение. Встретив Элен на бале, Марья Дмитриевна остановила ее посередине залы и при общем молчании своим грубым голосом сказала ей:
– У вас тут от живого мужа замуж выходить стали. Ты, может, думаешь, что ты это новенькое выдумала? Упредили, матушка. Уж давно выдумано. Во всех…… так то делают. – И с этими словами Марья Дмитриевна с привычным грозным жестом, засучивая свои широкие рукава и строго оглядываясь, прошла через комнату.
На Марью Дмитриевну, хотя и боялись ее, смотрели в Петербурге как на шутиху и потому из слов, сказанных ею, заметили только грубое слово и шепотом повторяли его друг другу, предполагая, что в этом слове заключалась вся соль сказанного.
