Лачинов, Дмитрий Александрович

Дмитрий Александрович Лачинов
Дата рождения:	10 мая (22 мая) 1842(1842-05-22)
Место рождения:	Новая Островка, Тамбовская губерния, Российская империя
Дата смерти:	15 октября (28 октября) 1902(1902-10-28) (60 лет)
Место смерти:	Санкт-Петербург, Российская империя
Страна:	Российская империя
Научная сфера:	физика, электротехника, метеорология, климатология
Альма-матер:	Санкт-Петербургский государственный университет
Награды и премии:

Дмитрий Александрович Лачи́нов (10 (22) мая 1842, Новая Островка («Самодуровка тож»), Тамбовской губернии — 15 (28) октября 1902, Санкт-Петербург) — русский физик, электротехник, метеоролог и климатолог, изобретатель, педагог и популяризатор науки. Первым сформулировал условия передачи электроэнергии на большие расстояния (опубликовано в начале 1880 года в первом номере журнала «Электричество»), издал первый в России учебник (курс) «Метеорологии и климатологии» (1889); именем учёного названы многие электротехнические приборы. Основатель кафедры физики Лесотехнической академии (1864).

Биография

Учёный происходил из старинного русского рода Лачиновых, ведущего родословие от воеводы Григория Григорьевича Лачина (середина XV в.). Отец — подполковник Александр Петрович Лачинов, участник Отечественной войны 1812 года, дважды дошёл до Парижа (1814 и 1815). Мать — Мария Ивановна Фролова. Жена — Лаура Бенедиктовна Нагель, шведка. Он:

• младший брат военного историка Н. А. Лачинова, химика П. А. Лачинова и писательницы П. А. Лачиновой (П. Летнёв),
• дядюшка филолога, теоретика театра, актёра В. П. Лачинова,
• шурин инженера А. Б. Нагеля и архитектора Ф.-О. Б. Нагеля,
• дед художника Л. А. Шульца,
• прадед физикохимика М. М. Шульца.

По окончании 1-й Санкт-Петербургской гимназии в 1859 году поступил на физико-математический факультет Санкт-Петербургского университета, где его учителями были замечательные русские учёные П. Л. Чебышёв, Э. Х. Ленц, Ф. Ф. Петрушевский. Вследствие закрытия университета в 1862 году Дмитрий Александрович направлен в Германию, где 2,5 года в Гейдельберге и Тюбингене занимался физикой под руководством выдающихся учёных Г. Л.-Ф. Гельмгольца, Р. В. Бунзена и Г. Р. Кирхгофа. По возвращении в Санкт-Петербург сдал экзамен на степень кандидата физико-математических наук. Научно-педагогическую деятельность в Лесном институте Д. А. Лачинов начал штатным преподавателем в 1865 году на кафедре физики, основанной им в 1864 году; (1877 — доцент, а с 1890 года — профессор кафедры физики и метеорологии).

Научные достижения

Научные интересы Д. А. Лачинова лежали главным образом в области технических приложений электричества. И здесь с его именем связано первенство русской творческой мысли. Он доказал преимущество параллельного включения дуговых ламп, указал на возможность смешанного их совместного включения с лампами накаливания. Ему принадлежат многие изобретения, в том числе — носящие имя Д. А. Лачинова: гальваническая батарея особой конструкции, регулятор напряжения в зависимости от числа введённых в цепь ламп, применение губчатого свинца для покрытия аккумуляторных пластин, прибор для обнаружения дефектов электрической изоляции, оптический динамометр, «электролизёр» (приоритет электролитического получения водорода и кислорода из воды), автоматический регулятор («экономизатор электрического освещения»), «динамоэлектрическая машина без железа» (в то время подразумевалось применение в воздухоплавании — для создания лёгких двигателей, но сам изобретатель более всего был озадачен теоретической стороной решения вопроса) и многие другие.

Электромеханическая работа

В середине 1880 г. в первом номере журнала «Электричество», который начал издавать большой друг Дмитрия Александровича В. Н. Чиколев, Д. А. Лачинов опубликовал статью «Электромеханическая работа», в которой впервые указал пути решения проблемы передачи электричества на большие расстояния. Основная мысль Д. А. Лачинова сводилась к тому, что для сохранения КПД передачи электроэнергии необходимо увеличивать передаваемое напряжение по мере увеличения расстояния пропорционально корню квадратному из сопротивления цепи (чем снимается зависимость КПД от расстояния). Прямое следствие работы Д. А. Лачинова — начало создания высоковольтной техники, вызвавшее применение силовых трансформаторов, формирование всей системы трёхфазного переменного тока и высоковольтных линий электропередачи. За рубежом только в августе 1881 появилась статья, в которой повторялись выводы Д. А. Лачинова почти дословно. Выдающийся электротехник Михаил Андреевич Шателен пишет:

В этой статье, названной «Электромеханическая работа», Д. А. Лачинов разбирает работу машин, действующих и в качестве генераторов, и в качестве двигателей..., и приходит к важному выводу о возможности передачи электроэнергии на большие расстояния по проводам, пользуясь токами высокого напряжения.

По словам М. А. Шателена профессор Д. А. Лачинов впервые, задолго до М. Депре, разработал основные теоретические вопросы, касающиеся областей электропередачи. Из его теоретических работ наибольший интерес представляли исследования, посвящённые передаче и распределению электроэнергии. М. А. Шателен был твёрдо убеждён, что изучение этих вопросов Д. А. Лачинов начал в конце 1870-х годов, то есть ещё до первых опытов А. Депре. Б. Н. Ржонсницкий, на прямом сравнении публикаций Д. А. Лачинова и М. Депре, доказал неоспоримый приоритет первого.

В своей статье Д. А. Лачинов указал на возможность превращать тепло «прямо в электричество. Для этой цели могут служить термоэлектрические батареи». Здесь же он даёт понятие о противоэдс, выводя его из энергетических соображений и получив так хорошо известную теперь формулу для двигателя постоянного тока: IR=U — E (где U — напряжение на якоре, Е — противоэдс, I — ток в якорной цепи, R — сопротивление обмотки якоря). В статье также впервые подробно рассмотрены особенности работы электродвигателей независимого, параллельного и последовательного возбуждения. Изложенные в ней теоретические принципы послужили «руководящей нитью при всевозможных практических соображениях и проектах».

Затрагивая тему научной периодики, следует помнить, что конъюнктурная «борьба за читателя» всегда была свойственна журналистике, поэтому всегда немалых сил стоило доказать целесообразность публикаций специальной научной направленности, убеждённым поборником которых был и Д. А. Лачинов. Разрабатывая теорию электропередачи, он поднял знамя борьбы за электротехнику как науку, основанную на математическом анализе явлений. На смену эмпирике он уверенно вводил математический метод в новую отрасль техники. Положение того времени обязывало Д. А. Лачинова заявить: «Так как даже в среде электротехников мы слышим мнения о неуместности для журнала статей, подобных настоящей, переполненных скучными и бесполезными формулами (хотя в сущности теория динамомашин развита здесь кратко и элементарно), то тем более вероятно, что между посторонними читателями найдется много лиц, держащихся того же взгляда». Далее Д. А. Лачинов прибег к следующей метафоре:

Мы, напротив, считаем, что распространение теоретических сведений между электротехниками совершенно необходимо, в подтверждение чего позволим себе привести давнишнее, но верное сравнение человека, лишённого теоретических знаний, со слепым, принужденным подвигаться вперед ощупью. Если искание истины возможно и с завязанными глазами, то нельзя не согласиться, что этот способ труден и неудобен.

В 1878 г. Д. А. Лачинов по поручению Императорского Русского Технического Общества (РТО) ездил в Париж на Всемирную выставку (одной из задач этой командировки было изучение системы профессионального образования во Франции, чему посвящено сообщение Д. А. в Комиссии РТО 9 марта 1879), а в 1881 г. он представлял Русский отдел на Международной электротехнической выставке в Париже, где демонстрировались его изобретения. За успешную деятельность в качестве комиссара Русского отдела Д. А. Лачинов был удостоен кавалерства Ордена Почётного легиона (офицерской степени) и получил бронзовую медаль за свои изобретения.

Электролитический способ получения водорода и кислорода

В 1888 году Д. А. Лачинов первым предложил электролитический способ получения и промышленного производства водорода и кислорода, и применение обогащённого кислородом дутья в металлургии и стекольном производстве. В своих патентах Д. А. Лачинов предусматривал получение водорода и кислорода как при нормальном, так и при повышенном давлении, а также предлагал конструкцию ванн с монополярными и биполярными электродами. Д. И. Менделеев в «Основах химии» указывает на будущность этой технологии:

Так как получение гальванического тока с помощью динамомашин, пользуясь топливом, ветром, водопадами и другими силами природы, и вследствие возможности проводить токи на далекие расстояния, — постепенно, но постоянно (особенно с последней четверти XIX столетия) упрощается и удешевляется, то электролитическое разложение многих сложных тел приобретает большое значение, и электротехника все более и более приобретает прав на пользование ею для практических целей во множестве химических производств. Поэтому предложение проф. Д. А. Лачинова получать чрез электролиз (или 10—15%-ного раствора едкого натра или 15%-ного раствора серной кислоты) кислород и водород (оба могут иметь множество приложений) может иметь своё практическое значение, по крайней мере, в будущем времени. Вообще электролитические методы разложения имеют по своей простоте большую будущность, но поныне, когда получение тока еще обходится дорого, их приложение ограничено.

Метеорология и климатология. Газоразрядная визуализация

Дмитрий Александрович создал в Лесном институте одну из первых в России лабораторий для учебных практических занятий физикой, уступавшую только кабинету Санкт-Петербургского университета, организовал при кафедре метеорологическую станцию, по мере пополнения оборудования которой, наблюдения стали регулярными, а с 1890 — ежедневными трёхразовыми по программе метеостанций II разряда.

Развивая цикл своих метеорологических исследования, продолжая работу над изучением вольтовой дуги и фотографии (и то и другое — с 1877), в конце 1870-х — начале 1880 годов Д. А. Лачинов публикует в «Русском Инвалиде» ряд статей, затрагивающих различные аспекты этих научных программ и комплексное их применение: «Новый способ фотографирования» (1878 № 14), «Электрография» (1879 № 98), «Фосфоресценция и её применение к фотографии» (1880 № 331) и другие; летом и осенью 1887 года в физической лаборатории Лесного института Д. А. Лачинов моделировал формы атмосферного электричества — дифференциации электроразрядов в газовой среде, при содействии фотографа В. Монюшко фотографировавшихся или фиксировавшихся на бромжелатиновой пластинке непосредственным воздействием искры. В процессе первых опытов снимался яркий разряд (искра индукционной катушки, соединённой с конденсаторами) или — неяркий, когда введённое в цепь сопротивление давало продолжительный тлеющий разряд. Вторая и третья серия опытов производилась без камеры — разряд скользил по поверхности сухой бромжелатиновой пластинки и оставлял на ней след, который при проявлении делался видимым — ни что иное, как один из первых примеров так называемой газоразрядной визуализации.

25 апреля 1895 года, узнав о создании А. С. Поповым прибора для обнаружения и регистрации электрических колебаний, Д. А. Лачинов первым установил «грозоотметчик» на своей метеостанции (или «разрядоотметчик» — такие названия прибору первым дал именно Д. А. Лачинов), где были получены первые же регистрации электрических разрядов атмосферы, и где впоследствии много лет велись систематические их наблюдения. В 1889 г. Д. А. Лачинов издал первый в России учебник «Основы метеорологии и климатологии», заслуживший всеобще одобрение современников, а в его 2-м издании изложен принцип действия «разрядоотметчика Попова» — это и есть первое описание прототипа радиоприёмника (июль 1895). До недавнего времени ошибочно считалось, что первой публикацией, в которой дано описание беспроволочного телеграфа, являлось издание протокола 15/201 заседания Физического отделения РФХО 25 апреля 1895 года в здании «Же де Пом» (помещение для спортивных упражнений во дворе СПб университета), на котором А. С. Попов впервые доложил о своём изобретении; и самое первое сообщение об изобретении А. С. Поповым беспроволочного телеграфа сделал 8 июля 1897 года в «Петербургской газете» Д. А., которому также принадлежит идея радиотрансляции.

До середины XIX века метеорология как часть физической географии входила в состав физики. В конце 1880-х годов Д. А. Лачинов, несколько отойдя от РФХО и РТО, переносит свою работу в Русское географическое общество, в Метеорологической Комисси которого он был занят разработкой основ этой едва зарождавшейся науки, выделившейся в самостоятельную дисциплину в период 1860—1880 годов, которая вскоре также разделилась на собственно метеорологию и климатологию. Вышедший в 1884 году труд А. И. Воейкова «Климаты земного шара, в особенности России» — первый классический в последней, имевший предшественником работу В. Веселовского «О климате России» (1857). Метеорология же не была представлена подобным академическим изданием. Работу над первым в России самостоятельным курсом Д. А. Лачинов начал в 1887 году, а в 1889 году увидел свет его «Курс метеорологии и климатологии», который удовлетворял потребность в учебнике не только Лесного института, но и других высших учебных заведений. Это издание получило ряд восторженных отзывов в периодике. Газета «Гражданин» пишет: «Теперь более чем когда-нибудь ощущается недостаток в таком руководстве… Автор настоящего труда, г. Лачинов, задался именно этой целью, и ему, на наш взгляд, вполне удалось восполнить указанный пробел» (1889, № 140, 22 мая, стр. 4, Новые книги); — «Русские Ведомости»: «…Сочинение г. Лачинова пополняет существенный пробел в нашей научной литературе… Значительный интерес книге придают описания новейших самопишущих аппаратов…, причём автор иллюстрирует своё изложение отличными рисунками и знакомит везде с приборами и методами наблюдений» (1889, № 180, 2 июля). Наиболее обширные отзывы помещены в газетах «Правительственный вестник» (1889, № 154, 16 июля) и «Новости» («Новости и Биржевая газета», 1889, № 159, 12 июня) — первая пишет: «Между… десятью главами наиболее удачной представляется последняя, об электрических явлениях, в изложении которых специалисты-метеорологи, конечно, не могли бы конкурировать с автором — знатоком электричества и его приложений», — во второй О. Д. Хвольсон писал:

Перед нами прекрасная книга, каких немного найдётся не только в русской, но и в иностранной литературах; появлению её не может не порадоваться всякий, кому дорого развитие отечественной научной литературы. Автору удалось образцово решить нелёгкую задачу — изложить современное состояние названных в заголовке наук и притом в весьма привлекательной форме… От всей души желаем ей широкого распространения, которого она заслуживает.

Эксперт

Практическая электротехника всегда была очень близка ему. Учёный на протяжении всей своей жизни принимал горячее участие в обсуждении всех вопросов, выдвигаемых практикой, и давал теоретические решения, открывавшие перед ней новые пути. Деятельность Д. А. Лачинова в IV отделе РТО, от лица которого он выполнял большую работу в качестве эксперта Комитета по техническим делам Департамента торговли и мануфактур в вопросах выдачи привилегий, и для его современников и для исследователей его научного наследия долгое время оставалась практически неизвестной. По положению об экспертизе о ней не могли знать ни изобретатели-электротехники, ни даже самые близкие друзья Дмитрия Александровича. На протяжении 20 лет (с начала 1880-х годов) все изобретения в этой области прошли через руки его, неизменно поддерживавшего добросовестных исследователей. Он помогал получению привилегий, способствовал реализации сотен разработок и изобретений, нёсших новое и разумное; это выразилось и в его гласной защите приоритета истинных изобретателей: Д. А. Лачинов выступал в печати со статьями, отстаивавшими их права, включался в дискуссии. Архивные материалы фонда Департамента торговли и мануфактур содержат более 50 дел с заключениями Д. А. Лачинова, среди которых отзывы об изобретениях П. Н. Яблочкова, В. Н. Чиколева, Н. Н. Бенардоса, М. О. Доливо-Добровольского и других выдающихся русских электротехников, а также о заявках М. Депре, К. Циперновского, М. Дери, В. Сименса, Н. Теслы, Т. А. Эдисона и др..

О свойственной учёному гибкости ума — весьма ценного качества в этом ответственном деле, говорит, например, его подход к проблеме использования переменного тока, поначалу категорически отвергнутого им в качестве перспективной формы электроэнергии. Однако по прошествии некоторого времени Д. А. сумел, переосмыслив своё отношение к данному вопросу, осознать, что заблуждался, и стать поборником развития исследований в этой области, — освоения настоящего направления электротехники. История указанного противостояния говорит о том, что такое случилось отнюдь не со всеми, кто был причастен к этим прениям.

Метрология света

Потребность систематического контроля за освещением города в условиях оживлённой конкуренции различных его видов между собой настоятельно требовала создания Центральной фотометрической станции (преимущества электрического освещения были убедительно показаны учёным ещё в 1879 году в статье «Конкуренция электричества с газом» — «Русский Инвалид» № 187). С таким предложением 1884 году выступил Д. И. Лачинов, незадолго перед тем разработавший свой удобный и простой фотометр; теория его основывалась на законе, по которому освещение поверхности световым источником прямо пропорционально силе его света и синусу угла, образуемого лучами с плоскостью, и обратно пропорционально квадрату расстояния — это и положено в основу расчётного механизма «фотометра Лачинова». Некоторое время прибор этот имел применение, но, по усовершенствовании его конструкции, был вытеснен.

Дмитрий Александрович предложил Городской думе организовать такую станцию. Он рекомендовал, официально признав, заключить международную конвенцию об узанонении эталона платиновой световой единицы — «света, испускаемого одним квадратным сантиметром расплавленной платины во время её застывания, перпендикулярно к её поверхности». Настоящее предложение Д. А. Лачинова было поддержано А. М. Бутлеровым.

Министерство иностранных дел в конце 1884 года получило предложение о заключении международной конвенции на единицу сопротивления и силы света, Совет РТО передал все материалы в VI отдел, который поручил Д. А. Лачинову дать заключение об этом предложении. При немногочисленных возражениях — со стороны О. Хвольсона, Р. Ленца и других, была принята версия заключения Дмитрия Лачинова (с дополнением М. Котикова), имевшая следующий вид: «Было бы в высшей степени желательно, чтобы легальный ом и платиновая световая единица были приняты и у нас в России, с тем, однако же, условием, чтобы был установлен нормальный способ химического очищения платины для означенного употребления».

Научные общества

Д. А. Лачинов — член-организатор Русского Физического общества (1872) и VI отдела (электротехнического) Русского Технического Общества. Учёный сотрудничал с Д. И. Менделеевым, Ф. А. Пироцким, Н. Н. Бенардосом, В. Н. Чиколевым и мн. др.

«Соляной городок» и научная публицистика

Он уделял много внимания популяризации науки. В Соляном городке Д. А. Лачинов читал просветительские лекции и проводил демонстрационные опыты. Им написано много очерков и статей, посвящённых различным вопросам приложения электричества.

С появлением первых сообщений о работах В. К. Рентгена (1895), А. С. Попов, Д. А. Лачинов, О. Д. Хвольсон и другие русские исследователи, повторяя его опыты, находили объяснения новым фактам и популяризировали открытие. С этой целью А. С. Попов и Д. А. Лачинов самостоятельно изготавливали трубки Крукса, необходимые для получения рентгеновских лучей, и демонстрировали их на своих лекциях.

В конце 1877 г. Д. А. проводил опыты с телефонами Белла (фирм Сименса, Винтера, Гальтона и др.), определяя сопротивление их катушек и качество звука. В публикации им предложены сдвоенные телефонные трубки, то есть не исключено, что именно он был первым, кто высказал идею наушников.

«Разоблачение спиритизма»

Д. А. был членом комиссии, занимавшейся изучением «медиумических явлений», созданной по инициативе Д. И. Менделеева (6.V.1875; 1-е заседание — 7.V.1875), Д. А. Лачинов был единственным, чьё участие в комиссии выразилось изложением понимания физической природы некоторых аспектов механики столовращения. Вкратце его точка зрения сводилась к следующему: медиум использует «равнодействующую силу, которая является результатом давления рук всех сидящих за столом и которая <···>, когда руки устают <···>, достигает по временам значительной величины» — мнение это было опубликовано в виде «Частного заявления Д. А. Лачинова» в изданном резюме данного просветительского предприятия. Любопытен тот факт, что во время одного из сеансов руки Д. А. Лачинова и Д. И. Менделеева соседствовали в спиритическом круге — немногим довелось участвовать в подобных акциях в столь непосредственной близости с создателем периодической системы…

Следует отметить, что большая часть исследований и изобретений Д. А. Лачинова актуальна и в наше время, мало того, отдельные его идеи и сейчас находят применение и развитие в новых, самых передовых разработках.

Награды и научное признание

Николаевская главная физическая обсерватория оценила деятельность Д. А. в области метеорологии; за ту пользу, которую он принёс развитию этой науки в России изданием своих курсов и устройством метеорологической обсерватории в Лесном институте, она удостоила его в день своего 50-летнего юбилея звания «Почётного корреспондента». В 1899 г. Санкт-Петербургский электротехнический институт присвоил ему звание Почётного инженера-электрика, он был в числе первых из всего 17-ти, кому за период с 1899 по 1903 гг. было присвоено это звание (среди них: А. Н. Лодыгин, Н. Н. Бенардос, А. С. Попов, И. И. Боргман, М. О. Доливо-Добровольский, К. Ф. Сименс).

Научная общественность, как русская, так и зарубежная, высоко оценивала исследовательский дар и энтузиазм Д. А. Лачинова, чего нельзя сказать об оценке административной. Об этом не без горечи пишет председатель РТО Пётр Аркадьевич Кочубей в своём ходатайстве о присвоении Д. А. Лачинову звания профессора, обращённом к товарищу министра государственных имуществ, В. И. Вешнякову (7.VI.1889), — такую недооценку отмечает и биограф учёного Борис Николаевич Ржонсницкий, много лет отдавший изучению его жизни и наследия. Помимо указанных выше знаков признания его заслуг, и премии Министерства земледелия (за «Основы метеорологии и климатологии»), присвоение которой было инициировано в 1895 г. Академией наук, Д. А. Лачинов был кавалером ордена Св. Станислава 2-й степени.

Источники

• РГИА. ф.1343, оп.24, ч.1, ед. хр. 793—805.
• Бархатная книга / изд. Н. Новикова. — М., 1787. — С. 336, 417.
• Ржонсницкий Б. Н. Дмитрий Александрович Лачинов: Жизнь и труды. — М.-Л.: Госэнергоиздат, 1955.
• ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН, РО (ф. Венгерова, № 1656).
• РГИА; ф.387 оп.5 д.31369, л.49-56.
• Крупнейший лесной вуз СССР. — М.-Л.: изд. «Лесная промышленность», 1967. — С. 55, 56.
• Лачинов Д. И. Основы метеорологии и климатологии / Издание А. Ф. Девриена. — СПб., 1895.
• Дмитрий Александрович Лачинов. — Люди русской науки. Очерки о выдающихся деятелях естествознания и техники. Техника. — М.: «Наука», 1965. — С. 276—289.
• Любославский Г. А. Дмитрий Александрович Лачинов // Известия Лесного института. — С.-Петербург, 1903. — Вып. 9-й. — С. I-XVI.
• Менделеев Д. И. Материалы для суждения о спиритизме. — СПб., 1876.
• Шульц А. М. Личиновы и Менделеев // Менделеевский сборник. — СПб.: Издательство СПбГУ, 1999. — С. 139—154. — ISBN 5-86007-119-1.
• Храмов Ю. А. Лачинов Дмитрий Александрович // Физики: Биографический справочник / Под ред. А. И. Ахиезера. — Изд. 2-е, испр. и дополн. — М.: Наука, 1983. — С. 157. — 400 с. — 200 000 экз. (в пер.)
• Чеканов А. А. [www.biografia.ru/cgi-bin/quotes.pl?oaction=show&name=benardos01 Николай Николаевич Бенардос]. — М.: Наука, 1983.

Ссылки

• [www.megabook.ru/Article.asp?AID=645734 Лачинов Дмитрий Александрович] в Большой энциклопедии Кирилла и Мефодия.
• [slovar-brokgauza.ru/description/lachinov%20dmitrii%20aleksandrovich/1953 Лачинов Дмитрий Александрович] в Словаре Брокгауза и Эфрона.

Отрывок, характеризующий Лачинов, Дмитрий Александрович

Один из генералов, подъехавших к Наполеону, позволил себе предложить ему ввести в дело старую гвардию. Ней и Бертье, стоявшие подле Наполеона, переглянулись между собой и презрительно улыбнулись на бессмысленное предложение этого генерала.
Наполеон опустил голову и долго молчал.
– A huit cent lieux de France je ne ferai pas demolir ma garde, [За три тысячи двести верст от Франции я не могу дать разгромить свою гвардию.] – сказал он и, повернув лошадь, поехал назад, к Шевардину.


Кутузов сидел, понурив седую голову и опустившись тяжелым телом, на покрытой ковром лавке, на том самом месте, на котором утром его видел Пьер. Он не делал никаких распоряжении, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему.
«Да, да, сделайте это, – отвечал он на различные предложения. – Да, да, съезди, голубчик, посмотри, – обращался он то к тому, то к другому из приближенных; или: – Нет, не надо, лучше подождем», – говорил он. Он выслушивал привозимые ему донесения, отдавал приказания, когда это требовалось подчиненным; но, выслушивая донесения, он, казалось, не интересовался смыслом слов того, что ему говорили, а что то другое в выражении лиц, в тоне речи доносивших интересовало его. Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся с смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти.
Общее выражение лица Кутузова было сосредоточенное, спокойное внимание и напряжение, едва превозмогавшее усталость слабого и старого тела.
В одиннадцать часов утра ему привезли известие о том, что занятые французами флеши были опять отбиты, но что князь Багратион ранен. Кутузов ахнул и покачал головой.
– Поезжай к князю Петру Ивановичу и подробно узнай, что и как, – сказал он одному из адъютантов и вслед за тем обратился к принцу Виртембергскому, стоявшему позади него:
– Не угодно ли будет вашему высочеству принять командование первой армией.
Вскоре после отъезда принца, так скоро, что он еще не мог доехать до Семеновского, адъютант принца вернулся от него и доложил светлейшему, что принц просит войск.
Кутузов поморщился и послал Дохтурову приказание принять командование первой армией, а принца, без которого, как он сказал, он не может обойтись в эти важные минуты, просил вернуться к себе. Когда привезено было известие о взятии в плен Мюрата и штабные поздравляли Кутузова, он улыбнулся.
– Подождите, господа, – сказал он. – Сражение выиграно, и в пленении Мюрата нет ничего необыкновенного. Но лучше подождать радоваться. – Однако он послал адъютанта проехать по войскам с этим известием.
Когда с левого фланга прискакал Щербинин с донесением о занятии французами флешей и Семеновского, Кутузов, по звукам поля сражения и по лицу Щербинина угадав, что известия были нехорошие, встал, как бы разминая ноги, и, взяв под руку Щербинина, отвел его в сторону.
– Съезди, голубчик, – сказал он Ермолову, – посмотри, нельзя ли что сделать.
Кутузов был в Горках, в центре позиции русского войска. Направленная Наполеоном атака на наш левый фланг была несколько раз отбиваема. В центре французы не подвинулись далее Бородина. С левого фланга кавалерия Уварова заставила бежать французов.
В третьем часу атаки французов прекратились. На всех лицах, приезжавших с поля сражения, и на тех, которые стояли вокруг него, Кутузов читал выражение напряженности, дошедшей до высшей степени. Кутузов был доволен успехом дня сверх ожидания. Но физические силы оставляли старика. Несколько раз голова его низко опускалась, как бы падая, и он задремывал. Ему подали обедать.
Флигель адъютант Вольцоген, тот самый, который, проезжая мимо князя Андрея, говорил, что войну надо im Raum verlegon [перенести в пространство (нем.) ], и которого так ненавидел Багратион, во время обеда подъехал к Кутузову. Вольцоген приехал от Барклая с донесением о ходе дел на левом фланге. Благоразумный Барклай де Толли, видя толпы отбегающих раненых и расстроенные зады армии, взвесив все обстоятельства дела, решил, что сражение было проиграно, и с этим известием прислал к главнокомандующему своего любимца.
Кутузов с трудом жевал жареную курицу и сузившимися, повеселевшими глазами взглянул на Вольцогена.
Вольцоген, небрежно разминая ноги, с полупрезрительной улыбкой на губах, подошел к Кутузову, слегка дотронувшись до козырька рукою.
Вольцоген обращался с светлейшим с некоторой аффектированной небрежностью, имеющей целью показать, что он, как высокообразованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека, а сам знает, с кем он имеет дело. «Der alte Herr (как называли Кутузова в своем кругу немцы) macht sich ganz bequem, [Старый господин покойно устроился (нем.) ] – подумал Вольцоген и, строго взглянув на тарелки, стоявшие перед Кутузовым, начал докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам его видел и понял.
– Все пункты нашей позиции в руках неприятеля и отбить нечем, потому что войск нет; они бегут, и нет возможности остановить их, – докладывал он.
Кутузов, остановившись жевать, удивленно, как будто не понимая того, что ему говорили, уставился на Вольцогена. Вольцоген, заметив волнение des alten Herrn, [старого господина (нем.) ] с улыбкой сказал:
– Я не считал себя вправе скрыть от вашей светлости того, что я видел… Войска в полном расстройстве…
– Вы видели? Вы видели?.. – нахмурившись, закричал Кутузов, быстро вставая и наступая на Вольцогена. – Как вы… как вы смеете!.. – делая угрожающие жесты трясущимися руками и захлебываясь, закричал он. – Как смоете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения неверны и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему.
Вольцоген хотел возразить что то, но Кутузов перебил его.
– Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, – строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. – Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, – сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn. [на это самодурство старого господина. (нем.) ]
– Да, вот он, мой герой, – сказал Кутузов к полному красивому черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на главном пункте Бородинского поля.
Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по французски сказал:
– Vous ne pensez donc pas comme lesautres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]
– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.


Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.
Свист и удар! В пяти шагах от него взрыло сухую землю и скрылось ядро. Невольный холод пробежал по его спине. Он опять поглядел на ряды. Вероятно, вырвало многих; большая толпа собралась у 2 го батальона.
– Господин адъютант, – прокричал он, – прикажите, чтобы не толпились. – Адъютант, исполнив приказание, подходил к князю Андрею. С другой стороны подъехал верхом командир батальона.
– Берегись! – послышался испуганный крик солдата, и, как свистящая на быстром полете, приседающая на землю птичка, в двух шагах от князя Андрея, подле лошади батальонного командира, негромко шлепнулась граната. Лошадь первая, не спрашивая того, хорошо или дурно было высказывать страх, фыркнула, взвилась, чуть не сронив майора, и отскакала в сторону. Ужас лошади сообщился людям.
– Ложись! – крикнул голос адъютанта, прилегшего к земле. Князь Андрей стоял в нерешительности. Граната, как волчок, дымясь, вертелась между ним и лежащим адъютантом, на краю пашни и луга, подле куста полыни.
«Неужели это смерть? – думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. – Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух… – Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят.
– Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… – он не договорил. В одно и то же время послышался взрыв, свист осколков как бы разбитой рамы, душный запах пороха – и князь Андрей рванулся в сторону и, подняв кверху руку, упал на грудь.
Несколько офицеров подбежало к нему. С правой стороны живота расходилось по траве большое пятно крови.
Вызванные ополченцы с носилками остановились позади офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись лицом до травы, и, тяжело, всхрапывая, дышал.
– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».


Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…