Ла Монне

«Ла Монне» (фр. La Monnaie, официальное название - «Театр рояль де ла Монне» (фр. Théâtre Royal de la Monnaie) или «Конинклейке мюнтсаувбург» (нидерл. Koninklijke Muntschouwburg), буквально - Королевский театр монетного двора), также Де Мюнт , нидерл. De Munt — монета) — Королевский оперный театр в Брюсселе, основанный в 1700 году. Получил своё название от монетного двора, разрушенного войсками французского короля Людовика XV, на месте которого был построен.

Сыграл особую роль в политической истории Бельгии: с его сцены 25 августа 1830 года, на день рождения короля Нидерландов Вильгельма I, во время действия оперы Даниэля Обера «Немая из Портичи», при исполнении арии Мазаньелло прозвучал лозунг-клич Aux armes! Aux armes! (К оружию! Всем к оружию!), ставший катализатором Бельгийской революции, закончившейся провозглашением независимости Бельгии.

Здание

Первое здание Оперы было возведено около 1700 года венецианскими архитекторами Паоло и Пьетро Бецци, приглашёнными итальянским музыкантом и финансистом Джио-Паоло Бомбарда. В XVIII столетии она считалась одним из красивейших театров Европы. Спустя 80 лет брюссельские власти приняли решение реконструировать и расширить старый театр, однако новое здание было построено за старой Оперой лишь в 1818 году (открыто в 1819-м). Этот зрительный зал был уничтожен пожаром, после чего в 1855 году архитектором Жозефом Пулартом было возведено нынешнее здание. Новый зрительный зал был рассчитан на 1150 мест, а также 250 сидячих мест в фойе театра.

Труппа

Балет

В «Ла Монне» сделали свои первые театральные шаги Мари-Анн де Камарго, впервые вышедшая на сцену здесь в 1720 году в десятилетнем возрасте и Мариус Петипа, дебютировавший здесь в 1827 году в отцовской постановке «Дансомании» в девятилетнем возрасте.

Начиная с последнего десятилетия XVIII века театр долгое время не имел своей балетной труппы. В 1815 и 1818 годах на его сцене гастролировали артисты парижского театра «Порт-Сен-Мартен», в числе которых был и будущий балетмейстер «Ла Монне» Жан-Антуан Петипа. Собственная небольшая балетная труппа была основана директором и главным балетмейстером театра Эженом Гюсом всего за два года до приглашения сюда Петипа-отца в 1819 году. Основу её репертуара составляли балеты Жана Доберваля. В период Петипа, проработавшего здесь 12 лет, в репертуар вошли такие популярные парижские балеты, как «Нина, или Сумасшедшая от любви» (1813), «Венецианский карнавал» (1816), «Клари, или Обещание жениться» (1820) Луи Милона, «Марс и Венера, или Сети Вулкана» (1809, возобновление — 1826) Жан-Батиста Блаша и другие. В сезоне 1828—1829 годов балетный репертуар насчитывал уже свыше тридцати названий.

С началом революции в 1830 году театр закрылся, его сотрудники вынуждены были искать себе работу в других местах. Когда ситуация успокоилась, вернувшийся в Брюссель Петипа-отец в честь победы революционных сил поставил проникнутый патриотическим духом балет в шести картинах «23, 24, 25 и 26 сентября» — дни ожесточённых боёв бельгийцев с нидерландской армией, вошедшей в Брюссель 23 сентября и отступившей 27-го. Премьера состоялась 4 января 1831 года и стала последней работой Петипа для этой труппы. В 1833 году ему было предложено вернуться на должность балетмейстера, однако дальнейшему сотрудничеству помешало соперничество с итальянским балетмейстером Бартоломини.

Начиная с 1960 года «Ла Монне» стал основной сценой для Мориса Бежара и его «Балета XX века» — именно здесь прошли многие важнейшие премьеры балетмейстера. В 1987 году Бежар покинул «Ла Монне» и переехал в Лозанну, где основал новую труппу, а затем и новую балетную школу при ней.

Опера

Важным периодом в истории театра является период, когда им руководил Жерар Мортье (с 1982 по 1992 год).

С августа 2007 года директором оперы «Ла-Монне» является Питер де Калюве, в прошлом — директор Нидерландской Оперы в Амстердаме. Музыкальный руководитель — японский дирижёр Казуси Оно.

Руководство

См. Список директоров и балетмейстеров Театра «Ла Монне»

Ссылки

[www.lamonnaie.be/ Официальный сайт театра] (фр.) (нид.) (англ.)

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Ла Монне

– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.