Лбищенский рейд

Лбищенский рейд
Основной конфликт: Гражданская война в России
Дата	31 августа – 5 сентября 1919 года
Место	Урал
Итог	Победа Русской армии
Противники
Сводный спецотряд из состава Уральской армии Группа войск Туркестанского фронта Красной армии
Командующие
Н. Н. Бородин † В. И. Чапаев †
Силы сторон
1192 бойца 2 орудия 9 пулеметов До 3000 бойцов, 2 самолета большое число пулеметов
Потери
24 убитых 94 раненых 2500 бойцов
Общие потери
2524 убито 94 ранено

Лбищенский рейд — операция Уральской армии против сил РККА по уничтожению штаба группы войск Туркестанского фронта РККА, а также его командующего В. И. Чапаева. Проходила в сентябре 1919 года.

Военно-стратегическая обстановка накануне операции

В августе 1919 года за земли Уральского казачьего войска шли упорные и тяжелые бои: обе стороны — и белые, и красные — осознавали важность Уральского фронта, через территорию которого не только было возможно произвести соединение частей Восточного фронта под непосредственным командованием Верховного правителя России адмирала А. В. Колчака и Главнокомандующего ВСЮР генерала А. И. Деникина, но и важность данного участка фронта со стратегической точки зрения, как богатой нефтью и зерном территории.

Большевики вели наступательные действия подавляющими численно силами, уральские казаки, отчаянно сопротивляясь, отступали под натиском 4-й и 11-й красных армий. Уральцы искали способ перехватить инициативу и остановить наступающего противника.

Планирование операции

Атаман уральских казаков В. С. Толстов собрал совещание, на котором обсуждался характер встречной операции против красных. Возобладала точка зрения, в соответствии с которой из состава Уральской отдельной белой армии выделялся небольшой по численности, но хорошо вооруженный отряд из лучших бойцов на самых выносливых конях, которому ставилось в задачу совершить глубокий рейд по тылам врага: отряд должен был тайно пройти расположение красных войск, не вступая с ними в бой, и проникнуть к ним глубоко в тыл. Он должен был подойти к Лбищенской станице, занятой красными, внезапным ударом взять её и отсечь красные войска от баз, вынудив их к отходу.

В это время казачьи разъезды захватили двух ординарцев красных с секретными документами, из которых стало ясно, что в Лбищенске находится штаб дивизии Чапаева, являвшийся одновременно и штабом всей войсковой группы Туркестанского фронта, склады оружия и боеприпасов на две стрелковые дивизии, а также установлена численность красных войск.

Так как Лбищенск охранялся силами красных до 3000 штыков и шашек при большом количестве пулемётов, а днем в районе станицы патрулировали два аэроплана красных, задача отряда была изначально весьма трудной. Для выполнения операции надо было пройти около 150 километров по голой степи, причем только ночью, так как дневное передвижение не могло бы остаться незамеченным красными летчиками, иначе вся операция теряла смысл, ввиду того, что её успех целиком зависел от внезапности.

Состав сводного отряда

Для реализации рейда был организован специальный сводный отряд, в который вошли казаки 1-й дивизии 1-го Уральского корпуса полковника Т. И. Сладкова и добровольцы крестьяне-белогвардейцы из Саратовской губернии подполковника Ф. Ф. Познякова (Позняковский конный). Командовать отрядом численностью 1192 бойцов при 9 пулеметах и 2 орудиях был назначен генерал-майор Н. Н. Бородин — человек, лично участвовавший в боях. В поход было приказано взять еды максимум на неделю и побольше патронов, отказавшись от обоза для увеличения маневренности.

Переход Каленый — Лбищенск

31 августа с наступлением сумерек отряд казаков выдвинулся из поселка Каленого в степь в западном направлении. Двигались с соблюдением всех возможных мер секретности: запрещалось жечь костры, курить, громко разговаривать. Для сохранения операции в секрете от красных спецотряд на большой скорости всю ночь уходил все дальше и дальше в степь. После небольшого дневного перекура белый отряд изменил направление движения, уже двигаясь по Кушумской низине, и пошел вверх вдоль устья реки Урал. Поход был весьма тяжел, например 1 сентября казакам пришлось провести весь день под палящим солнцем в степи в низине, так как выход из неё хорошо просматривался красными летчиками. Начальнику отряда в один из моментов, когда аэропланы пролетали вблизи пришлось распорядиться отогнать лошадей в камыши, тачанки и орудия быстро забросать травой, а личному составу лечь рядом и ожидать улета красных. С наступлением темноты казаки форсированным маршем удалились от опасного места, подойдя на 3-й день пути к цели своего похода — Лбищенску на расстояние 12 верст и перейдя дорогу Лбищенск — Сломихинск.

Близ станицы белые расположились во впадине, выслав по всем направлениям разъезды для захвата красных «языков», которые, будучи захваченными разведкой белых вместе с обозом, показали, что Чапаев находится в Лбищенске, а один из красноармейцев даже вызвался показать дом, где квартировал красный командующий. В течение следующего дня казакам был дан отдых для того, чтобы привести себя в порядок перед началом боевой части операции, а в направлении Лбищенска были направлены усиленные разъезды, которые прекрасно справились с поставленной задачей никого не пустить в город и не выпустить из него: все пытавшиеся попасть в Лбищенск или покинуть его были пойманы белыми разведчиками.

Несмотря на все меры предосторожности, предпринятые белыми разведчиками, красноармейцы заметили чужие конные разъезды и донесли своему начальству. Однако Чапаев и комиссар дивизии Батурин посмеялись над ними, найдя невероятной возможность столь дерзкого рейда со стороны отступающих к Каспийскому морю белых войск. Даже когда Чапаев получил известие о захвате обоза, он не придал этому значения. Отправленные же на разведку 4 сентября разъезды красных и 2 аэроплана ничего подозрительного обнаружить не смогли, так как никто и не думал искать белый спецотряд непосредственно под самим Лбищенском, где располагался штаб группировки красных войск.

Планирование атаки на Лбищенск

При планировании атаки на центр группировки красных ставилась задача Чапаева взять живым. Чапаев был злейшим врагом Уральского казачества и дважды умудрялся ускользать из рук казаков: в октябре 1918 года и апреле 1919 года. Эта важная задача была возложена на специальный взвод подхорунжего Белоножкина: бойцы взвода должны были атаковать населенный пункт в первой цепи, а затем, вместе с вызвавшимся показать квартиру Чапаева красноармейцем броситься туда и схватить красного комдива.

Непосредственно перед атакой полковник Сладков наказал бойцам не увлекаться сбором трофеев и не разбредаться — во избежание срыва важной операции; а также объяснил важность ликвидации Чапаева, который в третий раз уже не должен был уйти от возмездия казаков.

Согласно плану солдаты Познякова должны были атаковать центр станицы, которая находилась вдоль Урала, большая часть казаков должна была действовать на флангах, а 300 казаков оставаться в резерве.

Перед атакой казаки получили гранаты, а сотенные командиры получили приказания при занятии окраины города собрать сотни повзводно, каждому взводу поручив очистку одной из сторон улицы, имея при себе небольшой резерв на случай контратаки красных.

Взятие Лбищенска

В 3 часа утра цепи белых двинулись к городу. Разведчиками без шума были взяты красные караулы. После того как была занята окраина, отряд начал втягиваться на улицы Лбищенска. Однако находившийся на мельнице красный караул заметил белые цепи и, прежде чем разбежаться, сделал винтовочный выстрел в воздух.

Участник боя есаул Фаддеев так описывал события: «двор за двором, дом за домом „очищали“ взводы, сдававшихся мирно отправляли в резерв. Сопротивляющихся ожидала участь быть разорванным бомбой или разрубленным шашкой». В окна домов, откуда по белогвардейцам красные пытались открывать огонь, сразу же летели гранаты, однако большинство застигнутых врасплох красных сдавались в плен, не оказав сопротивления.

Пленных было настолько много, что сперва 2-й Партизанский полк был вынужден их расстреливать, опасаясь оставлять у себя в тылу 2 тыс. красноармейцев, но позже белые всё же приостановили расстрелы и стали сгонять красноармейцев в одну толпу.

В одном из домов были захвачены 6 большевистских комиссаров. Участник боя Погодаев так описал их захват:

…У одного прыгает челюсть. Они бледны. Спокойнее держат себя двое русских. Но и у них застыла обреченность в глазах. Они с испугом смотрят на Бородина. Их дрожащие руки тянутся к козырькам. Отдают честь. Это получается нелепо. На фуражках — красные звезды с серпом и молотом, на шинелях нет погон

Бойцы белого спецотряда охватили станицу, и постепенно сходились к её центру. Среди большевистского гарнизона Лбищенска началась паника. Кое-где всё же красные смогли сгруппироваться и после коротких стычек с солдатами и казаками отходили к Уралу.

Гибель Чапаева

С помощью плененного казаками накануне штурма станицы красноармейца специальный взвод, выделенный для поимки Чапаева, прорвался к его штабу. Однако командир белого взвода Белоножкин не оцепил штаб красных, а повёл своих бойцов во двор дома, где был обнаружен оседланный конь, которого кто-то изнутри дома держал за повод через прикрытую дверь. Когда на приказ Белоножкина находящимся внутри выходить и сдаваться не последовало ответа, в слуховое окно дома был произведен выстрел, напугавший коня, который выволок из дверей дома державшего его личного ординарца Чапаева Петра Исаева. Думая, что это и есть Чапаев, весь взвод ринулся к нему, чем воспользовался настоящий Чапаев, сбежавший в этот момент из дома, но получивший-таки от Белоножкина в этот момент ранение в руку.

По рассказам пленных красноармейцев, Чапаеву удалось остановить в панике бегущих к Уралу красных, собрав вокруг себя сотню бойцов с пулемётами, которых он повёл в контратаку на взвод Белоножкина, у которого не было пулеметов, и которому поэтому пришлось оставить штаб сотне чапаевцев. Последние сразу же засели в штабе и заняли оборону. В этом бою, «по дальнейшим показаниям, …Чапаев, ведя на нас группу красноармейцев, был ранен в живот. Ранение оказалось тяжелым настолько, что он не мог после этого уже руководить боем и был на досках переправлен через Урал… он [Чапаев] уже на азиатской стороне р. Урал скончался от раны в живот».

Заняв берег реки, казаки уже не встречали сопротивления: ловили и рубили в панике метавшихся красных.

Группа красноармейцев, засев за стенами штаба задерживала наступление казаков и пыталась прикрыть переправу раненого Чапаева на снятых воротах, превращённых в плот, на другой берег Урала. Казачий сотник В. Новиков, наблюдавший за Уралом, свидетельствовал также, что лично видел, как напротив центра Лбищенска перед самым концом боя красные кого-то переправили через реку.

Поэтому несостоятельной является версия, которая была официально принята и декларировалась в советской историографии о том, что якобы обороной штаба руководил Чапаев. Обороной красных руководил, прикрывая переправу Чапаева, бывший офицер Ночков, начальник штаба красной 25-й дивизии. Основные силы белых к этому моменту ещё к центру Лбищенска не подошли, и Чапаева упустили.

Взятие штаба красных и окончание разгрома красных

Отряд Ночкова, засевший в штабе, жестоким огнём парализовывал все попытки белых занять центр станицы. Дом был расположен таким образом, что из него простреливались все подходы к центру Лбищенска. После нескольких неудачных атак казаки и солдаты стали накапливаться за стенами соседних домов. Большевики предприняли несколько контратак. В это время часть коммунистов и солдат красной конвойной команды во главе с комиссаром Батуриным с пулеметом заняла партком на окраине станицы, отбивая попытки белых охватить штаб Чапаева с другой стороны. Видя заминку у штаба, казаки-пулеметчики хорунжего Сафарова решили рискнуть и выскочили на тачанке на расстояние 50 шагов к штабу, надеясь при помощи пулемета подавить сопротивление красных, но сами погибли под ураганным огнём оборонявшихся. Генерал-майор Н. Н. Бородин, намереваясь спасти раненого солдата, последнего уцелевшего из бойцов в тачанке, лично повел на подмогу находящемуся под огнём в тачанке группу казаков, но сам упал сраженный пулей красноармейца.

Полковник Сладков, принявший командование спецотрядом, приказал пулеметному спецвзводу взять дом, где засел Батурин, и затем овладеть штабом большевиков. Часть казаков отвлекала красных, ведя с ними перестрелку, а другие, взяв два ручных пулемета «Льюис», залезли на крышу соседнего, более высокого дома, и превратили крышу дома с красными в решето, перебив большую часть оборонявшихся. Сопротивление парткома было сломлено.

В это время казаки подтянули батарею. Орудийного обстрела красные не выдержали и бежали к Уралу, оставив штаб без прикрытия. Во время последовавшего штурма штаба белыми, красноармейцы бросили раненого Ночкова, он отполз под лавку, где его нашли и убили казаки.

Красные, успевшие бежать, бросаясь с обрыва, плыли через Урал. Из них почти никто не уцелел, их расстреливали: «Урал окрасился кровью. Раненые, выбиваясь из последних сил, все же плыли, но настигнутые другой пулей, шли ко дну».

Потери и трофеи

В результате Лбищенского боя гарнизон красных (до 3000 штыков и сабель) был практически полностью уничтожен — в самом Лбищенске насчитали 1500 тел убитых, остальные утонули в р. Урал или были зарублены в степи. Было взято в плен около 800 человек. Общие потери белых во время этой операции составили 118 человек — 24 убитых (в том числе Бородин Н. Н.) и 94 раненых.

Трофеи, взятые в Лбищенске, оказались огромными. Было захвачено амуниции, продовольствия, снаряжения на 2 дивизии, радиостанция, пулеметы, кинематографические аппараты, 4 аэроплана. В тот же день к этим четырем прибавился еще один. Красный летчик, не зная о случившемся, сел в Лбищенске. Были и другие трофеи. Полковник Изергин рассказывает о них так: «В Лбищенске штаб Чапаева располагался не без удобств и приятного препровождения времени: в числе пленных — или трофеев — оказалось большое число машинисток и стенографисток. Очевидно, в красных штабах много пишут…»

Литература

• Балмасов С. С. [www.posev.ru/files/magazine-archive/n204.pdf Лбищенский рейд и уничтожение штаба Чапаева 5 сентября 1919 г.] // Белая гвардия. 2001. — № 5. — С. 74-80.
• Изергин М. И. Рейд на Лбищенск. // Грани. — 1989. — № 151. — С. 167—207.
• Фурманов Д. А. Чапаев. М., 1977

Отрывок, характеризующий Лбищенский рейд

Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.