Левассёр, Рене

Рене́ Левассёр
фр. René Levasseur (de la Sarthe)
Дата рождения:	27 мая 1747(1747-05-27)
Место рождения:	Ле-Ман, Франция
Дата смерти:	17 сентября 1834(1834-09-17) (87 лет)
Место смерти:	Ле-Ман, Франция

Рене́ Левассёр (фр. René Levasseur (de la Sarthe), 27 мая 1747 года, Сен-Круа, провинция Мэн, ныне департамент Сарта — 17 сентября 1834 года Ле-Ман административный центр департамента Сарта) — французский революционер, депутат Национального конвента с сентября 1792 по октябрь 1795 года. Врач и хирург-акушер по профессии, известный своими опубликованными работами по медицине, привлекшими внимание не только во Франции.

Ранние годы и начало деятельности

Родился в состоятельной семье и получил медицинское образование. До революции работал хирургом-акушером в Ле-Мане. Дядя Левассёра по материнской линии, Дэвид ла Бросс, был богатым плантатором в Санто-Доминго и владел около 500 рабов. Бездетность дяди и близость с племянником обещали безоблачное будущее для молодого хирурга. Но именно это прямое знакомство с институтом рабовладения привело Левассёра к полному отрицанию рабства.

В 1790 году Рене Левассёр был избран в муниципалитет Ле-Мана, а в 1791 году в администрацию департамента Сарта. В это время он посещал клуб Миниме (фр. club де Minimes), где встречался с будущими представителями конвента Пьером Филиппо (1756-1794) и Этьенном-Франсуа Ле-Турнёром (1751-1817). Во время безвластия и беспорядков 1789 и 1790 годов, способствовал организации общественных работ в Ле-Мане, что снизило безработицу и общее состоянее напряжённости и противостояния в обществе.

Национальный конвент

7 сентября 1792 года Рене Левассёр избран в Национальный конвент от департамента Сарта большинством в 525 голосов избирателей. Вступил в Якобинсйий клуб и в конвенте присоединился к монтаньярам, радикальной части собрания. В голосовании о судьбе Людовика XVI 15 января 1793, голосовал за смерть, без апелляции или отсрочки.

Участвовал в обсуждении Конституции 1793 года. Являлся одним из принципиальных авторов закона об отмене рабства в колониях, принятого конвентом 4 февраля 1794 года (16 плювиоза II года). Во время обсуждения прав собственности и будучи в это время секретарём конвента отредактировал декрет, направленный против сторонников «аграрного» закона: «Национальный конвент назначает смертную казнь всякому, кто предложит аrрарный илu какой-либо друrой закон, подрываюший земельную, торrовую промышленную собственность». Поддерживает создание Революционного трибунала 9 марта 1793 года и является одним из последовательных противников жирондистов; поддержал восстание 31 мая и 2 июня 1793 года, утверждая, что закон требует, чтобы все депутаты, потерявшие доверие народа, должны быть помещены под арест, и что жирондисты потеряли это доверие из-за своей враждебности народу Парижа. «У нас требуют, — говорил он, — приказа о временном аресте двадцати двух, чтобы защитить их таким образом от народного гнева. Я настаиваю на том, что их следует арестовать окончательно, если они того заслужили. А они заслужили, и я сейчас вам это докажу». В длинной речи он перечисляет преступления, которые приписывают жирондистам, и прибавляет, что даже если они невиновны в этих преступлениях, то по крайней мере их подозревают в совершении их и, как подозреваемые, они должны быть судимы Конвентом на основании законов».

В качестве представителя Конвента Рене Левассёр часто направлялся в армейские части на севере и востоке Франции для реорганизации вооружённых сил республики и наведения порядка в наиболее угрожающих областях. Он был, например, с апреля по июль 1793 года в Арденнах. 6-8 сентября 1793 года в кровопролитной битве при Ондскоте французы разбили неприятельский корпус генерала Фрейтага и заставили спешно отступить ганноверскую, гессенскую и английскую армии. По мнению Манфреда битва была вьиrрана благодаря инициативе и решимости комиссаров Дельбреля и Левассёра. В 10 часов утра 8 сентября Гушар считал битву проигранной. Не будь депутата Дельбреля, он приказал бы отступать. Атака возобновилась. Депутаты Дельбрель и Левассёр вместе с генералами вели колонны на приступ. Под Левассёром была убита лошадь. В час пополудни Фрейтаг отступил .

Во время борьбы фракций зимой 1794 года выступал против дантонистов в защиту эбертистов; требовал освобождения Ронсена и Венсана. Матьез описывает накал дебатов в Якобинском клубе 3 нивоза: «Левассер из департамента Сарты произнес обвинительную речь против своего земляка Филиппо, которого обозвал лжецом и болтуном. Филиппо возразил ему в том же тоне». В предверии 9 термидора, перед очередным отъездом в миссию как представитель конвента, был свидетелем раскола в правительстве: «Присутствовавший при этом споре Левассер (из департамента Сарты) утверждал, что объяснение имело очень бурный характер и постепенно перешло в общую ссору. Бийо и Колло снова назвали Робеспьера диктатором» . Вернувшись в Париж после термидорианского переворота, поддержал переворот, о чём впоследствии сожалел в изгнании . Верный своим принципам, оставался на скамьях монтаньяров в конвенте и пытался противодействовать наступившей термидорианской реакции. После восстания 12 жерминаля 1795 года Левассёр арестован термидорианцами и приговорён к ссылке в Гвиану. Но благодаря всеобщей амнистии 4 брюмера 1795 года освобождён и возвращается в родной Ле-Ман, где возобновляет свою врачебную практику.

После реставрации

Во время реставрации в 1815 году Фуше включил Левассёра, почти семидесятилетнего к этому времени, в список цареубийц (фр. régicide). Левассёр был арестован и содержался некоторое время в тюрьме Кёльна, прежде чем уехать в изгнание. В 1815-1830 годах Рене Левассёр живёт в Нидерландах. Он был довольно успешен как врач и в 1819 году стал членом университета в Левене. В 1822 году он опубликовал в Брюсселе диссертацию по акушерству (фр. Dissertation sur la Symphyséotomie et sur l’enclavment: avec quatre figures en grandeur naturelle, Berthot, Brüssel 1822).

В 1829 году в Париже появился первый том мемуаров (фр. Mémoires де R. Levasseur (de la Sarthe) ex-conventionnel), за которым последовали еще три тома. Мемуары вызвали настоящую сенсацию и широкое признание, как и негодование со стороны консервативных кругов. Тогда как враждебные по отношению к революции книги появлялись в большом количестве, воспоминания Левассёра были первой работой положительно оценивающей революцию, написанной с точки зрения одного из активных, решительных и последовательных её участников — якобинцев. Правительство Карла X издало приказ о конфискации книги и подвергло издателей мемуаров штрафам за «возмущение принципов монархии и религии» (фр. outrageant les principes de la monarchie et la religion). Молодой Карл Маркс внимательнейшим образом изучал мемуары Левассёра и составил краткий конспект: «Борьба якобинцев с жирондистами».

После Июльской революции 1830 года Рене Левассёр вернулся во Францию.
Умер на родине в Ле-Мане четыре года спустя.

Память

• Бульвар в Ле-Мане носит его имя.
• В 1911 году бронзовая статуя Рене Левассёра была установлена перед префектурой Ле-Мана ( в настоящее время площадь Аристида Бриана). Во время окупации Франции во время Второй мировой войны монумент был уничтожен.
• Обелиск, посвященный ему установлен около центрального креста ( так называемое большое кладбище) западного кладбища в Ле-Мане. Посещая Ле-Ман, немецкий писатель Эрнст Юнгер отметил этот памятник в своем дневнике по состоянию на 15 августа 1943 года.
• В 2015 году Ведомственные архивы Сарты организовали выставку Рене Левассёра в честь 220-й годовщины отмены рабства[www.archives.sarthe.com/Rene_Levasseur.aspx].

Жан Жорес так оценивает идеи и принципы якобинца Левассёра: «Будущее доказало правоту Левассёра и замечательного оптимизма Революции. Через сто лет после Революции, пройдя сквозь многочисленные бури и несмотря на массу ограничений, которых члены Конвента не предвидели и не желали, несмотря на частичные монархические и олигархические пережитки, утопия в целом стала фактом. Всеобщее избирательное право стало реальностью: демократия обрела во Франции свою нормальную политическую форму в виде Республики и медленно, но с уверенностью в необходимости свершений развивается в направлении социального равенства, которое упразднит привилегии и наследственную власть как в экономической, так и в политической областях. В основе веры Левассёра лежит не только пламенное стремление к политической свободе, но и социальный опыт человечества, мало-помалу освобождающегося от всех форм рабства и наконец достигшего „совершеннолетия"» -- Жан Жорес

Примечания

Комментарии

Источники

Литература

• Волгин, В.П. Французская буржуазная революция 1789-1794 гг.. — M.: Академия Наук СССР, 1941.
• Жорес, Жан. Социалистическая история Французской революции в 6-х тт. — M: Прогресс, 1983. — Т. 6.
• Ламартин, Альфонс. История жирондистов. — М.: Захаров, 2013. — Т. II. — ISBN 978-5-8159-1148-2.
• Манфред, А.З. Великая французская революция. — М: Наука, 1983.
• Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения. — М.—Л.: Государственное издательство, 1929. — Т. III.
• Матьез, Альбер. Великая французская революция. — Ростов-на-Дону: Феникс, 1995.
• Олар, Франсуа-Альфонс. Политическая история французской революции. — М: Государственное социально-экономическое издательство, 1938.
• Adélaïde, Jacques. La Caraïbe et la Guyane au temps de la Révolution et de l'Empire. — Paris: Karthala, 1992. — ISBN 2-86537-342-8.
• Bertin, Serge. Le territoire partagé:guide des cimetières de la Sarthe. — Paris: editions Cénomane, 2009. — ISBN 2-267-01303-7.
• Jünger, Ernst. Second journal parisien. — Paris: Christian Bourgois éditeur, 1995. — ISBN 978-2-916329-17-8.
• Levasseur, R. Mémoires де R. Levasseur (de la Sarthe) ex-conventionnel. — Paris: Rapilly, 1829. — Т. I.
• Robert, Adolphe. Dictionnaire des parlementaires français. — Paris: Bourlon, Editour, 1890. — Т. IV.
• Triger, Robert. L'Année 1789 au Mans et dans le Haut-Maine. — Mamers: G. Fleury et A. Dangin, 1889.

Отрывок, характеризующий Левассёр, Рене

В назначенный час, напудренный и выбритый, князь вышел в столовую, где ожидала его невестка, княжна Марья, m lle Бурьен и архитектор князя, по странной прихоти его допускаемый к столу, хотя по своему положению незначительный человек этот никак не мог рассчитывать на такую честь. Князь, твердо державшийся в жизни различия состояний и редко допускавший к столу даже важных губернских чиновников, вдруг на архитекторе Михайле Ивановиче, сморкавшемся в углу в клетчатый платок, доказывал, что все люди равны, и не раз внушал своей дочери, что Михайла Иванович ничем не хуже нас с тобой. За столом князь чаще всего обращался к бессловесному Михайле Ивановичу.
В столовой, громадно высокой, как и все комнаты в доме, ожидали выхода князя домашние и официанты, стоявшие за каждым стулом; дворецкий, с салфеткой на руке, оглядывал сервировку, мигая лакеям и постоянно перебегая беспокойным взглядом от стенных часов к двери, из которой должен был появиться князь. Князь Андрей глядел на огромную, новую для него, золотую раму с изображением генеалогического дерева князей Болконских, висевшую напротив такой же громадной рамы с дурно сделанным (видимо, рукою домашнего живописца) изображением владетельного князя в короне, который должен был происходить от Рюрика и быть родоначальником рода Болконских. Князь Андрей смотрел на это генеалогическое дерево, покачивая головой, и посмеивался с тем видом, с каким смотрят на похожий до смешного портрет.
– Как я узнаю его всего тут! – сказал он княжне Марье, подошедшей к нему.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на брата. Она не понимала, чему он улыбался. Всё сделанное ее отцом возбуждало в ней благоговение, которое не подлежало обсуждению.
– У каждого своя Ахиллесова пятка, – продолжал князь Андрей. – С его огромным умом donner dans ce ridicule! [поддаваться этой мелочности!]
Княжна Марья не могла понять смелости суждений своего брата и готовилась возражать ему, как послышались из кабинета ожидаемые шаги: князь входил быстро, весело, как он и всегда ходил, как будто умышленно своими торопливыми манерами представляя противоположность строгому порядку дома.
В то же мгновение большие часы пробили два, и тонким голоском отозвались в гостиной другие. Князь остановился; из под висячих густых бровей оживленные, блестящие, строгие глаза оглядели всех и остановились на молодой княгине. Молодая княгиня испытывала в то время то чувство, какое испытывают придворные на царском выходе, то чувство страха и почтения, которое возбуждал этот старик во всех приближенных. Он погладил княгиню по голове и потом неловким движением потрепал ее по затылку.
– Я рад, я рад, – проговорил он и, пристально еще взглянув ей в глаза, быстро отошел и сел на свое место. – Садитесь, садитесь! Михаил Иванович, садитесь.
Он указал невестке место подле себя. Официант отодвинул для нее стул.
– Го, го! – сказал старик, оглядывая ее округленную талию. – Поторопилась, нехорошо!
Он засмеялся сухо, холодно, неприятно, как он всегда смеялся, одним ртом, а не глазами.
– Ходить надо, ходить, как можно больше, как можно больше, – сказал он.
Маленькая княгиня не слыхала или не хотела слышать его слов. Она молчала и казалась смущенною. Князь спросил ее об отце, и княгиня заговорила и улыбнулась. Он спросил ее об общих знакомых: княгиня еще более оживилась и стала рассказывать, передавая князю поклоны и городские сплетни.
– La comtesse Apraksine, la pauvre, a perdu son Mariei, et elle a pleure les larmes de ses yeux, [Княгиня Апраксина, бедняжка, потеряла своего мужа и выплакала все глаза свои,] – говорила она, всё более и более оживляясь.
По мере того как она оживлялась, князь всё строже и строже смотрел на нее и вдруг, как будто достаточно изучив ее и составив себе ясное о ней понятие, отвернулся от нее и обратился к Михайлу Ивановичу.
– Ну, что, Михайла Иванович, Буонапарте то нашему плохо приходится. Как мне князь Андрей (он всегда так называл сына в третьем лице) порассказал, какие на него силы собираются! А мы с вами всё его пустым человеком считали.
Михаил Иванович, решительно не знавший, когда это мы с вами говорили такие слова о Бонапарте, но понимавший, что он был нужен для вступления в любимый разговор, удивленно взглянул на молодого князя, сам не зная, что из этого выйдет.
– Он у меня тактик великий! – сказал князь сыну, указывая на архитектора.
И разговор зашел опять о войне, о Бонапарте и нынешних генералах и государственных людях. Старый князь, казалось, был убежден не только в том, что все теперешние деятели были мальчишки, не смыслившие и азбуки военного и государственного дела, и что Бонапарте был ничтожный французишка, имевший успех только потому, что уже не было Потемкиных и Суворовых противопоставить ему; но он был убежден даже, что никаких политических затруднений не было в Европе, не было и войны, а была какая то кукольная комедия, в которую играли нынешние люди, притворяясь, что делают дело. Князь Андрей весело выдерживал насмешки отца над новыми людьми и с видимою радостью вызывал отца на разговор и слушал его.
– Всё кажется хорошим, что было прежде, – сказал он, – а разве тот же Суворов не попался в ловушку, которую ему поставил Моро, и не умел из нее выпутаться?
– Это кто тебе сказал? Кто сказал? – крикнул князь. – Суворов! – И он отбросил тарелку, которую живо подхватил Тихон. – Суворов!… Подумавши, князь Андрей. Два: Фридрих и Суворов… Моро! Моро был бы в плену, коли бы у Суворова руки свободны были; а у него на руках сидели хофс кригс вурст шнапс рат. Ему чорт не рад. Вот пойдете, эти хофс кригс вурст раты узнаете! Суворов с ними не сладил, так уж где ж Михайле Кутузову сладить? Нет, дружок, – продолжал он, – вам с своими генералами против Бонапарте не обойтись; надо французов взять, чтобы своя своих не познаша и своя своих побиваша. Немца Палена в Новый Йорк, в Америку, за французом Моро послали, – сказал он, намекая на приглашение, которое в этом году было сделано Моро вступить в русскую службу. – Чудеса!… Что Потемкины, Суворовы, Орловы разве немцы были? Нет, брат, либо там вы все с ума сошли, либо я из ума выжил. Дай вам Бог, а мы посмотрим. Бонапарте у них стал полководец великий! Гм!…
– Я ничего не говорю, чтобы все распоряжения были хороши, – сказал князь Андрей, – только я не могу понять, как вы можете так судить о Бонапарте. Смейтесь, как хотите, а Бонапарте всё таки великий полководец!
– Михайла Иванович! – закричал старый князь архитектору, который, занявшись жарким, надеялся, что про него забыли. – Я вам говорил, что Бонапарте великий тактик? Вон и он говорит.
– Как же, ваше сиятельство, – отвечал архитектор.
Князь опять засмеялся своим холодным смехом.
– Бонапарте в рубашке родился. Солдаты у него прекрасные. Да и на первых он на немцев напал. А немцев только ленивый не бил. С тех пор как мир стоит, немцев все били. А они никого. Только друг друга. Он на них свою славу сделал.
И князь начал разбирать все ошибки, которые, по его понятиям, делал Бонапарте во всех своих войнах и даже в государственных делах. Сын не возражал, но видно было, что какие бы доводы ему ни представляли, он так же мало способен был изменить свое мнение, как и старый князь. Князь Андрей слушал, удерживаясь от возражений и невольно удивляясь, как мог этот старый человек, сидя столько лет один безвыездно в деревне, в таких подробностях и с такою тонкостью знать и обсуживать все военные и политические обстоятельства Европы последних годов.
– Ты думаешь, я, старик, не понимаю настоящего положения дел? – заключил он. – А мне оно вот где! Я ночи не сплю. Ну, где же этот великий полководец твой то, где он показал себя?
– Это длинно было бы, – отвечал сын.
– Ступай же ты к Буонапарте своему. M lle Bourienne, voila encore un admirateur de votre goujat d'empereur! [вот еще поклонник вашего холопского императора…] – закричал он отличным французским языком.
– Vous savez, que je ne suis pas bonapartiste, mon prince. [Вы знаете, князь, что я не бонапартистка.]
– «Dieu sait quand reviendra»… [Бог знает, вернется когда!] – пропел князь фальшиво, еще фальшивее засмеялся и вышел из за стола.
Маленькая княгиня во всё время спора и остального обеда молчала и испуганно поглядывала то на княжну Марью, то на свекра. Когда они вышли из за стола, она взяла за руку золовку и отозвала ее в другую комнату.
– Сomme c'est un homme d'esprit votre pere, – сказала она, – c'est a cause de cela peut etre qu'il me fait peur. [Какой умный человек ваш батюшка. Может быть, от этого то я и боюсь его.]
– Ax, он так добр! – сказала княжна.


Князь Андрей уезжал на другой день вечером. Старый князь, не отступая от своего порядка, после обеда ушел к себе. Маленькая княгиня была у золовки. Князь Андрей, одевшись в дорожный сюртук без эполет, в отведенных ему покоях укладывался с своим камердинером. Сам осмотрев коляску и укладку чемоданов, он велел закладывать. В комнате оставались только те вещи, которые князь Андрей всегда брал с собой: шкатулка, большой серебряный погребец, два турецких пистолета и шашка, подарок отца, привезенный из под Очакова. Все эти дорожные принадлежности были в большом порядке у князя Андрея: всё было ново, чисто, в суконных чехлах, старательно завязано тесемочками.
В минуты отъезда и перемены жизни на людей, способных обдумывать свои поступки, обыкновенно находит серьезное настроение мыслей. В эти минуты обыкновенно поверяется прошедшее и делаются планы будущего. Лицо князя Андрея было очень задумчиво и нежно. Он, заложив руки назад, быстро ходил по комнате из угла в угол, глядя вперед себя, и задумчиво покачивал головой. Страшно ли ему было итти на войну, грустно ли бросить жену, – может быть, и то и другое, только, видимо, не желая, чтоб его видели в таком положении, услыхав шаги в сенях, он торопливо высвободил руки, остановился у стола, как будто увязывал чехол шкатулки, и принял свое всегдашнее, спокойное и непроницаемое выражение. Это были тяжелые шаги княжны Марьи.
– Мне сказали, что ты велел закладывать, – сказала она, запыхавшись (она, видно, бежала), – а мне так хотелось еще поговорить с тобой наедине. Бог знает, на сколько времени опять расстаемся. Ты не сердишься, что я пришла? Ты очень переменился, Андрюша, – прибавила она как бы в объяснение такого вопроса.
Она улыбнулась, произнося слово «Андрюша». Видно, ей самой было странно подумать, что этот строгий, красивый мужчина был тот самый Андрюша, худой, шаловливый мальчик, товарищ детства.
– А где Lise? – спросил он, только улыбкой отвечая на ее вопрос.
– Она так устала, что заснула у меня в комнате на диване. Ax, Andre! Que! tresor de femme vous avez, [Ax, Андрей! Какое сокровище твоя жена,] – сказала она, усаживаясь на диван против брата. – Она совершенный ребенок, такой милый, веселый ребенок. Я так ее полюбила.
Князь Андрей молчал, но княжна заметила ироническое и презрительное выражение, появившееся на его лице.
– Но надо быть снисходительным к маленьким слабостям; у кого их нет, Аndre! Ты не забудь, что она воспитана и выросла в свете. И потом ее положение теперь не розовое. Надобно входить в положение каждого. Tout comprendre, c'est tout pardonner. [Кто всё поймет, тот всё и простит.] Ты подумай, каково ей, бедняжке, после жизни, к которой она привыкла, расстаться с мужем и остаться одной в деревне и в ее положении? Это очень тяжело.
Князь Андрей улыбался, глядя на сестру, как мы улыбаемся, слушая людей, которых, нам кажется, что мы насквозь видим.
– Ты живешь в деревне и не находишь эту жизнь ужасною, – сказал он.
– Я другое дело. Что обо мне говорить! Я не желаю другой жизни, да и не могу желать, потому что не знаю никакой другой жизни. А ты подумай, Andre, для молодой и светской женщины похорониться в лучшие годы жизни в деревне, одной, потому что папенька всегда занят, а я… ты меня знаешь… как я бедна en ressources, [интересами.] для женщины, привыкшей к лучшему обществу. M lle Bourienne одна…