Левашов, Никита Фёдорович
Поделись знанием:
| Никита Фёдорович Левашов | |||||
| Дата рождения | |||||
|---|---|---|---|---|---|
| Дата смерти | |||||
| Место смерти | |||||
| Принадлежность | |||||
| Годы службы |
1815—1832 | ||||
| Звание |
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение | ||||
| Командовал | |||||
| Сражения/войны | |||||
| Награды и премии |
</td></tr> </table>Ники́та Фёдорович Левашо́в (15 сентября 1797—1832) — полковник, командир Иркутского гусарского полка. СодержаниеБиографияСлужил с 29 июня 1815 года колонновожатым; произведён в очередные звания: в портупей-юнкеры 17.5.1816, в корнеты 27.10.1816, в поручики 14.5.1818, в штаб-ротмистры 7.6.1822, в ротмистры 19.3.1825, в полковники — в ноябре 1827[1]. 7 января 1828 года переведён в Иркутский гусарский полк; с 3 марта 1829 определён в резервную бригаду 2-й Гусарской дивизии (Умань, Киевская губерния)[1]. В русско-турецкой войне был в походе в Молдавии и Валахии (с 8 августа 1828), затем в Болгарии, при осаде Силистрии (с 9 сентября)[1]. С 29 марта 1831 года участвовал в действиях против польских мятежников[1]. Умер в Царстве Польском, где был расквартирован Иркутский гусарский полк, которым он командовал[2]. Похоронен на кладбище Донского монастыря (участок 1)[3]. СемьяОтец — Фёдор Иванович Левашов (1751—1819) — генерал-майор, сенатор; мать — Евдокия (Авдотья) Николаевна (урожд. Хитрово; 1775—1837)[4]. За его матерью состояли более 1700 душ в Костромской, Калужской, Тульской и Тверской губерниях, а также каменный дом в Москве[1]. Жена — Александра Николаевна (1797 — 14.4.1848, Ганновер), вдова князя Григория Яковлевича Голицына (12.12.1789 — 1821)[1][4][5]. За ней состояли 1037 душ во Владимирской и 353 души — в Рязанской губернии[1]. Дети:
Награды
Напишите отзыв о статье "Левашов, Никита Фёдорович"Примечания
Ссылки
Отрывок, характеризующий Левашов, Никита Фёдорович– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал. Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе. Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его. Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого. Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности. Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года. Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность. Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы. Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа. Категории:
Навигация | ||||
