Левиафан (роман Акунина)

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Левиафан (Акунин)»)
Перейти к: навигация, поиск
Левиафан

Автор:

Борис Акунин

Жанр:

«герметичный» детектив

Язык оригинала:

русский

Оригинал издан:

1998

Оформление:

Константин Победин

Серия:

«Приключения Эраста Фандорина»

Издатель:

«Захаров»

Страниц:

264

ISBN:

ISBN 5-8159-0610-7

Предыдущая:

Турецкий гамбит

Следующая:

Смерть Ахиллеса

[www.akunin.ru/knigi/fandorin/erast/leviafan/ Электронная версия]

«Левиафан» (герметичный детектив) — книга Бориса Акунина из серии «Приключения Эраста Фандорина».



Сюжет

15 марта 1878 года на улице де Гренель в Париже совершено страшное преступление. Убит лорд Литтлби, семь его слуг и двое детей. Преступник не взял из дома ничего, кроме золотой статуэтки бога Шивы и расшитого платка. Через несколько дней статуэтку Шивы находят на дне Сены.

Комиссар полиции Гюстав Гош находит в руке убитого лорда значок пассажира первого класса пассажирского корабля «Левиафан», следующего из Саутгемптона в Калькутту. Комиссар выделяет нескольких пассажиров, у которых нет значка, и собирает их вместе в отдельный обеденный салон. Это английский баронет Реджинальд Милфорд-Стоукс, офицер императорской японской армии Гинтаро Аоно, беременная жена швейцарского банкира Рената Клебер, недавно разбогатевшая немолодая англичанка Кларисса Стамп и молодой, но уже поседевший русский дипломат Эраст Фандорин. Эту компанию Гош разбавляет судовым врачом Труффо с супругой, первым помощником капитана Шарлем Ренье и британским индологом, профессором археологии Свитчайлдом. Он рассказывает собравшимся о платке, который принадлежал баснословно богатому брахмапурскому радже Багдассару, основное богатство которого заключалось в ларце, набитом драгоценными камнями. Британцы обвинили его в поддержке восставших сипаев, и раджа покончил с собой, приказав передать сыну, проживающему во Франции, Коран, завёрнутый в платок. Командир эскадрона передал Коран, а платок оставил себе на память, потом он попал к лорду Литтлби.

Фандорин подсказывает, что злоумышленник убил домочадцев Литтлби, выдав себя за врача, проводящего вакцинацию ввиду вспыхнувшей в Париже холеры. Но вместо вакцины в шприцах была летальная доза морфия. Профессор Свитчайлд догадывается, что платок указывал на место, где раджа зарыл свой бесценный ларец, но злоумышленник объявляет пожарную тревогу, а в суматохе перерезает ему горло.

Гош выясняет, что Гинтаро Аоно не офицер, а врач, выпускник медицинского института, и обвиняет японца в убийстве Свитчайлда и Литлби с домочадцами. Однако Фандорин разбивает обвинительные построения комиссара. Капитан корабля получает телеграмму о несчастном случае с дочерью, его разбивает паралич, и Ренье замещает капитанский пост. Он ведёт корабль прямо на скалы, однако баронет, который постоянно проверяет курс, поднимает тревогу. Фандорин догадывается, что Ренье — сын раджи Багдассара и убийца и арестовывает его. Дав изобличающие себя показания, Ренье (по рассказу Гоша) заканчивает жизнь самоубийством. Далее, со слов Ренаты Клебер, комиссар набрасывается на неё, но та, завладев его револьвером, расстреливает комиссара.

Фандорин выводит на чистую воду Ренату Клебер: она известная авантюристка Мари Санфон, вышедшая замуж за Ренье. Гош, потеряв от жадности самообладание, убил Ренье и захватил платок, но Санфон, оставшись наедине с Гошем, хладнокровно всаживая пулю за пулей в комиссара, вынудила его отдать платок, после чего добила выстрелом в лоб. Фандорин находит платок, между обитателями салона поднимается спор о правах на клад Багдассара: его могли взять Бельгия (ещё нерождённый ребёнок Клебер — законный наследник раджи), Британия (собственность раджи конфискована правительством Её величества) или Франция (собственность гражданина Французской республики Ренье конфискована и перешла в собственность государства за совершение тягчайших преступлений). Спорящие едва не разрывают платок, но Фандорин берёт его на временное хранение, кладёт на столик, а потом намеренно открывает окна, и ветер уносит платок в океан. Разъярённая Санфон пытается убить дипломата, но ей мешает господин Аоно, а потом на неё падают большие напольные часы Фандорина, временно лишив сознания.

Интересные факты

  • Данное произведение написано в жанре «герметичный детектив»: круг подозреваемых чётко очерчен и обособлен с самого начала действия.
  • Структура книги оригинальна тем, что главный положительный герой (комиссар Гош), который «ведёт» нас за собой с первых страниц, в последней четверти повествования становится отрицательным, и затем сразу погибает.
  • Несмотря на то, что проницательный Эраст Фандорин выстроил аргументированную цепь событий, его умозаключения основаны на косвенных доказательствах, и в любом европейском суде присяжных опасную мошенницу Мари Санфон оправдали бы из-за недостатка улик. Фандорин это понимал: «Максимум того, что ей грозит, небольшой тюремный срок за покушение на убийство господина Аоно. Да и то найдутся смягчающие обстоятельства: аффект, потрясение, та же беременность. Больше ничего доказать не удастся — она блестяще нам это продемонстрировала. Уверяю вас, очень скоро Мари Санфон снова окажется на свободе»
  • Автора статьи из газеты «Ревю Паризьен» в первой главе книги зовут Ж. дю Руа — именно так звали главного героя романа Ги де Мопассана «Милый друг»
  • Объясняя пассажирам странное поведение японца, навлекшее на него подозрения, Фандорин противопоставляет японскую и европейскую культуры как «культуру стыда» и «культуру совести» соответственно. Однако подобные представления о японской культуре получили распространение лишь гораздо позднее, в середине XX века (в частности, в работах американского антрополога Рут Бенедикт), и применительно ко времени действия романа выглядят анахронизмом.

Напишите отзыв о статье "Левиафан (роман Акунина)"

Ссылки

  • [akunin.ru/knigi/fandorin/erast/leviafan/ Текст] книги на официальном сайте Б. Акунина
  • [zakharov.ru/index.php?option=com_books&task=book_details&book_id=5&Itemid=56 Б. Акунин. «Левиафан». М. : «Захаров», информация об издании]

Отрывок, характеризующий Левиафан (роман Акунина)

Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.
– На другой бочок перевернуться хотят, – прошептал слуга и поднялся, чтобы переворотить лицом к стене тяжелое тело графа.
Пьер встал, чтобы помочь слуге.
В то время как графа переворачивали, одна рука его беспомощно завалилась назад, и он сделал напрасное усилие, чтобы перетащить ее. Заметил ли граф тот взгляд ужаса, с которым Пьер смотрел на эту безжизненную руку, или какая другая мысль промелькнула в его умирающей голове в эту минуту, но он посмотрел на непослушную руку, на выражение ужаса в лице Пьера, опять на руку, и на лице его явилась так не шедшая к его чертам слабая, страдальческая улыбка, выражавшая как бы насмешку над своим собственным бессилием. Неожиданно, при виде этой улыбки, Пьер почувствовал содрогание в груди, щипанье в носу, и слезы затуманили его зрение. Больного перевернули на бок к стене. Он вздохнул.
– Il est assoupi, [Он задремал,] – сказала Анна Михайловна, заметив приходившую на смену княжну. – Аllons. [Пойдем.]
Пьер вышел.


В приемной никого уже не было, кроме князя Василия и старшей княжны, которые, сидя под портретом Екатерины, о чем то оживленно говорили. Как только они увидали Пьера с его руководительницей, они замолчали. Княжна что то спрятала, как показалось Пьеру, и прошептала:
– Не могу видеть эту женщину.
– Catiche a fait donner du the dans le petit salon, – сказал князь Василий Анне Михайловне. – Allez, ma pauvre Анна Михайловна, prenez quelque сhose, autrement vous ne suffirez pas. [Катишь велела подать чаю в маленькой гостиной. Вы бы пошли, бедная Анна Михайловна, подкрепили себя, а то вас не хватит.]
Пьеру он ничего не сказал, только пожал с чувством его руку пониже плеча. Пьер с Анной Михайловной прошли в petit salon. [маленькую гостиную.]
– II n'y a rien qui restaure, comme une tasse de cet excellent the russe apres une nuit blanche, [Ничто так не восстановляет после бессонной ночи, как чашка этого превосходного русского чаю.] – говорил Лоррен с выражением сдержанной оживленности, отхлебывая из тонкой, без ручки, китайской чашки, стоя в маленькой круглой гостиной перед столом, на котором стоял чайный прибор и холодный ужин. Около стола собрались, чтобы подкрепить свои силы, все бывшие в эту ночь в доме графа Безухого. Пьер хорошо помнил эту маленькую круглую гостиную, с зеркалами и маленькими столиками. Во время балов в доме графа, Пьер, не умевший танцовать, любил сидеть в этой маленькой зеркальной и наблюдать, как дамы в бальных туалетах, брильянтах и жемчугах на голых плечах, проходя через эту комнату, оглядывали себя в ярко освещенные зеркала, несколько раз повторявшие их отражения. Теперь та же комната была едва освещена двумя свечами, и среди ночи на одном маленьком столике беспорядочно стояли чайный прибор и блюда, и разнообразные, непраздничные люди, шопотом переговариваясь, сидели в ней, каждым движением, каждым словом показывая, что никто не забывает и того, что делается теперь и имеет еще совершиться в спальне. Пьер не стал есть, хотя ему и очень хотелось. Он оглянулся вопросительно на свою руководительницу и увидел, что она на цыпочках выходила опять в приемную, где остался князь Василий с старшею княжной. Пьер полагал, что и это было так нужно, и, помедлив немного, пошел за ней. Анна Михайловна стояла подле княжны, и обе они в одно время говорили взволнованным шопотом:
– Позвольте мне, княгиня, знать, что нужно и что ненужно, – говорила княжна, видимо, находясь в том же взволнованном состоянии, в каком она была в то время, как захлопывала дверь своей комнаты.
– Но, милая княжна, – кротко и убедительно говорила Анна Михайловна, заступая дорогу от спальни и не пуская княжну, – не будет ли это слишком тяжело для бедного дядюшки в такие минуты, когда ему нужен отдых? В такие минуты разговор о мирском, когда его душа уже приготовлена…