Левин, Дойвбер

Дойвбер Левин
Имя при рождении:	Дойв-Бер (Борис Михайлович) Левин
Дата рождения:	1904(1904)
Место рождения:	местечко Ляды, Горецкий уезд, Могилёвская губерния, ныне Витебская область
Дата смерти:	17 декабря 1941(1941-12-17)
Место смерти:	село Погостье, Ленинградская область
Гражданство:	СССР СССР
Род деятельности:	прозаик, сценарист
Направление:	авангардизм

Эта статья о писателе-авангардисте; другие значения: Левин, Борис Михайлович.

Дойвбер Ле́вин (Борис Михайлович; 1904—1941) — русский писатель, обериут.

Родился в хасидской семье (его родное местечко было центром движения Хабад), в детстве знал только идиш. Самоучкой овладел русским языком в начале 1920-х, когда приехал в Петроград на учёбу. В 1921 г. поступил в Петроградский университет, в 1922 г. перешел на театральное отделение Института истории искусств, где учился до 1928 года.

С 1926 по 1928 гг. участник литературной группы «Обэриу» («обэриуты»), в которую входили Даниил Хармс, Александр Введенский, Николай Заболоцкий. Левин был единственным «чистым» прозаиком среди обериутов. Его книга, написанная в духе обериутов — «Происхождение Феокрита» — не сохранилась. Участвовал в постановке пьесы Хармса «Елизавета Бам».

По словам Бахтерева, познакомился с Хармсом на одном из вечеров у П. Марселя и был одним из самых близких его друзей. По свидетельству И. В. Бахтерева, рассказы Левина оказали влияние на прозу и драматургию Хармса.

В воспоминаниях Л. Пантелеева Левин называется учеником Хармса. Маршак, обыгрывая значение имени Дойвбер — медведь, называл Левина «гималайским медведем».

В 1930 г. Левин начал публиковать книги для детей и юношества («Полет герр Думкопфа»). В 1931 г. вышла книга «Десять вагонов» о ленинградском еврейском детском доме, построенная как цикл рассказов — воспоминаний детей о жизни в местечках черты оседлости, об ужасах гражданской войны и погромов. В повестях Левина на еврейские темы — «Улица сапожников», 1932 (о пути в революцию сына ремесленника), «Вольные штаты Славичи», 1932 (о 33-часовом периоде власти банды анархистов в еврейском местечке), «Лихово» (о жизни местечковых бедняков-ремесленников), особенно в двух последних, преобладает плотный бытовой колорит.

В 1936 году по сценарию Левина выходит фильм «Федька», посвященный героике гражданской войны, в котором исполнял роль Петр Алейников и дебютировал Василий Меркурьев. Позднее вышла одноименная повесть Левина (1939).

Левин погиб на Ленинградском фронте.

Сочинения

• Полет герр Думкопфа. Книга для детей, 1930
• Десять вагонов, 1931
• Улица сапожни­ков, 1932
• Вольные штаты Славичи, 1932
• Ли­хово, 1934
• Федька. Сценарий, 1936, перераб. в повесть, 1939
• Амур-река. Пьеса, 1939
• Десять вагонов. М.: Текст, 2016.

Источники

• [www.eleven.co.il/article/12368 Электронная еврейская энциклопедия]
• Дымшиц В. [www.narodknigi.ru/journals/53/zabytyy_oberiut/ Забытый обэриут: К 100-летию со дня рождения Дойвбера Левина] // Народ Книги в мире книг. — 2004. — № 53.
• Казак В. Лексикон русской литературы XX века = Lexikon der russischen Literatur ab 1917 / [пер. с нем.]. — М. : РИК «Культура», 1996. — XVIII, 491, [1] с. — 5000 экз. — ISBN 5-8334-0019-8.</span>

Отрывок, характеризующий Левин, Дойвбер

– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.