Леви-Брюль, Люсьен

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Люсьен Леви-Брюль
Lucien Lévy-Bruhl
Дата рождения:

10 апреля 1857(1857-04-10)

Место рождения:

Париж

Дата смерти:

13 марта 1939(1939-03-13) (81 год)

Место смерти:

Париж

Научная сфера:

философия, антропология

Альма-матер:

Сорбонна

Люсьен Леви-Брюль (фр. Lucien Lévy-Bruhl; 10 апреля 1857, Париж13 марта 1939, там же) — французский философ, антрополог и этнолог. Профессор Сорбонны, член Академии моральных и политических наук. Известен своей теорией первобытного «дологического» мышления.



Биография

Люсьен Леви родился в Париже, в еврейской семье из Лотарингии (Меца и Сен-Дье-де-Вож). Его отец, Сильван Леви (1830—1915), был коммерсантом; мать, Эрнестина Леви (урождённая Бернар; 1832—1939), была домохозяйкой. Женившись на Алисе Луизе Брюль, из семьи состоятельного ювелира Давида Брюля (1822—1901) из Вормса, приобрёл вторую фамилию.[1]

Окончил Высшую нормальную школу со степенью агреже по философии.

Занимал в Сорбонне кафедру истории современной философии. Основатель Института этнологии Парижского университета.

Начинал как философ, первые работы посвящены истории развития немецкой философии[2], после знакомства с трудом Джеймса Фрэзера «Золотая ветвь» заинтересовался антропологией. По методологии, принципам постановки проблем выступал как ученик социолога Эмиля Дюркгейма. Позитивист.

Он также положил начало философской разработке понятия ответственности, обратившесь к ней в своём трактате "Идея ответственности" (L’idee de responsabilite; 1884).

Семья

Дологическое мышление

До Леви-Брюля был принят постулат одинаковости законов мышления для народов всех времён. Леви-Брюль считал, что разным типам общества и разным эпохам присущи разные типы мышления. Является автором теории дологического мышления, отличного от современного нам логического. До-логическое мышление нечувствительно к опытному знанию, оно мистично. В любом явлении первобытный человек видит действие сверхъестественных сил: болезнь, неурожай, плохая погода — это следствие колдовства. Применительно к такому мышлению Леви-Брюль вывел закон партиципации (сопричастия): для первобытного человека предмет может быть самим собой и одновременно чем-то иным. Примером действия такого закона может служить тотемизм, когда человек верит, что он одновременно является и животным. Другой пример — билокация, то есть одновременное нахождение какого-либо предмета или человека в двух местах. В поздних трудах под влиянием критики учёный несколько отошёл от своих позиций.

Труды

  • 1900 — Философия Огюста Конта / La Philosophie d’Auguste Comte
  • 1910 — Ментальные функции в примитивных обществах / Les fonctions mentales dans les sociétés inférieures
  • 1922 — Первобытное мышление / La mentalité primitive
  • 1927L'âme primitive
  • 1931 — Сверхъестественное в первобытном мышлении / Le surnaturel et la nature dans la mentalité primitive
  • 1935 — Первобытная мифология / La mythologie primitive
  • 1938L’expérience mystique et les symboles chez les primitifs
  • 1949Les carnets de Lucien Lévy-Bruhl
На русском языке
  • Леви-Брюль Л. Первобытное мышление. М., 1930 и 1980; СПб., 2002 (под названием «Первобытный менталитет»), М., 2012 и 2014.
  • Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М., 1937; М., 1999; М., 2010, М., 2012 и 2014.
  • Леви-Брюль Л. Первобытная мифология. М. 2010; М., 2012 и 2014.
На интернете
  • [librus.info/lib/psyhol/L-Bruhl1.rar Книга Леви-Брюля «Сверхъестественное в первобытном мышлении»] (txt-формат)

Напишите отзыв о статье "Леви-Брюль, Люсьен"

Примечания

  1. [books.google.com/books?id=i72VGVlhDc8C&pg=PA28&lpg=PA28&dq= Writing the History of the Mind]
  2. НФЭ
  3. [books.google.com/books?id=s6sJRLDWhWcC&pg=PA205&lpg=PA205&dq= Etudes Sur Helene Metzger]
  4. [books.google.com/books?id=waAxBwAAQBAJ&pg=PA129&lpg=PA129&dq= Alfred and Lucie Dreyfus in the Phantasmagoria]
  5. [jwa.org/encyclopedia/article/metzger-helene Jewish Women's Archive]
  6. [www.geni.com/people/L%C3%A9on-Marcel-L%C3%89VY-BRUHL/6000000007597907004 Генеалогия семьи Леви-Брюль]

Литература

Отрывок, характеризующий Леви-Брюль, Люсьен

– Вы пройдите вот туда то, они там. Она и есть. Все убивалась, плакала, – сказала опять баба. – Она и есть. Вот сюда то.
Но Пьер не слушал бабу. Он уже несколько секунд, не спуская глаз, смотрел на то, что делалось в нескольких шагах от него. Он смотрел на армянское семейство и двух французских солдат, подошедших к армянам. Один из этих солдат, маленький вертлявый человечек, был одет в синюю шинель, подпоясанную веревкой. На голове его был колпак, и ноги были босые. Другой, который особенно поразил Пьера, был длинный, сутуловатый, белокурый, худой человек с медлительными движениями и идиотическим выражением лица. Этот был одет в фризовый капот, в синие штаны и большие рваные ботфорты. Маленький француз, без сапог, в синей шипели, подойдя к армянам, тотчас же, сказав что то, взялся за ноги старика, и старик тотчас же поспешно стал снимать сапоги. Другой, в капоте, остановился против красавицы армянки и молча, неподвижно, держа руки в карманах, смотрел на нее.
– Возьми, возьми ребенка, – проговорил Пьер, подавая девочку и повелительно и поспешно обращаясь к бабе. – Ты отдай им, отдай! – закричал он почти на бабу, сажая закричавшую девочку на землю, и опять оглянулся на французов и на армянское семейство. Старик уже сидел босой. Маленький француз снял с него последний сапог и похлопывал сапогами один о другой. Старик, всхлипывая, говорил что то, но Пьер только мельком видел это; все внимание его было обращено на француза в капоте, который в это время, медлительно раскачиваясь, подвинулся к молодой женщине и, вынув руки из карманов, взялся за ее шею.
Красавица армянка продолжала сидеть в том же неподвижном положении, с опущенными длинными ресницами, и как будто не видала и не чувствовала того, что делал с нею солдат.
Пока Пьер пробежал те несколько шагов, которые отделяли его от французов, длинный мародер в капоте уж рвал с шеи армянки ожерелье, которое было на ней, и молодая женщина, хватаясь руками за шею, кричала пронзительным голосом.
– Laissez cette femme! [Оставьте эту женщину!] – бешеным голосом прохрипел Пьер, схватывая длинного, сутоловатого солдата за плечи и отбрасывая его. Солдат упал, приподнялся и побежал прочь. Но товарищ его, бросив сапоги, вынул тесак и грозно надвинулся на Пьера.
– Voyons, pas de betises! [Ну, ну! Не дури!] – крикнул он.
Пьер был в том восторге бешенства, в котором он ничего не помнил и в котором силы его удесятерялись. Он бросился на босого француза и, прежде чем тот успел вынуть свой тесак, уже сбил его с ног и молотил по нем кулаками. Послышался одобрительный крик окружавшей толпы, в то же время из за угла показался конный разъезд французских уланов. Уланы рысью подъехали к Пьеру и французу и окружили их. Пьер ничего не помнил из того, что было дальше. Он помнил, что он бил кого то, его били и что под конец он почувствовал, что руки его связаны, что толпа французских солдат стоит вокруг него и обыскивает его платье.
– Il a un poignard, lieutenant, [Поручик, у него кинжал,] – были первые слова, которые понял Пьер.
– Ah, une arme! [А, оружие!] – сказал офицер и обратился к босому солдату, который был взят с Пьером.
– C'est bon, vous direz tout cela au conseil de guerre, [Хорошо, хорошо, на суде все расскажешь,] – сказал офицер. И вслед за тем повернулся к Пьеру: – Parlez vous francais vous? [Говоришь ли по французски?]
Пьер оглядывался вокруг себя налившимися кровью глазами и не отвечал. Вероятно, лицо его показалось очень страшно, потому что офицер что то шепотом сказал, и еще четыре улана отделились от команды и стали по обеим сторонам Пьера.
– Parlez vous francais? – повторил ему вопрос офицер, держась вдали от него. – Faites venir l'interprete. [Позовите переводчика.] – Из за рядов выехал маленький человечек в штатском русском платье. Пьер по одеянию и говору его тотчас же узнал в нем француза одного из московских магазинов.
– Il n'a pas l'air d'un homme du peuple, [Он не похож на простолюдина,] – сказал переводчик, оглядев Пьера.
– Oh, oh! ca m'a bien l'air d'un des incendiaires, – смазал офицер. – Demandez lui ce qu'il est? [О, о! он очень похож на поджигателя. Спросите его, кто он?] – прибавил он.
– Ти кто? – спросил переводчик. – Ти должно отвечать начальство, – сказал он.
– Je ne vous dirai pas qui je suis. Je suis votre prisonnier. Emmenez moi, [Я не скажу вам, кто я. Я ваш пленный. Уводите меня,] – вдруг по французски сказал Пьер.
– Ah, Ah! – проговорил офицер, нахмурившись. – Marchons! [A! A! Ну, марш!]
Около улан собралась толпа. Ближе всех к Пьеру стояла рябая баба с девочкою; когда объезд тронулся, она подвинулась вперед.
– Куда же это ведут тебя, голубчик ты мой? – сказала она. – Девочку то, девочку то куда я дену, коли она не ихняя! – говорила баба.
– Qu'est ce qu'elle veut cette femme? [Чего ей нужно?] – спросил офицер.
Пьер был как пьяный. Восторженное состояние его еще усилилось при виде девочки, которую он спас.
– Ce qu'elle dit? – проговорил он. – Elle m'apporte ma fille que je viens de sauver des flammes, – проговорил он. – Adieu! [Чего ей нужно? Она несет дочь мою, которую я спас из огня. Прощай!] – и он, сам не зная, как вырвалась у него эта бесцельная ложь, решительным, торжественным шагом пошел между французами.
Разъезд французов был один из тех, которые были посланы по распоряжению Дюронеля по разным улицам Москвы для пресечения мародерства и в особенности для поимки поджигателей, которые, по общему, в тот день проявившемуся, мнению у французов высших чинов, были причиною пожаров. Объехав несколько улиц, разъезд забрал еще человек пять подозрительных русских, одного лавочника, двух семинаристов, мужика и дворового человека и нескольких мародеров. Но из всех подозрительных людей подозрительнее всех казался Пьер. Когда их всех привели на ночлег в большой дом на Зубовском валу, в котором была учреждена гауптвахта, то Пьера под строгим караулом поместили отдельно.


В Петербурге в это время в высших кругах, с большим жаром чем когда нибудь, шла сложная борьба партий Румянцева, французов, Марии Феодоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением придворных трутней. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь шла по старому; и из за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ. Те же были выходы, балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы службы и интриги. Только в самых высших кругах делались усилия для того, чтобы напоминать трудность настоящего положения. Рассказывалось шепотом о том, как противоположно одна другой поступили, в столь трудных обстоятельствах, обе императрицы. Императрица Мария Феодоровна, озабоченная благосостоянием подведомственных ей богоугодных и воспитательных учреждений, сделала распоряжение об отправке всех институтов в Казань, и вещи этих заведений уже были уложены. Императрица же Елизавета Алексеевна на вопрос о том, какие ей угодно сделать распоряжения, с свойственным ей русским патриотизмом изволила ответить, что о государственных учреждениях она не может делать распоряжений, так как это касается государя; о том же, что лично зависит от нее, она изволила сказать, что она последняя выедет из Петербурга.