Левон II

Левон II арм. Լեւոն Բ Ռուբինյան, фр. Léon II<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Правитель Киликии, 1-й король Киликийской Армении
14 сентября 1187 — 1219
Коронация:	6 января 1198/1199, Тарс
Предшественник:	Рубен II
Преемник:	Хетум I
Вероисповедание:	Армянская апостольская церковь
Рождение:	1150(1150) Киликия
Смерть:	1219(1219) Киликия
Род:	Рубениды
Отец:	Стефан
Мать:	Рита из рода Хетумидов
Супруга:	1. Изабелла Антиохийская (1188/89- 1205/06) 2. Сибилла Лузиньян(1210/11)
Дети:	от первого брака: Стефания Армянская от второго брака: Забел (Изабелла)
Автограф:

Левон II (арм. Լեւոն Բ Մեծագործ, фр. Léon II; 1150—1219) коронован как Левон I — первый царь Киликийской Армении из армянской династии Рубенидов, правил с 1187 по 1219. Правление Левона II совпало со временем третьего похода крестоносцев под предводительством Фридриха I Барбароссы. Его современником была другая крупная фигура этой эпохи — Салах ад-Дин.

Во время правления Левона Великого, Киликия пережила эпоху экономического и культурного расцвета, являясь одной из самых значимых христианских стран на Ближнем Востоке. Такие мировые силы как Священная Римская империя, папство и даже Аббасидский халиф соперничали за влияние над Киликией. Каждый стремился стать первым, кто признает принца Киликии Левона II законным королём. В результате, 6 января 1198 года в городе Тарс он был коронован и провозглашён царём и Германской и Византийской империями. На коронации Левона II присутствовали представители и христианских и нескольких мусульманских стран, таким образом подчеркнув значительное положение, которые приобрела Киликия.

Внешняя политика

С первых же дней своего правления Левон II столкнулся с султанами Иконии, Дамаска и Алеппо. Чтобы в дальнейшем не быть застигнутым врасплох, он построил ряд крепостей на границах, где содержались постоянные гарнизоны. Киликия в этот период была одним из экономически и политически сильнейших на Ближнем Востоке государств, имела торговые связи с итальянскими городами и странами Востока, развитое земледелие, ремесла и судоходство. Поэтому крестоносцы считали целесообразным поддерживать с Киликией дружественные отношения.

Исторические условия времени выдвигали Левона II на видное место. В 1187 г. Иерусалим был взят Саладином, и в Европе было решено предпринять новый крестовый поход. Фридрих Барбаросса, который вёл немецкое ополчение, пошел через Киликию. В скалах Тавра крестоносцы заблудились, и армяне пришли им на помощь. Император Фридрих отправил после того три почетных посольства к Левону II, и в речи к войску, как передает армянский историк Вардан, говорил между прочим, что Киликия достойна иметь короля.

Фридрих погиб во время похода, но тогда Левон II обратился к его преемнику, Генриху VI и папе Целестину III, соглашаясь признать себя вассалом германо-римской империи и папского престола. Папа, с согласия императора, отправил в Киликию кардинала Конрада Виттельсбаха, архиепископа Майнцского, который привез с собою, по выражению католикоса Григория, «великолепную корону». Папа ставил некоторые, в общем незначительные, условия для признания Левона II королём; по рассказу летописцев, Левон убедил армянское духовенство принять эти условия «для виду», говоря, что выполняться они не будут. В Тарсе, в соборе св. Софии, 6 января 1198 г., в день Богоявления, католикосом и кардиналом, представителем папы, Левон II с большой пышностью был коронован, как король Армении. «Вы нам возвратили, — писал потом Григорий папе, — корону, которую мы утратили с давнего времени, когда были отдалены от вас».

Таким образом Левон II признал себя вассалом Рима. В письмах к папе он подписывался: «со всем почтением, благодарною преданностью». Но, с политической точки зрения, выбор столь отдаленного сюзерена был делом весьма дальновидным. Ни папа, ни германский император никакого реального влияния на дела Киликии иметь не могли, но этот номинальный вассалитет теснее связывал новое царство с христианскими государствами Азии и Европы и давал надежду на помощь в борьбе с врагами. «Соседние народы, — говорит армянский историк, — после коронования послали посольства, чтобы принести дары новому государю». Значение совершившегося понял и византийский император Алексей Ангел. Он тоже поспешил признать Левона II королём, послал от себя «великолепную корону, украшенную золотом и драгоценными каменьями». При этом Алексей писал: «Не возлагай на свою голову корону латинян, но мою, ибо твое государство ближе к нам, нежели к Риму». Лев принял послов Византии почтительно и отпустил их с дарами.

Внутренняя политика

Приняв титул царя, Левон II постарался организовать своё царство по западным образцам. Он окружил себя сановниками, частью, утвердив издавна существовавшие должности, частью, создав новые. Европейские хронографы различают при дворе армянского государя те же звания, какие привыкли видеть у себя на родине, но в Киликии эти звания часто имели иное значение. Так коннетабль (thaga-dir или thagabah) была должность наследственная и носителю её предоставлялось возлагать корону на государя; далее шли: начальник конницы (spassalar), капеллан, сенешаль, камерарий, проксимы, magistri scrinorum и т. д.; регент во время несовершеннолетия государя назывался балий (balius). Был организован совет баронов (regalia curia); были графы, капитаны, рыцари. Вообще весь строй жизни был характерно феодальный, выработавшийся, конечно, ещё до Левона II и после него продолжавший развиваться. В Киликии был правильно организованный суд, поставлено дело взимания податей и пошлин, торговля подчинена определенным правилам и т. д. На всей культуре Киликии лежал отпечаток западного влияния. Характерны в этом отношении жалобы одного из киликийских писателей конца XII в., св. Нерсеса Ламбронского: «Население заимствует у франков любовь к благам временным, также как и много прекрасных вещей, забывая о духовных благах».

Расцвет государства

При Левоне II Киликийское царство достигло своего наибольшего распространения. Площадь Киликийской Армении (в начале 13-го века) - ок. 40 000 кв. км, численность населения (в 13-м веке) - более 1 000 000 жителей . Территория Киликийского Армянского Царства обнимала в начале ХIII в. весь угол Малой Азии вокруг залива Александретты. Столицею царства был сначала Тарс, потом Сис (Sisia), стоявший, как полагают, на месте древнего города Flaviae на маленьком притоке Джейхана. Источники XII в. согласно рисуют Сис городом большим и населенным, говорят, что в нём было «огромное население», «великолепные церкви», «дворец с бельведерами и садами», архивы, святые мощи и т. д. Кроме Тарса и Сиса был в Киликии ряд других значительных городов. Гаванями служили Мерсине, Айас, Адана, Селевкия, Александретта и Тарс (последний до конца ХIII в. был доступен для больших кораблей). Впрочем, армяне никогда не содержали большого флота, и морская торговля велась иностранными купцами, имевшими в Киликии свои фактории и колонии. Военная сила Киликии была достаточна (60 000 - 80 000 пехоты и 20 000 - 40 000 кавалерии, морской флот - 150-200 кораблей), чтобы мериться силами с соседними государствами. Проходы в глубь страны защищал ряд крепостей — Капан, Анарзаба (Анаварза), Вахка, Левонклай (Левнонаберд), Корикос, Ромклай, Маместия (Мсис), Симонклай, Айас (морская крепость), Тавблур, Дразарк, Сев Берд и многие другие. Но лучше всего была укреплена Киликия природой. Один путешественник писал о Киликии: «Эта страна в высшей степени защищенная, ибо с одной стороны она окружена морем, а с другой укреплена высокими и неприступнейшими горами, через которые существует лишь небольшое число проходов, хорошо охраняемых; таким образом чужестранец, если проникнет в страну без особого королевского разрешения, уже не может из неё выйти».

Все эти преимущества не спасли, однако, Киликию от того разгрома, какому подверглась вся Передняя Азия в ХIII—XIV в.в. Гибели царства способствовали также внутренние раздоры. Левон II скончался в 1219 г., не оставив мужского потомства.

Отрывок, характеризующий Левон II

– Любит, я знаю, – сердито закричал Пьер.
– Нет, слушай, – сказал князь Андрей, останавливая его за руку. – Ты знаешь ли, в каком я положении? Мне нужно сказать все кому нибудь.
– Ну, ну, говорите, я очень рад, – говорил Пьер, и действительно лицо его изменилось, морщина разгладилась, и он радостно слушал князя Андрея. Князь Андрей казался и был совсем другим, новым человеком. Где была его тоска, его презрение к жизни, его разочарованность? Пьер был единственный человек, перед которым он решался высказаться; но зато он ему высказывал всё, что у него было на душе. То он легко и смело делал планы на продолжительное будущее, говорил о том, как он не может пожертвовать своим счастьем для каприза своего отца, как он заставит отца согласиться на этот брак и полюбить ее или обойдется без его согласия, то он удивлялся, как на что то странное, чуждое, от него независящее, на то чувство, которое владело им.
– Я бы не поверил тому, кто бы мне сказал, что я могу так любить, – говорил князь Андрей. – Это совсем не то чувство, которое было у меня прежде. Весь мир разделен для меня на две половины: одна – она и там всё счастье надежды, свет; другая половина – всё, где ее нет, там всё уныние и темнота…
– Темнота и мрак, – повторил Пьер, – да, да, я понимаю это.
– Я не могу не любить света, я не виноват в этом. И я очень счастлив. Ты понимаешь меня? Я знаю, что ты рад за меня.
– Да, да, – подтверждал Пьер, умиленными и грустными глазами глядя на своего друга. Чем светлее представлялась ему судьба князя Андрея, тем мрачнее представлялась своя собственная.


Для женитьбы нужно было согласие отца, и для этого на другой день князь Андрей уехал к отцу.
Отец с наружным спокойствием, но внутренней злобой принял сообщение сына. Он не мог понять того, чтобы кто нибудь хотел изменять жизнь, вносить в нее что нибудь новое, когда жизнь для него уже кончалась. – «Дали бы только дожить так, как я хочу, а потом бы делали, что хотели», говорил себе старик. С сыном однако он употребил ту дипломацию, которую он употреблял в важных случаях. Приняв спокойный тон, он обсудил всё дело.
Во первых, женитьба была не блестящая в отношении родства, богатства и знатности. Во вторых, князь Андрей был не первой молодости и слаб здоровьем (старик особенно налегал на это), а она была очень молода. В третьих, был сын, которого жалко было отдать девчонке. В четвертых, наконец, – сказал отец, насмешливо глядя на сына, – я тебя прошу, отложи дело на год, съезди за границу, полечись, сыщи, как ты и хочешь, немца, для князя Николая, и потом, ежели уж любовь, страсть, упрямство, что хочешь, так велики, тогда женись.
– И это последнее мое слово, знай, последнее… – кончил князь таким тоном, которым показывал, что ничто не заставит его изменить свое решение.
Князь Андрей ясно видел, что старик надеялся, что чувство его или его будущей невесты не выдержит испытания года, или что он сам, старый князь, умрет к этому времени, и решил исполнить волю отца: сделать предложение и отложить свадьбу на год.
Через три недели после своего последнего вечера у Ростовых, князь Андрей вернулся в Петербург.

На другой день после своего объяснения с матерью, Наташа ждала целый день Болконского, но он не приехал. На другой, на третий день было то же самое. Пьер также не приезжал, и Наташа, не зная того, что князь Андрей уехал к отцу, не могла себе объяснить его отсутствия.
Так прошли три недели. Наташа никуда не хотела выезжать и как тень, праздная и унылая, ходила по комнатам, вечером тайно от всех плакала и не являлась по вечерам к матери. Она беспрестанно краснела и раздражалась. Ей казалось, что все знают о ее разочаровании, смеются и жалеют о ней. При всей силе внутреннего горя, это тщеславное горе усиливало ее несчастие.
Однажды она пришла к графине, хотела что то сказать ей, и вдруг заплакала. Слезы ее были слезы обиженного ребенка, который сам не знает, за что он наказан.
Графиня стала успокоивать Наташу. Наташа, вслушивавшаяся сначала в слова матери, вдруг прервала ее:
– Перестаньте, мама, я и не думаю, и не хочу думать! Так, поездил и перестал, и перестал…
Голос ее задрожал, она чуть не заплакала, но оправилась и спокойно продолжала: – И совсем я не хочу выходить замуж. И я его боюсь; я теперь совсем, совсем, успокоилась…
На другой день после этого разговора Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, и с утра начала тот свой прежний образ жизни, от которого она отстала после бала. Она, напившись чаю, пошла в залу, которую она особенно любила за сильный резонанс, и начала петь свои солфеджи (упражнения пения). Окончив первый урок, она остановилась на середине залы и повторила одну музыкальную фразу, особенно понравившуюся ей. Она прислушалась радостно к той (как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки переливаясь наполнили всю пустоту залы и медленно замерли, и ей вдруг стало весело. «Что об этом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед ходить по зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванью носка. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него. – «Вот она я!» как будто говорило выражение ее лица при виде себя. – «Ну, и хорошо. И никого мне не нужно».
Лакей хотел войти, чтобы убрать что то в зале, но она не пустила его, опять затворив за ним дверь, и продолжала свою прогулку. Она возвратилась в это утро опять к своему любимому состоянию любви к себе и восхищения перед собою. – «Что за прелесть эта Наташа!» сказала она опять про себя словами какого то третьего, собирательного, мужского лица. – «Хороша, голос, молода, и никому она не мешает, оставьте только ее в покое». Но сколько бы ни оставляли ее в покое, она уже не могла быть покойна и тотчас же почувствовала это.
В передней отворилась дверь подъезда, кто то спросил: дома ли? и послышались чьи то шаги. Наташа смотрелась в зеркало, но она не видала себя. Она слушала звуки в передней. Когда она увидала себя, лицо ее было бледно. Это был он. Она это верно знала, хотя чуть слышала звук его голоса из затворенных дверей.
Наташа, бледная и испуганная, вбежала в гостиную.
– Мама, Болконский приехал! – сказала она. – Мама, это ужасно, это несносно! – Я не хочу… мучиться! Что же мне делать?…
Еще графиня не успела ответить ей, как князь Андрей с тревожным и серьезным лицом вошел в гостиную. Как только он увидал Наташу, лицо его просияло. Он поцеловал руку графини и Наташи и сел подле дивана.
– Давно уже мы не имели удовольствия… – начала было графиня, но князь Андрей перебил ее, отвечая на ее вопрос и очевидно торопясь сказать то, что ему было нужно.
– Я не был у вас всё это время, потому что был у отца: мне нужно было переговорить с ним о весьма важном деле. Я вчера ночью только вернулся, – сказал он, взглянув на Наташу. – Мне нужно переговорить с вами, графиня, – прибавил он после минутного молчания.
Графиня, тяжело вздохнув, опустила глаза.
– Я к вашим услугам, – проговорила она.
Наташа знала, что ей надо уйти, но она не могла этого сделать: что то сжимало ей горло, и она неучтиво, прямо, открытыми глазами смотрела на князя Андрея.
«Сейчас? Сию минуту!… Нет, это не может быть!» думала она.
Он опять взглянул на нее, и этот взгляд убедил ее в том, что она не ошиблась. – Да, сейчас, сию минуту решалась ее судьба.
– Поди, Наташа, я позову тебя, – сказала графиня шопотом.
Наташа испуганными, умоляющими глазами взглянула на князя Андрея и на мать, и вышла.
– Я приехал, графиня, просить руки вашей дочери, – сказал князь Андрей. Лицо графини вспыхнуло, но она ничего не сказала.
– Ваше предложение… – степенно начала графиня. – Он молчал, глядя ей в глаза. – Ваше предложение… (она сконфузилась) нам приятно, и… я принимаю ваше предложение, я рада. И муж мой… я надеюсь… но от нее самой будет зависеть…
– Я скажу ей тогда, когда буду иметь ваше согласие… даете ли вы мне его? – сказал князь Андрей.
– Да, – сказала графиня и протянула ему руку и с смешанным чувством отчужденности и нежности прижалась губами к его лбу, когда он наклонился над ее рукой. Она желала любить его, как сына; но чувствовала, что он был чужой и страшный для нее человек. – Я уверена, что мой муж будет согласен, – сказала графиня, – но ваш батюшка…
– Мой отец, которому я сообщил свои планы, непременным условием согласия положил то, чтобы свадьба была не раньше года. И это то я хотел сообщить вам, – сказал князь Андрей.