Никулин, Лев Вениаминович
Лев Вениами́нович Нику́лин (настоящая фамилия — Олькеницкий; (8 (20) мая 1891, Житомир — 9 марта 1967, Москва) — русский советский писатель, поэт, драматург и журналист. Лауреат Сталинской премии третьей степени (1952). Награждён за роман "России верные сыны".
Биография
Лев Никулин родился в Житомире в семье актёра и антрепренёра Вениамина Ивановича Олькеницкого (сценический псевдоним Никулин, 1866—1953), крещёного в 1894 году в лютеранство еврея, и его жены Сабины Розенталь[1][2][3] В 1910 году окончил коммерческое училище в Одессе. С этого времени занимался литературной деятельностью. Публиковал стихи, сатирические заметки и фельетоны в одесской прессе. В 1910—1911 годах учился в Сорбонне, в 1912—1918 годах — в Московском коммерческом институте. Ранние стихи были объединены в его первый сборник «История и стихи Анжелики Сафьяновой» (1918), второй сборник «Страдиварий» (1919) был посвящён политической сатире. Был дружен с Александром Вертинским, для которого написал слова к песням «Возвращенье» и «Ты уходишь в далёкие страны».
В 1919 году Никулин работал в бюро печати Украины и в агитпросветуправлении Киевского военного округа. В 1919—1921 годах был начальником политпросветчасти Политуправления Балтийского флота. Участвовал как политработник в подавлении Кронштадтского восстания. В 1921—1922 годах заведовал бюро печати советского Полпредства, а затем был секретарём Генерального консульства в Кабуле. В 1933—1938 годах работал в редакции «Правды». В 1927 году принял участие в коллективном романе «Большие пожары», публиковавшемся в журнале «Огонёк». Один из авторов книги «Канал имени Сталина» (1934). Автор сценария фильма «Честь» (1938). В 1933 году вышла большая книга "Время, пространство, движение", которую можно считать автобиографической. Член КПСС с 1940 года[4].
Войну прошел военным корреспондентом на разных фронтах, печатал военные корреспонденции в газетах «Известия», «Правда», журналах «Крестьянка», «Огонёк», «Красноармеец», «Работница». Для Челябинского театра драмы написал пьесы «Душа Москвы» и «Земляки». Один из основателей журнала «Иностранная литература». Член редколлегии журнала "Москва". Долгие годы являлся вице-президентом общества СССР-Франция.
В конце 50-х годов неоднократно выезжал во Францию для переговоров с В.Н. Муровцевой-Буниной о передаче литературного архива Бунина на родину, что и было осуществлено при его содействии.
Лев Никулин умер 9 марта 1967 года в Москве.
Немецкий славист Вольфганг Казак высказался о творчестве Льва Никулина критически:
Андрей Тарасов пишет о Льве Никулине в своей книге «Лаврушинский венок в лицах и страницах» следующие строки:Своим положением в советской литературе Никулин обязан лишь своей административной деятельности в СП и близости к органам НКВД. Проза Никулина страдает композиционной рыхлостью, причем это касается как отдельных фраз, так и эпизодов, и целых произведений. Ему никогда не удавалось создать по-настоящему завершённое художественное произведение. Сюжетные линии тонут в бесконечных отступлениях[5].
Брат расстрелянного Михаила Кольцова художник Борис Ефимов — «о писателе Льве Никулине, к сожалению, полузабытом. А это был незаурядный литератор, к тому же исключительно общительный, умный, добрый, приятный человек. Он был в своё время широко известен и популярен. Его все знали, и он всех знал»… И хотя (Б. Ефимов) видит «стремление занимать высокое общественное положение, быть на виду», не пеняет, «если, конечно, человек при этом не прибегает к некрасивым и подлым поступкам, интригам, „стукачеству“ и тому подобным гнусностям. А про Никулина этого никак нельзя сказать. Я считаю, что до конца жизни он оставался человеком порядочным и чистоплотным, насколько это было возможным в эпоху, которую можно было характеризовать словами поэта: „Бывали хуже времена, но не было подлей“»…[6]Михаил Ардов в своей книге «Легендарная Ордынка» упоминает о Льве Никулине:
Советский писатель, один из самых маститых, «поваренный в чистках, как соль» Лев Никулин был одним из завсегдатаев Ордынки. Человек притом он был довольно нелюдимый, при посторонних вообще молчал. Наш отец, пожалуй, был единственным человеком, с которым Никулин позволял себе откровенничать. Ардов говорил о нём:
— Это — ужаснувшийся.
Так отец называл тех людей, которые сами чудом уцелели в тридцатых и сороковых годах, чьи близкие и родные погибли при терроре, и кто стал от этого сверхосторожным — даже при менее свирепых, чем Сталин, его преемниках[7][8].
Семья
- Братья — актёр Константин Шэйн и драматург Юрий Вениаминович Никулин (1907—1958), сестра — актриса Тамара Шэйн, племянник — актёр Валентин Юрьевич Никулин.
- Первая жена — княжна Елизавета Григорьевна Волконская (1896—1984).
- Вторая жена — актриса Екатерина Ивановна Рогожина.
- Дочери-близнецы — Ольга Львовна Никулина (род. 1937), переводчица, писатель, библиограф; Александра Львовна Никулина (род. 1937).
Награды и премии
- Сталинская премия третьей степени (1951/52) — за роман «России верные сыны» (1950)
- орден Трудового Красного Знамени
- орден «Знак Почёта» (1939)
- медали
Сочинения
- «О старце Григории и русской истории» (1917)
- «О русской разрухе и Гессенской мухе» (1917)
- «История и стихи Анжелики Сафьяновой» (1918)
- «Страдиварий», стихи. Кн. 2 (1919)
- поэма «Красный флот» (1923)
- пьеса «Последний день Парижской Коммуны»
- пьеса «Порт-Артур»
- «Четырнадцать месяцев в Афганистане» (1923)
- «Дипломатическая тайна» (1923)
- «Никаких случайностей» (1924)
- «Хмель» (1924)
- «Радио — сказка» (1925)
- «Тайна сейфа» (1925)
- «Голые короли» (1926)
- «Адъютанты господа бога» (1927)
- «Матросская тишина. Повести и рассказы» (1927)
- «Высшая мера» (1928)
- «Вокруг Парижа» (1929)
- «Письма об Испании» (1931)
- «Время, пространство, движение. Том 1.Записки спутника» (1932)
- «Время, пространство, движение. Том 2.Молодость героя» (1933)
- «Дело Жуковского». Рассказы. (1934)
- «Стамбул. Анкара. Измир» (1935)
- «Семь морей. (Европа 1933 года. Путевые очерки)» (1936)
- «Люди русского искусства» (1947)
- роман «России верные сыны» (1950)
- роман «Московские зори» (1954-57)
- «Фёдор Шаляпин» (1954)
- «Чехов. Бунин. Куприн. Литературные портреты» (1960)
- повесть «Трус» (1961)
- мемуары «Люди и странствия. Воспоминания и встречи» (1962)
- биографический очерк «Тухачевский» (1963)
- «С новым счастьем» (1963)
- роман «Мёртвая зыбь» (1965)
- «Госпиталь танков» (1966)
Напишите отзыв о статье "Никулин, Лев Вениаминович"
Примечания
- ↑ [evreivrn.ru/index.php?option=com_k2&view=item&id=4:kratkaya-istoriya-voronezhskoy-evreyskoy-obschinyi-19-20-veka&Itemid=155 Краткая история воронежской еврейской общины]
- ↑ [www.juden-in-sachsen.de/jjis/jjis01_022010.pdf Journal Juden in Sachsen]: С 1928 года жил в США.
- ↑ [www.unesco.ru/ru/?module=news&action=view&id=254 Путешествие с литературным «титаником»]
- ↑ [istoriya-kino.ru/kinematograf/item/f00/s02/e0002135/index.shtml НИКУЛИН Лев Вениаминович] Кино: Энциклопедический словарь/Гл. ред. С. И. Юткевич; Редкол.: Ю. С. Афанасьев, В. Е. Баскаков, И. В. Вайсфельд и др.- М.: Сов. энциклопедия, 1987.- 640 с., 96 л. ил.
- ↑ Казак В. Лексикон русской литературы XX века = Lexikon der russischen Literatur ab 1917 / [пер. с нем.]. — М. : РИК «Культура», 1996. — XVIII, 491, [1] с. — 5000 экз. — ISBN 5-8334-0019-8.. — С. 283.</span>
- ↑ Андрей Тарасов. "Лаврушинский венок в лицах и страницах". — Новая элита, 1913.
- ↑ Михаил Ардов. Легендарная Ордынка. — Инапресс Летний Сад журнал "Нева", 1997.
- ↑ "Легендарная Ордынка" (Инапресс Летний Сад журнал "Нева",1997)
</ol>
Литература
- Земсков В. Ф. Никулин, Лев Вениаминович // Краткая литературная энциклопедия / Глав. ред. А. А. Сурков. — М.: Советская энциклопедия, 1968. — Т. 5. — С. 287-288.
Ссылки
- Никулин Лев Вениаминович — статья из Большой советской энциклопедии.
- [www.book-chel.ru/ind.php?what=card&id=1813 Энциклопедия Челябинск]
- [primus-mag.ru/proletkult/evakuatsiya-rasskaz-lva-nikulina.html Эвакуация. Рассказ 1929 года.]
Отрывок, характеризующий Никулин, Лев Вениаминович
– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.
Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»
Митенька стремглав слетел с шести ступеней и убежал в клумбу. (Клумба эта была известная местность спасения преступников в Отрадном. Сам Митенька, приезжая пьяный из города, прятался в эту клумбу, и многие жители Отрадного, прятавшиеся от Митеньки, знали спасительную силу этой клумбы.)
Жена Митеньки и свояченицы с испуганными лицами высунулись в сени из дверей комнаты, где кипел чистый самовар и возвышалась приказчицкая высокая постель под стеганным одеялом, сшитым из коротких кусочков.
Молодой граф, задыхаясь, не обращая на них внимания, решительными шагами прошел мимо них и пошел в дом.
Графиня узнавшая тотчас через девушек о том, что произошло во флигеле, с одной стороны успокоилась в том отношении, что теперь состояние их должно поправиться, с другой стороны она беспокоилась о том, как перенесет это ее сын. Она подходила несколько раз на цыпочках к его двери, слушая, как он курил трубку за трубкой.
На другой день старый граф отозвал в сторону сына и с робкой улыбкой сказал ему:
– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.
Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
- Родившиеся 20 мая
- Родившиеся в 1891 году
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Житомире
- Родившиеся в Волынской губернии
- Умершие 9 марта
- Умершие в 1967 году
- Умершие в Москве
- Писатели по алфавиту
- Писатели СССР
- Писатели России XX века
- Драматурги по алфавиту
- Драматурги XX века
- Драматурги СССР
- Журналисты по алфавиту
- Журналисты СССР
- Журналисты XX века
- Лауреаты Сталинской премии
- Кавалеры ордена Трудового Красного Знамени
- Кавалеры ордена «Знак Почёта»
- Награждённые медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
- Члены КПСС
- Члены Союза писателей СССР
- Писатели-соцреалисты
- Русские писатели XX века
- Авторы исторических романов
- Литераторы, известные под псевдонимами
- Участники Гражданской войны в России
- Поэты Российской империи
- Русские поэты
- Сценаристы СССР
- Выпускники Одесского коммерческого училища