Лев (Юрлов)
| Епископ Лев | ||
| ||
|---|---|---|
| 8 июня — 2 октября 1730 | ||
| Предшественник: | Варлаам (Леницкий) | |
| Преемник: | Иларион | |
| ||
| 27 мая 1727 — 8 июня 1730 | ||
| Предшественник: | Иосиф | |
| Преемник: | Иоаким (Струков) | |
| Имя при рождении: | Лаврентий Михайлович Юрлов | |
| Рождение: | около 1678 Семово, Курмышский уезд | |
| Смерть: | 18 февраля (8 февраля) 1755 Москва | |
| Принятие монашества: | нач. 1710-х | |
Епископ Лев (в миру Лаврентий Михайлович Юрлов; около 1678, Семово, Курмышский уезд — 28 января (8 февраля) 1755, Московский Знаменский монастырь) — епископ Русской православной церкви, епископ Воронежский и Елецкий.
Биография
Сын нижегородского дворянина Михаила Матвеевича Юрлова, родился около 1678 года в отцовском имении, селе Семове Курмышского уезда, Нижегородской епархии.
В юных годах он лишился своих родителей и был взят на воспитание боярином князем Иваном Борисовичем Троекуровым. Воспитание и образование Лаврентий Михайлович получил домашнее; вместе с князем Иваном Ивановичем Троекуровым он участвовал волонтёром в двух походах под Азов и в походе под Ругодив (Нарву) в 1701-м году.
В конце XVII и начале ХVІІІ века Лаврентий Юрлов состоял пажом при вдовствующей царице Марфе Матвеевне Апраксиной, второй супруге царя Феодора Алексеевича, умершего в 1682 году. Во время службы при Дворе в жизни его произошли какие-то невыясненные роковые обстоятельства, и он должен был покинуть придворный круг и удалиться в монастырь.
23-летним юношей он отправился для предварительного испытания в Троицкий Сергиев монастырь, где и пребывал при архимандритах Иларионе Властелинском (1701—1704) и Сильвестре Холмском (1704—1708) под ближайшим руководством монастырского духовника иеромонаха Георгия Дашкова, некогда бывшего сподвижником Шейна под Азовом, по его собственным словам, «лет с десять или менее», откуда, вероятно около 1711 года, был послан строителем в Астраханский Троицкий монастырь, где, по его же словам, и пострижен в монашество с именем Льва духовником того монастыря иеромонахом Иоасафом, а в 1715 году митрополитом Астраханским и Терским Сампсоном посвящён в иеродиаконы и затем и в иеромонахи.
В 1716 году иеромонах Лев переведён был строителем в Астраханский же Спасо-Преображенский монастырь, а в 1718 году перешёл в Донской монастырь; из этого монастыря, по приглашению Георгия Дашкова, он переехал в Ростов.
Однако вскоре иеромонах Лев был определён в число братства Александро-Невского монастыря, откуда взят был во флот на корабль «Ангут», а по окончании кампании Высочайшим Именным указом в 1720 году. определён архимандритом в Переславль-Залесский, в Горицкий Успенский монастырь. В том же 1720-м году он подписал в числе других настоятелей монастырей «Духовный Регламент».
В 1724-м году, по доношению из приказа Иностранных Дел, архимандрит Лев попал под суд и следствие за растрату казённого имущества Астраханского Троицкого монастыря и до исследования дела отрешён был от настоятельства определением Св. Синода от 29 января, с тем, чтобы имел пребывание в Чудовом монастыре, но 20 мая того же 1724 года по случаю совершившегося 7 того же мая коронования императрицы Екатерины І, в торжестве которого архимандрит Лев участвовал по вызову Св. Синода, вина его была прощена и ему повелено было быть по-прежнему архимандритом в Горицком монастыре.
С этого же года начинается энергичная борьба архимандрита Льва с Монастырским приказом из-за монастырских вотчин. По поручению Монастырского приказа канцелярист Кожин, в 1724 году, в отсутствие и против воли архимандрита Льва, вывез на подводах оставленный на пищу братии хлеб. Посланные архимандритом Львом в погоню люди застигли обоз с монастырским хлебом в 70-ти верстах от монастыря; хлеб был возвращен: мука была употреблена в братский расход, а овёс на посев. Монастырский приказ усмотрел в этом «неумеренную продерзость» и «презрение Его Императорского Величества указу» и донес Св. Синоду. Св. Синод послал допросные пункты архимандриту Льву, который и дал на них свои ответы. 7 июля 1725 года Монастырский приказ потребовал из заопределенных Горицкого монастыря вотчин 50 четвертей ржи для отсылки на посев в заопределенные вотчины Воскресенского девичьего монастыря, но архимандрит Лев ответил отказом и протестом в резкой форме, последствием чего была передача Камер-конторою (в которую был преобразован Монастырский приказ 29 декабря 1724 года) в сентябре 1725 года заопределенных вотчин Горицкого монастыря в управление комиссару Ярославской провинции Артемию Лаптеву. В 1726 году архимандрит Лев с братиею просили Св. Синод возвратить означенные вотчины по-прежнему в непосредственное ведение Горицкого монастыря, но решение Синода по этому делу неизвестно.
В 1725 году Лев участвовал в церемонии погребения Петра І, а 4-го июня того же года состоялось определение Синода о вызове его на чреду священнослужения и для присутствования в заседаниях Синода на 1726 год. Постановлением Верховного Тайного Совета на докладе Св. Синода от 17 мая 1727 года, утверждённым резолюциею императора Петра II, архимандрит Лев назначен был епископом на Воронежскую кафедру, 27 того же мая состоялось наречение архимандрита Льва во епископа Воронежского, а на другой день — хиротония.
Преосвященный Лев много потрудился по постройке кафедрального Благовещенского собора, начатого преосвященным Пахомием в 1718 году вместо обрушившегося собора, построенного св. Митрофаном. В 1728 году он просил Св. Синод, чтобы на постройку собора были обращены деньги и имущество покойных преосвященных Пахомия и Иосифа, взятые по повелению Св. Синода в Московскую духовную дикастерию, но Св. Синод 11-го сентября того же года отказал в этой просьбе. По его же просьбе Верховный Тайный Совет в 1730 году постановил отпустить из казённых Липских заводов 3000 пудов связного и полосного железа на постройку того же собора и колокольни.
Он первый из архипастырей Воронежских устроил «школы для детей священнических или и прочих в надежду священства»; в 1728 году издал распоряжение собирать с каждой приходской церкви, кроме обычных даней, по 40 коп. в год под названием «школьных денег» на содержание «славянских, а потом славяно-латинских школ».
8 июня 1730 года состоялось Высочайшее повеление о перемещении Воронежского епископа Льва в Астрахань, и через два дня постановление о вызове его в Москву: против Льва началось одно из тех дел, которые особенно ярко рисуют положение русских высших церковнослужителей в первой половине ХVІІІ века Лев, ещё не зная, что ему угрожает, и будучи недоволен перемещением в Астрахань, замедлил с отъездом в Москву; 15 июля того же года Синод определил: с епископа Воронежского Льва за медленность исполнения Высочайшего указа взыскать 100 рублей, послать за ним нарочного дворянина и вместе с епископом привезти для допроса и приказного Воронежского архиерейского дома Попова. По дороге в Москву, в Серпухове, Лев, по Высочайшему указу, был взят капралом Преображенского полка и отвезён в Николаевский Угрешский монастырь, приказный же Попов и вся свита вместе с ризницей его и имуществом отправлены в Москву: возникло дело по доносу Воронежского вице-губернатора Пашкова, что Лев не отправил всенародного благодарственного молебствия о восшествии на престол Анны Иоанновны, а, напротив, возгласил на ектении имя царицы Евдокии Феодоровны (вдовы Петра Великого) и затем — имена «благоверных государынь цесаревны и царевен».
27 июля 1730 года ему предложены были от Синода вопросы: «1) что и кого ведая, 2) чего и к какой себе пользы надеяся, 3) на кого именно, и для чего уповая и 4) и с кем именно, словесно или письменно, или каковым другим образом действуя, скоро и не пропуская нимало времени, как был должен, соборного о вступлении на престол Её Императорского Величества молебствия не отправлял и весьма, как по всему видно, делать того не хотел», и на эти вопросы епископ должен был отвечать в три срока: 28 июля поутру в 10-м часу, того же числа пополудни в 7-м часу и 29 июля поутру в 10 часу, с угрозою, что наказание будет увеличиваемо по мере прохождения сроков. 28 июля в 12 часу пополуночи епископ Лев сказал, что на вышеуказанные 4 пункта ответствовать он ничего не имеет, и ему объявлено, «чтоб он никакого архиерейского и иерейского служения отныне за вышеписанным запирательством не чинил»; 28-го июля в исходе 8-го часа пополудни епископ Лев объявил то же, что и раньше — и ему объявлено, что «отнюдь епархии ему нигде в правление поручено не будет»; 29 июля в 12 часу после полуночи сказал, «что более он ничего говорить не имеет», и 21 августа того же 1730 года епископ Лев, «для конечного утверждения и подлинного известия допрашиван под присягою и, крайне напоминая праведный суд Божий, сказал, что не упомнит, было ли в неделю православия на ектениях воспоминание имени Её Величества, а прежде говорил от затмения своего, панихида же в тот день была, в чем шлется на соборян и певчих; по получении синодального указа панихиды и молебна не служил; о чтении манифеста в церкви не помнит и во всем шлется на соборян и певчих». 20 сентября 1730 года сочинен был экстракт из всего дела об епископе Льве и отправлен генералу Ушакову для доклада государыне. Сенат требовал по делу конференции с Синодом, но Синод 25 сентября отвечал: «если Правительствующий Сенат требует с Синодом конференции о деле бывшего Воронежского епископа Льва для того, чтоб согласно определить, что с ним, епископом, за его великую и многим подозрениям подлежащую продерзость делать, на то Синод благопочтенно сим ответствует: чего он, епископ, по суду духовному за вину свою и за крайнее упрямство и истины молчание достоин, то уже Синодом приговорено, а именно быть ему лишенну всего священного и монашеского чина и предану на суд гражданский, а приговора того экзекуция не учинена до крайней Её Величества резолюции, а какого он, Лев епископ, телесного наказания и истязания достоин, о том суду духовному определять не надлежит, но единого о том суда гражданского власть и дело».
29 сентября Сенат ведением сообщил Синоду, что государыня приговор Синода об епископе Льве конфирмовала, и 2 октября 1730 г. Синод определил: «бывшего Воронежского епископа Льва лишить всего священного сана и монашеского чина снятием с него клобука, камилавки, мантии и панагии чрез Угрешского игумена Аввакума сего ж числа». 2 декабря 1730 года Сенат сообщил Синоду, что государыня указала «ростригу Лаврентия — как теперь именовался Лев — за известную его вину сослать в Крестный монастырь, содержать за караулом в келье неисходно, никого к нему не допускать, чернил и бумаги для письма не давать, присылаемые ему письма отбирать, читать и отсылать губернатору для репортования Сенату и в церковь допускать под караулом».
Только со вступлением на престол Елизаветы Петровны оказалось возможным ожидать облегчения участи епископа. 3 февраля 1741 года Синод постановил ходатайствовать пред государынею по силе указа её от 23 октября 1740 года о прощении вин сосланных и лишенных сана бывших епископов Льва Воронежского и Игнатия Коломенского. На всеподданнейшем докладе Синода от 27 апреля 1741 года положена была 15 октября 1741 года резолюция императрицы, по которой бывших архиереев Льва и Игнатия решено из ссылки освободить и определить их в монастыри простыми монахами, причем, однако, «пищу давать против монахов в пятеро».
19 апреля 1742 года императрица Елисавета Петровна повелела бывшему «епископу Воронежскому Льву архиерейский сан возвратить», что и было исполнено того же апреля 22 дня. Преосвященному Льву снова предложена была епархия, но преосвященный «епархии принять не согласился и с пенсиею уволен в Московский Знаменский монастырь». С того времени он состоял при Архангельском соборе для служения панихид по почивающим в сем соборе царям и великим князьям.
В 1743 году, 3-го февраля, епископ Лев при служении панихиды в Московском Архангельском соборе ошибкою в возгласе упомянул имя Елисаветы Петровны вместо государыни цесаревны Анны Петровны, вследствие чего возникло дело в Синоде, но императрица «простила ему вину его». Последние 13 лет преосвященный Лев прожил в Москве. В январе 1755 года он серьёзно заболел и 28 того же января скончался и был погребен в Знаменском монастыре.
Биографы отмечают его природный ум, отличное воспитание, энергию, уверенность в себе. При этом, в качестве недостатка, указывают на его непокладистый, властный характер. Сохранилось свидетельство современника, знавшего Льва в 40– 50-х годах: “Вся Москва очень чтила и уважала его: он был точно истинный святитель и слуга Христов, человек умный и пречестный”.
Напишите отзыв о статье "Лев (Юрлов)"
Ссылки
- [www.memoirs.ru/rarhtml/Maikov_LU_RA68.htm Майков Л. Лев Юрлов и его письмо к родственникам. (1743 года, сентября 11) // Русский архив, 1868. –Изд. 2-е. – М., 1869. – Стб. 1058-1064.]
- [www.vob.ru/eparchia/history/ierarxija/05_lev/lev.htm ЕПИСКОП ВОРОНЕЖСКИЙ И ЕЛЕЦКИЙ ЛЕВ (ЮРЛОВ) (1727-1730)]
| ||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Лев (Юрлов)
Все, что делалось за это время вокруг нее и с нею, все это внимание, обращенное на нее столькими умными людьми и выражающееся в таких приятных, утонченных формах, и голубиная чистота, в которой она теперь находилась (она носила все это время белые платья с белыми лентами), – все это доставляло ей удовольствие; но из за этого удовольствия она ни на минуту не упускала своей цели. И как всегда бывает, что в деле хитрости глупый человек проводит более умных, она, поняв, что цель всех этих слов и хлопот состояла преимущественно в том, чтобы, обратив ее в католичество, взять с нее денег в пользу иезуитских учреждений {о чем ей делали намеки), Элен, прежде чем давать деньги, настаивала на том, чтобы над нею произвели те различные операции, которые бы освободили ее от мужа. В ее понятиях значение всякой религии состояло только в том, чтобы при удовлетворении человеческих желаний соблюдать известные приличия. И с этою целью она в одной из своих бесед с духовником настоятельно потребовала от него ответа на вопрос о том, в какой мере ее брак связывает ее.Они сидели в гостиной у окна. Были сумерки. Из окна пахло цветами. Элен была в белом платье, просвечивающем на плечах и груди. Аббат, хорошо откормленный, а пухлой, гладко бритой бородой, приятным крепким ртом и белыми руками, сложенными кротко на коленях, сидел близко к Элен и с тонкой улыбкой на губах, мирно – восхищенным ее красотою взглядом смотрел изредка на ее лицо и излагал свой взгляд на занимавший их вопрос. Элен беспокойно улыбалась, глядела на его вьющиеся волоса, гладко выбритые чернеющие полные щеки и всякую минуту ждала нового оборота разговора. Но аббат, хотя, очевидно, и наслаждаясь красотой и близостью своей собеседницы, был увлечен мастерством своего дела.
Ход рассуждения руководителя совести был следующий. В неведении значения того, что вы предпринимали, вы дали обет брачной верности человеку, который, с своей стороны, вступив в брак и не веря в религиозное значение брака, совершил кощунство. Брак этот не имел двоякого значения, которое должен он иметь. Но несмотря на то, обет ваш связывал вас. Вы отступили от него. Что вы совершили этим? Peche veniel или peche mortel? [Грех простительный или грех смертный?] Peche veniel, потому что вы без дурного умысла совершили поступок. Ежели вы теперь, с целью иметь детей, вступили бы в новый брак, то грех ваш мог бы быть прощен. Но вопрос опять распадается надвое: первое…
– Но я думаю, – сказала вдруг соскучившаяся Элен с своей обворожительной улыбкой, – что я, вступив в истинную религию, не могу быть связана тем, что наложила на меня ложная религия.
Directeur de conscience [Блюститель совести] был изумлен этим постановленным перед ним с такою простотою Колумбовым яйцом. Он восхищен был неожиданной быстротой успехов своей ученицы, но не мог отказаться от своего трудами умственными построенного здания аргументов.
– Entendons nous, comtesse, [Разберем дело, графиня,] – сказал он с улыбкой и стал опровергать рассуждения своей духовной дочери.
Элен понимала, что дело было очень просто и легко с духовной точки зрения, но что ее руководители делали затруднения только потому, что они опасались, каким образом светская власть посмотрит на это дело.
И вследствие этого Элен решила, что надо было в обществе подготовить это дело. Она вызвала ревность старика вельможи и сказала ему то же, что первому искателю, то есть поставила вопрос так, что единственное средство получить права на нее состояло в том, чтобы жениться на ней. Старое важное лицо первую минуту было так же поражено этим предложением выйти замуж от живого мужа, как и первое молодое лицо; но непоколебимая уверенность Элен в том, что это так же просто и естественно, как и выход девушки замуж, подействовала и на него. Ежели бы заметны были хоть малейшие признаки колебания, стыда или скрытности в самой Элен, то дело бы ее, несомненно, было проиграно; но не только не было этих признаков скрытности и стыда, но, напротив, она с простотой и добродушной наивностью рассказывала своим близким друзьям (а это был весь Петербург), что ей сделали предложение и принц и вельможа и что она любит обоих и боится огорчить того и другого.
По Петербургу мгновенно распространился слух не о том, что Элен хочет развестись с своим мужем (ежели бы распространился этот слух, очень многие восстали бы против такого незаконного намерения), но прямо распространился слух о том, что несчастная, интересная Элен находится в недоуменье о том, за кого из двух ей выйти замуж. Вопрос уже не состоял в том, в какой степени это возможно, а только в том, какая партия выгоднее и как двор посмотрит на это. Были действительно некоторые закоснелые люди, не умевшие подняться на высоту вопроса и видевшие в этом замысле поругание таинства брака; но таких было мало, и они молчали, большинство же интересовалось вопросами о счастии, которое постигло Элен, и какой выбор лучше. О том же, хорошо ли или дурно выходить от живого мужа замуж, не говорили, потому что вопрос этот, очевидно, был уже решенный для людей поумнее нас с вами (как говорили) и усомниться в правильности решения вопроса значило рисковать выказать свою глупость и неумение жить в свете.
Одна только Марья Дмитриевна Ахросимова, приезжавшая в это лето в Петербург для свидания с одним из своих сыновей, позволила себе прямо выразить свое, противное общественному, мнение. Встретив Элен на бале, Марья Дмитриевна остановила ее посередине залы и при общем молчании своим грубым голосом сказала ей:
– У вас тут от живого мужа замуж выходить стали. Ты, может, думаешь, что ты это новенькое выдумала? Упредили, матушка. Уж давно выдумано. Во всех…… так то делают. – И с этими словами Марья Дмитриевна с привычным грозным жестом, засучивая свои широкие рукава и строго оглядываясь, прошла через комнату.
На Марью Дмитриевну, хотя и боялись ее, смотрели в Петербурге как на шутиху и потому из слов, сказанных ею, заметили только грубое слово и шепотом повторяли его друг другу, предполагая, что в этом слове заключалась вся соль сказанного.
Князь Василий, последнее время особенно часто забывавший то, что он говорил, и повторявший по сотне раз одно и то же, говорил всякий раз, когда ему случалось видеть свою дочь.
– Helene, j'ai un mot a vous dire, – говорил он ей, отводя ее в сторону и дергая вниз за руку. – J'ai eu vent de certains projets relatifs a… Vous savez. Eh bien, ma chere enfant, vous savez que mon c?ur de pere se rejouit do vous savoir… Vous avez tant souffert… Mais, chere enfant… ne consultez que votre c?ur. C'est tout ce que je vous dis. [Элен, мне надо тебе кое что сказать. Я прослышал о некоторых видах касательно… ты знаешь. Ну так, милое дитя мое, ты знаешь, что сердце отца твоего радуется тому, что ты… Ты столько терпела… Но, милое дитя… Поступай, как велит тебе сердце. Вот весь мой совет.] – И, скрывая всегда одинаковое волнение, он прижимал свою щеку к щеке дочери и отходил.
Билибин, не утративший репутации умнейшего человека и бывший бескорыстным другом Элен, одним из тех друзей, которые бывают всегда у блестящих женщин, друзей мужчин, никогда не могущих перейти в роль влюбленных, Билибин однажды в petit comite [маленьком интимном кружке] высказал своему другу Элен взгляд свой на все это дело.
– Ecoutez, Bilibine (Элен таких друзей, как Билибин, всегда называла по фамилии), – и она дотронулась своей белой в кольцах рукой до рукава его фрака. – Dites moi comme vous diriez a une s?ur, que dois je faire? Lequel des deux? [Послушайте, Билибин: скажите мне, как бы сказали вы сестре, что мне делать? Которого из двух?]
Билибин собрал кожу над бровями и с улыбкой на губах задумался.
– Vous ne me prenez pas en расплох, vous savez, – сказал он. – Comme veritable ami j'ai pense et repense a votre affaire. Voyez vous. Si vous epousez le prince (это был молодой человек), – он загнул палец, – vous perdez pour toujours la chance d'epouser l'autre, et puis vous mecontentez la Cour. (Comme vous savez, il y a une espece de parente.) Mais si vous epousez le vieux comte, vous faites le bonheur de ses derniers jours, et puis comme veuve du grand… le prince ne fait plus de mesalliance en vous epousant, [Вы меня не захватите врасплох, вы знаете. Как истинный друг, я долго обдумывал ваше дело. Вот видите: если выйти за принца, то вы навсегда лишаетесь возможности быть женою другого, и вдобавок двор будет недоволен. (Вы знаете, ведь тут замешано родство.) А если выйти за старого графа, то вы составите счастие последних дней его, и потом… принцу уже не будет унизительно жениться на вдове вельможи.] – и Билибин распустил кожу.
– Voila un veritable ami! – сказала просиявшая Элен, еще раз дотрогиваясь рукой до рукава Билибипа. – Mais c'est que j'aime l'un et l'autre, je ne voudrais pas leur faire de chagrin. Je donnerais ma vie pour leur bonheur a tous deux, [Вот истинный друг! Но ведь я люблю того и другого и не хотела бы огорчать никого. Для счастия обоих я готова бы пожертвовать жизнию.] – сказала она.
Билибин пожал плечами, выражая, что такому горю даже и он пособить уже не может.
«Une maitresse femme! Voila ce qui s'appelle poser carrement la question. Elle voudrait epouser tous les trois a la fois», [«Молодец женщина! Вот что называется твердо поставить вопрос. Она хотела бы быть женою всех троих в одно и то же время».] – подумал Билибин.
– Но скажите, как муж ваш посмотрит на это дело? – сказал он, вследствие твердости своей репутации не боясь уронить себя таким наивным вопросом. – Согласится ли он?
– Ah! Il m'aime tant! – сказала Элен, которой почему то казалось, что Пьер тоже ее любил. – Il fera tout pour moi. [Ах! он меня так любит! Он на все для меня готов.]
Билибин подобрал кожу, чтобы обозначить готовящийся mot.
– Meme le divorce, [Даже и на развод.] – сказал он.
Элен засмеялась.
В числе людей, которые позволяли себе сомневаться в законности предпринимаемого брака, была мать Элен, княгиня Курагина. Она постоянно мучилась завистью к своей дочери, и теперь, когда предмет зависти был самый близкий сердцу княгини, она не могла примириться с этой мыслью. Она советовалась с русским священником о том, в какой мере возможен развод и вступление в брак при живом муже, и священник сказал ей, что это невозможно, и, к радости ее, указал ей на евангельский текст, в котором (священнику казалось) прямо отвергается возможность вступления в брак от живого мужа.
Вооруженная этими аргументами, казавшимися ей неопровержимыми, княгиня рано утром, чтобы застать ее одну, поехала к своей дочери.
Выслушав возражения своей матери, Элен кротко и насмешливо улыбнулась.
– Да ведь прямо сказано: кто женится на разводной жене… – сказала старая княгиня.
– Ah, maman, ne dites pas de betises. Vous ne comprenez rien. Dans ma position j'ai des devoirs, [Ах, маменька, не говорите глупостей. Вы ничего не понимаете. В моем положении есть обязанности.] – заговорилa Элен, переводя разговор на французский с русского языка, на котором ей всегда казалась какая то неясность в ее деле.
– Но, мой друг…
– Ah, maman, comment est ce que vous ne comprenez pas que le Saint Pere, qui a le droit de donner des dispenses… [Ах, маменька, как вы не понимаете, что святой отец, имеющий власть отпущений…]
В это время дама компаньонка, жившая у Элен, вошла к ней доложить, что его высочество в зале и желает ее видеть.
– Non, dites lui que je ne veux pas le voir, que je suis furieuse contre lui, parce qu'il m'a manque parole. [Нет, скажите ему, что я не хочу его видеть, что я взбешена против него, потому что он мне не сдержал слова.]
– Comtesse a tout peche misericorde, [Графиня, милосердие всякому греху.] – сказал, входя, молодой белокурый человек с длинным лицом и носом.
Старая княгиня почтительно встала и присела. Вошедший молодой человек не обратил на нее внимания. Княгиня кивнула головой дочери и поплыла к двери.
«Нет, она права, – думала старая княгиня, все убеждения которой разрушились пред появлением его высочества. – Она права; но как это мы в нашу невозвратную молодость не знали этого? А это так было просто», – думала, садясь в карету, старая княгиня.
В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Votre amie Helene».
[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.
Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
