Легенда об Уленшпигеле

См. также: Тиль Уленшпигель (значения)

Легенда об Уленшпигеле
фр. La Légende d'Ulenspiegel et de Lamme Goedzak
Фронтиспис одного из первых изданий
Жанр:	исторический роман
Автор:	Шарль Де Костер
Язык оригинала:	французский
Дата первой публикации:	1867
Текст произведения в Викитеке

«Легенда о Тиле Уленшпигеле и Ламме Гудзаке, их приключениях — забавных, отважных и достославных во Фландрии и иных странах» (фр. La Légende et les Aventures héroïques, joyeuses et glorieuses d'Ulenspiegel et de Lamme Goedzak au pays de Flandres et ailleurs) или, сокращённо, «Леге́нда об Уленшпи́геле» — роман бельгийского писателя Шарля Де Костера, опубликованный в 1867 году. В романе использован образ персонажа немецкой книги XIV века Тиля Уленшпигеля, однако автор использует его для отображения борьбы фламандцев против порабощения во времена Реформации в Нидерландах.

Автор

Шарль Де Костер был одним из многих писателей XIX века, использовавших народные предания, адаптировав их соответственно к своим замыслам. К образу Уленшпигеля он впервые обратился в 1856 году, когда совместно с художником Фелисьеном Ропсом основал еженедельник Uylenspiegel — поначалу чисто развлекательное издание, с начала 1860-х годов ставшее рупором левых либералов. В Uylenspiegel де Костер выступал против католической реакции, колониализма (в том числе проводимого Францией Наполеона III), в защиту прав фламандцев на самоуправление и бастующих рабочих.

В 1858 году вышла книга Де Костера «Фламандские легенды», тематически предвосхищавшая «Легенду об Уленшпигеле». Уже в этом сборнике заметны и влияние французского и немецкого романтизма, и интерес к национальному фольклору, и любовь к мистике, сочетавшаяся с умением подать сверхъестественную тему в комически сниженном ключе. Вышедший в 1861 году сборник «Брабантские рассказы» также сочетает в себе элементы реалистической сатиры, сентиментализма и мистической символики, впоследствии проявившиеся в «Легенде об Уленшпигеле». Финансовые трудности, заставившие Де Костера поступить на службу в архив, тем самым открыли ему доступ к старинным хроникам и многочисленным историческим документам, позволив в «Легенде» достоверно воссоздать образ эпохи Нидерландской революции.

Сюжет

Книга прослеживает жизненный путь Тиля по прозвищу Уленшпигель на фоне исторических событий в Габсбургских Нидерландах. Главный герой родился в городе Дамме во Фландрии в семье угольщика Клааса в один день с будущим испанским королём Филиппом II. Однако если инфант Филипп растёт жестоким и трусливым, то Тиль — смелый и острый на язык, но добрый сердцем проказник. Из-за вольнодумства Тиля его обвиняют в ереси и на три года изгоняют из Фландрии, где господствуют испанские феодалы и католическая церковь. Церковники обвиняют мать его подружки Неле, Катлину, в колдовстве и подвергают пыткам, которые сводят её с ума.

Тиль за время странствий из озорника превратился в плута, но сумел получить отпущение грехов, чтобы вернуться домой. Однако накануне его возвращения по доносу соседа, рыбника Иоста Грейпстювера, арестован и обвинён в ереси уже его отец Клаас, которого сжигают на костре. Сооткин (его жена и мать Тиля) сходит с ума, а позже умирает от горя. Собранный после казни отца пепел Уленшпигель носит в мешочке на груди. Он обращается к Катлине, которая общается с духами, за советом, как ему спасти Фландрию. Катлина отправляет его и Неле на весенний праздник духов земли, и те рассказывают им, что тем следует «искать Семерых».

В поисках Семерых Тиль пускается в странствия. Компанию ему составляют Неле и добродушный толстяк Ламме Гудзак, разыскивающий бросившую его жену. Тем временем в Нидерландах начинается направленное против испанского владычества восстание гёзов, к которым присоединяется и Уленшпигель, с войсками Вильгельма Молчаливого участвуя в боях с испанскими карателями. Вернувшись в родной город, он разоблачает «волка-оборотня», охотившегося за людьми — оборотнем оказывается рыбник Иост, некогда погубивший Клааса. Теперь уже самого рыбника приговаривают к казни.

В боях на море Уленшпигель становится искусным воином, не утратив при этом порядочности. В одном из эпизодов он едва не жертвует жизнью, заступаясь за пленных монахов, хотя не испытывает любви к католической церкви. Его спасает Неле, берущая его в мужья. Тиль и Неле уходят с флота после того, как наёмный убийца убивает Вильгельма Оранского. Благодаря волшебной мази им удаётся увидеть Семерых и понять, что это смертные грехи, каждый из которых может обернуться добродетелью. После волшебного сна Тиль не приходит в себя, и его враги, уверившись, что «великий Гёз умер», его хоронят. Но когда священник уже читает заупокойную молитву, Уленшпигель восстаёт из могилы живым. Он объявляет, что дух Фландрии похоронить не удастся никому, и уходит вместе с Неле.

• Иллюстрации к роману Льва Русова
• Russov-Lev-Birth-from-series-Till-Eulenspigel-rus05bw.jpg

  Рождение

• Russov-Lev-Insurgent-flandria-from-series-Till-Eulenspigel-dec03bw.jpg

  Восстание

• Russov-Lev-Till-and-Lamme-from-series-Till-Eulenspigel-dec20bw.jpg

  Тиль и Ламме

• Russov-Lev-To-torture-from-series-Till-Eulenspigel-rus06bw.jpg

  Тиля ведут на пытку

• Russov-Lev-Song-by-Till-from-series-Till-Eulenspigel-rus04bw.jpg

  Тиль и Неле

Персонажи

Уленшпигель в романе Де Костера становится протестантским героем времён Нидерландской революции, важную роль в которой сыграли жители родной автору Фландрии, хотя она сама осталась под испанским правлением. По словам Ромена Роллана, Уленшпигель — «освободитель, мстящий за свой народ смехом, мстящий за него топором». Уленшпигель носит на груди ладанку с пеплом своего отца, сожжённого за ересь на костре. Фраза «Пепел Клааса стучит в моё сердце» стала крылатой. И. Н. Пожарова отмечает в образе Тиля такие черты, как неординарный ум, упорство, предприимчивость, удальство, характерные для персонажа народных книг, а также отсутствие эгоизма и индивидуализма.

Товарищ Уленшпигеля Ламме Гудзак, толстый и добродушный, выполняет роль своеобразного Санчо Пансы, а в аллегорическом смысле выступает солью фламандской земли. В литературоведческих источниках его в противовес «духу Фландрии» — Уленшпигелю — вслед за самим де Костером называют «брюхом Фландрии». Б. Пуришев пишет, что огромное тело Ламме и сцены его чревоугодия придают всему роману «своеобразную монументальность».

Другие положительные герои, тоже люди трудового сословия — отец Тиля, трудолюбивый, добрый и честный угольщик Клаас; его мать, кроткая и отважная Сооткин; его возлюбленная Неле, нежная и любящая; доведенная пытками до безумия «ведьма» Катлина.

Отрицательные персонажи романа — испанская знать во главе с королём Карлом V и инфантом, а позднее королём Филиппом II (которого автор называет «коронованным пауком с разверстой пастью») и католическое духовенство. У отрицательных персонажей «Легенды», в отличие от положительных героев, мало индивидуальных черт, они выведены в нём как безликие носители зла, объединённые несколькими общими характеристиками. Среди этих общих черт — равнодушие к страданиям жертв, которое может переходить в садистское наслаждение от глумления над ними, и корыстолюбие, которым в равной степени отличаются императоры и старый рыбник, донесший на отца Тиля ради семисот серебряных монет.

Издание

Первое издание «Легенды» увидело свет 31 декабря 1867 года. Ранние издания выходили с иллюстрациями друзей автора — художников Фелисьена Ропса и А. А. Дилленса. Позже книга вышла с иллюстрациями-линогравюрами знаменитого бельгийского модернистского художника и гравёра Франса Мазереля.

«Легенда» активно переводилась с французского на другие языки, в особенности начиная с 1914 года, когда Бельгия стала одной из первых стран, куда вторглись кайзеровские войска, что вызвало в мире сочувствие к национальной борьбе её жителей. Переводы на русский язык, в частности, выполняли Мария Веселовская, Аркадий Горнфельд, Василий Карякин, Осип Мандельштам (литературная обработка на основе двух предыдущих), М. И. Зотина, Николай Заболоцкий, Николай Любимов, Леонид Яхнин, на украинский — Сидор Сакидон.

Жанровые особенности

Хотя часто «Легенду об Уленшпигеле» называют романом, что применимо в современном литературоведении к любому произведению крупного масштаба, у неё отсутствуют отличительные признаки этого жанра — событийный центр и стройная фабула. В то же время в произведении наличествуют отдельные черты плутовского и исторического романа, а также эпопеи. Главный герой «Легенды» бессмертен, как фольклорный персонаж, послуживший его прообразом, и не влияет непосредственно на ход исторических событий, составляющих фон книги. Говоря о жанре «Легенды об Уленшпигеле», «Краткая литературная энциклопедия» определяет её как «книгу-эпопею, книгу-поэму». Рассказывая о десятках судеб, книга по определению разнородна по стилю, в ней сочетаются реализм и романтический символизм. Подобно «Гаргантюа и Пантагрюэлю» Рабле, в «Легенде» чередуются комические новеллы-фаблио, публицистика, драматические и даже трагические эпизоды.

В своей книге Де Костер широко использует фольклорные элементы — как действительно народные пословицы, поговорки и притчи, так и заимствованные из народной литературы приёмы: сравнения, повторы, загадки, ритмическую прозу. В книге чувствуется влияние классической голландской живописи, изображавшей простые радости жизни и народный быт. Б. И. Пуришев в особенности отмечает перекличку образов, связанных с Ламме Гудзаком, и картин старых голландских мастеров:

Груды съестного, все эти разнообразные колбасы, вино, пиво, пирожки, жирная ветчина, ароматные жаворонки написаны Костером в манере великолепных натюрмортов Снидерса. Рисуя интерьеры заезжих дворов и трактиров с их необузданным весельем и побоищами, К. широко пользуется полотнами Тенирса и Ван-Остаде, и, нужно ему отдать справедливость, достигает уровня своих учителей.

Мистические эпизоды книги, во многом завязанные на образ Катлины, тоже вызывают, по словам Пуришева, ассоциации с голландскими мастерами, но уже другого толка — мрачными и фантасмагорическими Босхом и Брейгелем.

Общественная реакция

«Легенда об Уленшпигеле» почти сразу обрела популярность за пределами Бельгии, но у себя на родине долго оставалась непризнанной. Б. И. Пуришев в статье «Литературной энциклопедии», посвящённой роману, отмечает, что в свою эпоху он оказался неудобен для основных политических сил Бельгии. Клерикальная Католическая партия, пришедшая к власти в 1870 году на волне подъёма фламандского национализма, отвергала антиклерикалистские настроения, бывшие одной из основных идеологических линий «Легенды об Уленшпигеле». В то же время для потерпевшей поражение в 1870 году бельгийской промышленной буржуазии в романе был неудобен именно фламандский национализм, в то время бывший достоянием реакционных кругов, связанных с церковью. Обе силы не устраивала также проводимая автором идея воссоединения нидерландских провинций, что с политической точки зрения означало бы потерю бельгийского суверенитета в результате присоединения к Голландии. Идеи социальной справедливости, созвучные идеологии передовых мелкобуржуазных кругов, скрывала от них необычная структура «Легенды», выбивающаяся из рамок натуралистического искусства современников Костера. В результате первые издания «Легенды» выходили малыми тиражами, были дороги и не раскупались, и на родине известность к её автору пришла только после смерти, благодаря влиянию литературного движения «Молодая Бельгия».

Экранизации

• «Приключения Тиля Уленшпигеля» (Франция, 1956, режиссёры Жерар Филип, Йорис Ивенс).
• «Легенда о Тиле» (СССР, 1976, режиссёры Александр Алов, Владимир Наумов).

Литература

• А. Габарю. Шарль Де-Костер і «Легенда про Уленшпігеля» // Життя й революція. — К., 1927. — № 5. — С. 230—232.

Литература   Бельгия

Отрывок, характеризующий Легенда об Уленшпигеле

Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.


После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…


В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.