Легион «Кондор»

Легион Кондор
Годы существования	июль 1936 — март 1939
Страна	Третий рейх Третий рейх
Подчинение	Люфтваффе
Снаряжение	Junkers Ju 52 Heinkel He 51 Messerschmitt Bf.109
Участие в	Гражданская война в Испании
Командиры
Известные командиры	Хуго Шперле Вильгельм фон Тома

Легион Кондор (нем. Legion Condor) — добровольческая германская военно-авиационная часть; соединение военной авиации нацистской Германии; подразделение Люфтваффе (нем. Luftwaffe), которое было отправлено для поддержки в испанской гражданской войне националистов Франсиско Франко. Легион состоял из четырёх эскадрилий бомбардировщиков (12 бомбардировщиков в каждой) и четырёх эскадрилий истребителей. Также в состав легиона входили отряды противовоздушной (ПВО) и противотанковой (ПТО) защиты.

Численность германского легиона «Кондор» составляла около 5,5 тысяч военнослужащих.

История

Легион, действовавший в Испании с октября 1936 года, состоял из бомбардировочного полка (первоначально 3, затем 4 эскадрильи), истребительного полка (первоначально 3, затем 5 эскадрилий), разведывательной эскадрильи, батальона зенитной артиллерии, батальона связи, транспортного батальона и батальона снабжения. Число самолётов в легионе не превышало одновременно 150.

Сначала на вооружении легиона были трёхмоторные бомбардировщики Ju-52 и истребители-бипланы He-51. Впоследствии они были заменены на более современные He-111, Ju-87 и Bf-109 (которые фактически проходили испытания, и поэтому в легионе было немало гражданского авиационного персонала).

Танковое подразделение легиона имело на вооружении 180 PzKpfw I (по советской терминологии — Т-1) — лёгких танков, вооружённых спаренным пулемётом. Немецкие инструкторы готовили для них экипажи из испанцев. Впоследствии использовалось несколько десятков трофейных советских танков Т-26. Противотанковые батареи имели на вооружении орудия калибра 37 мм.

Первые немецкие самолёты начали испанскую кампанию ещё в начале августа 1936 года, когда они помогали перевозить солдат Франко из Марокко в Испанию. На протяжении следующих месяцев немецкая военная помощь быстро увеличивалась. 3 ноября 1936 года эти подразделения были официально объединены в Легион Кондор под командованием генерал-майора Гуго Шперрле, начальником штаба стал оберст-лейтенант Вольфрам фон Рихтхофен. Легион имел в своём составе около 100 самолётов и 4500 добровольцев.

В Легион «Кондор» входили следующие подразделения:

• S/88 — штаб
• J/88 — истребительная авиагруппа (3-4 штаффеля (эскадрильи))
• K/88 — бомбардировочная авиагруппа (3-4 штаффеля)
• A/88 — разведывательный штаффель
• AS/88 — штаффель морских самолётов-разведчиков
• B/88 — часть аэродромного обслуживания
• F/88 — часть зенитной артиллерии
• Laz/88 — полевой госпиталь
• Ln/88 — разведывательный отдел
• MA/88 — отдел снабжения
• P/88 — транспортный отдел
• San/88 — санитарное подразделение
• VJ/88 — опытный истребительный штаффель
• VB/88 — опытный бомбардировочный штаффель
• VS/88 — штаб связи с испанскими и итальянскими частями
• W/88 — метеорологическая служба

Путём ротации боевого состава, в общей сложности около 20 000 немецких военных специалистов служили в Испании. В 1936—1939 годах боевой опыт в Испании получили 405 лётчиков-истребителей Люфтваффе: 125 офицеров и 280 унтер-офицеров. Из 262 самолётов, входивших в этот период в состав J/88, было потеряно 40 Bf-109 и 38 He-51. При этом потери в результате действий противника составили 21 Bf-109 и 34 He-51, в то же время на счету лётчиков Легиона было 313 подтверждённых побед (а также 52 неподтверждённые).

Истребительной авиагруппой легиона командовали следующие лица:

• Майор Хубертус фон Меркахарт (Hubertus von Merhart)
• Майор Готтхард Хандрак (Gotthard Handrick)
• Гауптман Вальтер Грабман (Walter Grabmann)

1-м отрядом авиагруппы:

• Гауптман Вернер Пальм (Werner Palm)
• Гауптман Харро Хардер (Harro Harder)
• Гауптман Вольфганг Шеллман (Wolfgang Schellmann)
• Гауптман Зибельт Реентс (Siebelt Reents)

2-м отрядом авиагруппы:

• Гауптман Зигфрид Лехманн (Siegfried Lehmann)
• Гауптман Гюнтер Лютцов (Günther Lützow)
• Гауптман Иоахим Шлихтинг (Joachim Schlichting)
• Обер-лейтенант Альфред фон Лоевски (Alfred von Lojewski)

3-м отрядом авиагруппы:

• Обер-лейтенант Юрген Рот (Jürgen Roth)
• Обер-лейтенант Дуглас Питкерн (Douglas Pitcairn)
• Обер-лейтенант Адольф Галланд (Adolf Galland)
• Гауптман Вернер Мельдерс (Werner Mölders)
• Обер-лейтенант Хубертус фон Бонин (Hubertus von Bonin)

4-м отрядом авиагруппы:

• Обер-лейтенант Крафт Эберхардт (Kraft Eberhardt)
• Гауптман Хервиг Книппель (Herwig Knüppel)
• Обер-лейтенант Вальтер Кензль (Walter Kienzle)
• Обер-лейтенант Эберхард д’Эльза (Eberhard d’Elsa)

Кроме немецкого, на стороне Франко воевали итальянские и португальские подразделения. На стороне республики воевали добровольцы Интернациональных бригад, состав которых формировался в основном по национальному принципу: им. Линкольна — английская, им. Тельмана — немецкая, им. Гарибальди — итальянская, батальон Андре Марти — французский; также многочисленные добровольцы из СССР. Адольф Гитлер оправдывал вмешательство в испанскую гражданскую войну, как «борьбу против большевизма».

Принимая участие в гражданской войне, Германия воспользовалась возможностью испытывать и усовершенствовать новое оружие и военную тактику. В Испании прошли боевое крещение такие истребители, как Мессершмитт Bf.109, бомбардировщики Heinkel He 111 и позднее пикирующий бомбардировщик Junkers Ju 87 Stuka. Эти самолёты играли важную роль на протяжении первых лет Второй мировой войны. В легион Кондор также входили танковые подразделения (нем. Panzerkampfwagen) и подразделения ВМС, которые обучали военно-морские силы Франко. Во время испанской кампании немцы также испытали и усовершенствовали свою 88-мм тяжёлую зенитную артиллерию, которую они использовали для уничтожения танков, укреплений и самолётов.

Легион получил «мировую известность» во время демонстративной бомбардировки мирного города Герника 26 апреля 1937 года, которая вызвала международное осуждение. Это событие вдохновило Пабло Пикассо во Франции на создание известной картины «Герника», которая драматично изображала страдания гражданского населения. Хотя этот город не был атакован первым, масштаб разрушения (по разным оценкам — от 120 до 3000 человек убитых и около 70 % разрушенных бомбами и пожаром зданий) был началом того, что ожидало многие города Европы во время Второй мировой войны: Ковентри, Дрезден и другие.

Все самолёты, за исключением пикирующего бомбардировщика Ju-87 «Stuka», а также снаряжение были оставлены немцами в виде помощи армии националистов Франко (на вооружение которой попали после войны и трофейные самолёты советских моделей).

В 1998 году немецкий парламент принял решение о запрете называть военные объекты именами бойцов Легиона. Однако, вплоть до 2005 года 74-е истребительное крыло Люфтваффе носило имя Вернера Мёльдерса, лучшего аса из пилотов Легиона.

См. также

• Гражданская война в Испании
• Бомбардировка Герники
• 164-я истребительная эскадрилья
• Список лётчиков-асов гражданской войны в Испании

Литература

• Новый солдат 118 — Легион «Кондор». Немцы в Испании, 1936—1939

Ссылки

• Уголок Неба. Энциклопедия о самолётах и вертолётах. [www.airwiki.org/history/locwar/spane/germ/germ_spain.html Немецкие асы в Испании] (рус.). Проверено 25 июля 2010. [www.webcitation.org/65eKIdxrV Архивировано из первоисточника 22 февраля 2012].
• Александр Даценко. [warhistory.ukrlife.org/3_02_7.htm Подготовка личного состава люфтваффе в межвоенный период. (укр.)]
• [www.weltkrieg.ru/aircrafts/Ju-87/]

Отрывок, характеризующий Легион «Кондор»

«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.