Легран, Борис Васильевич

Борис Васильевич Легран

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Бори́с Васи́льевич Легра́н (1884—1936) — советский дипломат, партийный деятель. Директор Государственного Эрмитажа в 1930—1934 годах.

Биография

Борис Васильевич Легран родился в 1884 году в семье служащего. Учился в первой мужской гимназии в Тифлисе. Был руководителем местных студенческих кружков. Среди друзей Бориса и его брата Георгия был будущий поэт Николай Гумилёв, который в 1900—1903 годах жил в Тифлисе и учился в этой же гимназии. Борис Легран, поклонник Ницше и Шопенгауэра, увлекавшийся политикой, давал читать своему другу «Капитал» Карла Маркса. Однако приобщить Гумилёва к политике не удалось: она была и осталась чужда ему.

Сестра Бориса — Ольга Легран-Шифферс, член ВКП(б) с 1919 года.

В 1901 году Борис Легран стал членом РСДРП. В 1915 году окончил школу прапорщиков. Участник Первой мировой войны, штабс-капитан.

Участник Октябрьского вооружённого восстания в Петрограде. С 27 ноября (6 декабря) 1917 года был товарищем (заместителем) наркома по военным делам по общему управлению военным министерством РСФСР. С января 1918 года комиссар Петроградского окружного суда и судебной палаты.

В начале 1918 года Легран — член коллегии по руководству бывшим военный министерством; член СНК РСФСР. В 1918 году — заместитель наркома военно-морских дел РСФСР.

В ноябре — декабре 1918 года Легран — член РВС Южного фронта. С 18 декабря 1918 года по 3 мая 1919 года — член РВС 10-й армии, был одним из руководителей обороны Царицына. В мае 1919 года — феврале 1920 года — председатель Революционного Военного Трибунала при Революционном Военном Совете Республики (назначен 30 апреля 1919 года приказом Революционного Военного Совета Республики № 900).

С февраля 1920 года Легран работает в Наркомате по иностранным делам РСФСР. С июня 1920 года (прибыл в июле) -полпред РСФСР в Республике Армении. Участвовал в заключении мирного договора между РСФСР и Арменией. 10 августа 1920 года представители Советской России и Республики Армения Борис Легран и Аршак Джамалян подписали соглашение о занятии Красной Армией спорных областей — Зангезура, Карабаха и Нахичевана.

С конца ноября 1920 года — полпред РСФСР в Армянской ССР. С марта 1921 года — одновременно полпред РСФСР в Азербайджанской ССР и Грузинской ССР.

Будучи послом РСФСР в Грузии, Легран опекал и подкармливал друга Николая Гумилёва — поэта Осипа Мандельштама в бытность его пребывания в Тифлисе. Борис Васильевич взял Мандельштама на службу, на которой тому полагалось делать вырезки из газет. Здесь же Легран в сентябре 1921 года сообщил Мандельштаму о том, что 25 августа Гумилёва расстреляли.

С августа 1922 года Легран — член Среднеазиатского бюро ЦК ВКП(б). Был заместителем председателя Среднеазиатского бюро ЦК ВКП(б) (октябрь 1922 года). В ноябре 1922 года — представитель НКИД РСФСР в Туркестанской АССР.

В сентябре 1926 года Борис Легран назначен генконсулом СССР в Харбине. 19 октября 1927 года Секретариат ЦКК ВКП(б) объявил ему «строгий выговор с предупреждением» за «дискредитирующие партию и советскую власть поступки при исполнении ответственных обязанностей генконсула в Харбине» и запретил занимать ответственные партийные и советские посты в течение двух лет. В 1928 году ЦК ВКП(б) отклонил назначение Леграна ректором Академии художеств в Ленинграде.

Затем Борис Легран был на партийной и советской работе на Дальнем Востоке.

Директор Эрмитажа

В 1930—1934 гг. Легран был директором Государственного Эрмитажа.

Неоднозначна деятельность Леграна в связи с продажей некоторых экспонатов Эрмитажа за границу для получения дополнительных средств для проведения индустриализации. К сожалению, ему не удалось воспрепятствовть продаже выдающихся полотен, среди которых «Венера перед зеркалом» Тициана, «Святой Георгий» и «Мадонна Альба» Рафаэля, «Пир Клеопатры» Тьеполо, произведения Перуджино, Боттичелли, братьев Ван Эйк, работы Рембрандта, Рубенса, Веласкеса, Ватто, Шардена.

21 января 1932 года «Антиквариат» (структура, специально созданная для «экспортного» отбора предметов искусства из советских музеев для зарубежных аукционов) в письме на имя Леграна сетовал, что Эрмитажу «надлежало выделить для „Антиквариата“ 40-50 голландцев (ценою от 100 марок и выше)», но «прошло два месяца, а отбор все еще не произведен», и просил директора Эрмитажа «вмешаться в это дело и распорядиться о срочном отборе для нас картин».

«Антиквариат» интересовали те только картины, но мебель, серебро. 23 февраля 1932 года Легран извещает «Антиквариат», что Эрмитаж «не может выдать 22 предмета по списку № 11, так как они находятся в экспозиции или входят в план ближайших экспозиций (это все мебель). Эрмитаж может выдать эквивалентные вещи на ту же сумму по списку № 13». В письме от 3 марта 1932 г. Легран отвечает «Антиквариату»: «Лондонское серебро очень редко вообще, а многие из упомянутых в списке предметов являются к тому же вещами первоклассными и для экспозиции совершенно необходимыми, ввиду чего, конечно, выданы быть не могут».

Легран не мог открыто противостоять распродажам, однако решился предложить своему заместителю Иосифу Орбели написать письмо Сталину с просьбой о защите музейных сокровищ. Письмо было отослано адресату через старого друга Леграна Авеля Енукидзе, бывшего тогда в фаворе у Сталина.

5 ноября 1932 года Сталин ответил Орбели: «Письмо Ваше от 25/Х получил. Проверка показала, что заявки Антиквариата не обоснованы. В связи с этим соответствующая инстанция обязала Наркомвнешторг и его экспортные органы не трогать Сектор Востока Эрмитажа. Думаю, что можно считать вопрос исчерпанным».

В качестве директора Эрмитажа Легран неуступно следовал принципам революционного искусства, стремясь представить роскошные произведения искусства былых эпох в качестве доказательства эксплуатации народа царским режимом. В угоду «политической реконструкции» музея перестраивалась и издательская деятельность. На основе так называемой марксистско-ленинской методологии Легран в 1934 году издал книгу «Социалистическая реконструкция Эрмитажа».

21 января 1934 года Легран пишет Сталину:

«Всего лишь два месяца с небольшим прошло с тех пор, как Политбюро рассматривало вопрос об экспортных операциях с эрмитажными ценностями и вынесло своё решение, кое, казалось бы, должно было положить конец дальнейшему обесцениванию эрмитажных собраний и разрушению его экспозиционной работы.

В настоящее время, однако, мною получены сведения о новых операциях, подготовляемых НКВТ, объектом которых по-прежнему являются лучшие произведения искусства из Эрмитажа (приложение №1). По-видимому, руководство НКВТ считает, что постановление ПБ не вносит ничего существенно нового в установившуюся практику и продолжает работу в прежнем направлении. Вместо того, чтобы извлечь из постановления ПБ директиву, обязывающую органы НКВТ взамен выпадающих из экспорта эрмитажных ценностей - выявить и подготовить новые объекты экспорта, - НКВТ, рассматривая по-прежнему Эрмитаж как свой валютный резерв, подыскивает заблаговременно покупателей по своему прейскуранту - эрмитажному каталогу Вайнера, чтобы в определенный момент поставить перед фактом и добиться санкции на продажу.

Такое положение вещей вызывает тревогу. Надо решить, в конце концов, нужен ли нам Эрмитаж для экспортных операций или для других целей. Откладывать далее решение, как показывает самый факт постановления ПБ, больше нельзя...»

В 1934 году Леграна на посту директора Эрмитажа сменил его заместитель Иосиф Орбели. А Борис Васильевич дальше (до 1935 года) работал заместителем директора Всесоюзной Академии Художеств.

Борис Васильевич Легран умер в 1936 году, прожив 52 года. Погребён на Коммунистической площадке (Казачье кладбище) Александро-Невской Лавры.

См. также

• Продажа картин из коллекции Эрмитажа

Ссылки

• Легран Борис Васильевич // Гражданская война и военная интервенция в СССР: Энциклопедия. — М.: Советская Энциклопедия, 1983. — С. 321.
• Легран Б. В. Социалистическая реконструкция Эрмитажа. — Л.: Эрмитаж, 1934. — 56 с.
• Зыслин Юлий. Мир по-прежнему тесен: Встречи, поиски, находки. — Чикаго, 2008. — С. 75.
• [www.knowbysight.info/LLL/00392.asp Справочник по истории Коммунистической партии и Советского Союза 1898—1991.Легран Борис Васильевич]
• [www.centrasia.ru/person2.php?&st=1102433029 ЦентрАзия. ЛЕГРАН Борис Владимирович (?)]
• [gumilev.ru/biography/18/ Зыслин Юлий. Тифлисские друзья Гумилёва. (Вашингтонские находки)]
• [berkovich-zametki.com/2005/Zametki/Nomer12/Nerler1.htm Нерлер Павел. «Мне Тифлис, горбатый, снится…»: Осип Мандельштам и Грузия]
• [whp057.narod.ru/rossi-m11.htm ПРЕДСТАВИТЕЛИ РОССИЙСКОЙ СОВЕТСКОЙ ФЕДЕРАТИВНОЙ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ РЕСПУБЛИКИ В ДРУГИХ СТРАНАХ]
• [www.golos.am/index.php?option=com_content&task=view&id=39437&Itemid=41 РЕВОЛЮЦИЯ 88 ЛЕТ НАЗАД // Голос Армении. — 2008. — 27 ноября.]
• [www.srcc.msu.su/uni-persona/site/authors/filonov/filon_1934.htm Павел Николаевич Филонов. 1934]
• [magazines.russ.ru/zvezda/2003/5/kantor.html Кантор Юлия. Реальность и соцреализм: Эрмитаж в 1917—1941 гг. // Звезда. — 2003. — № 5.]
• [tzarskiy-khram.narod.ru/vnanl.html Александро-Невская Лавра. ПОГРЕБЕНИЯ ВНУТРЕННЕГО КЛАДБИЩА]

Отрывок, характеризующий Легран, Борис Васильевич

Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.