Леда и лебедь (Леонардо да Винчи)

Леда и лебедь — ныне утраченная картина Леонардо да Винчи на популярный мифологический сюжет, известная по предварительным наброскам, копиям других художников и упоминаниям в исторических документах. Оригинал полотна был, вероятно, создан около 1508 года.

Предварительные наброски

Судя по всему, замысел картины на сюжет легенды о Леде зародился у художника еще в начале 1500-x. Первые наброски к будущему полотну относятся к 1504, однако композиционно они заметно отличаются от окончательного варианта. Рисунки пером, хранящиеся в Музее Бойманса — ван Бёнингена и Чатсуорт-хаусе, изображают полуопустившуюся на колени Леду с лебедем среди густой травы; на одном из них она ласкает голову птицы, на другом лебедь, приобняв возлюбленную крылом, «целует» её в ухо. На листе, хранящемся в Виндзорском замке, рядом с крупным наброском коня намечено два небольших рисунка к «Леде»: здесь она изображена уже сидящей на земле, на одном из набросков рядом с ней виднеется фигурка ребенка. Наиболее известны наброски головы Леды, в частности, хранящиеся в Виндзорском замке рисунки 1505 и 1506 года. Иногда в качестве наброска к «Леде» называют известную «Голову девушки» из Национальной галереи Пармы.

Судьба картины

Окончательный вариант картины был создан около 1508 года. Судя по дошедшим до нас копиям, здесь Леда была изображена стоящей в полный рост; руками она обнимала шею лебедя, но взгляд её был устремлен на детей, только что вылупившихся из огромных яиц и теперь играющих в траве. Дальнейшая её история неясна. По сообщению Ломаццо, картина была вывезена во Францию. Последнее упоминание о ней принадлежит Кассиано даль Поццо, видевшему «Леду» во дворце Фонтенбло, и относится к 1625 году:

Полностью обнаженная фигура стоящей в полный рост Леды с лебедем. У её ног — два яйца, из разбитой скорлупы которых являются четыре младенца. Эта работа, хотя и суховата по стилю, выполнена весьма изысканно, в особенности груди Леды; кроме того, пейзаж и растительность также изображены с огромной тщательностью. К несчастью, картина в плохом состоянии, так как панели, на которых она написана, разошлись, и значительная часть краски сошла.

Историки предполагают, что впоследствии картина была уничтожена, однако когда точно это произошло — неизвестно. Уже в конце следующего, XVIII столетия драматург Карло Гольдони, посетивший Версаль в 1775, замечал, что от «Леды» словно не осталось и следа. В своих дневниках он отмечает, что ему не удалось найти упоминания «Леды» даже в списках картин, уничтоженных по приказу маркизы де Ментенон за «непристойность».

Копии

Сегодня «Леда» известна в основном по копиям других художников. Одной из наиболее ранних стал рисунок Рафаэля, сделанный около 1506 года, вероятно, по предварительным эскизам. В качестве первой живописной копии иногда называют картину из галереи Уффици, приписываемую Франческо Мельци (ок. 1515). От других ранних копий «Леды» (Чезаре да Сесто, 1515 — 1520; Содома (предположительно), ок. 1515) она отличается фоном: у Содомы и да Сесто Леда изображена на фоне светлого вечернего неба, Мельци же размещает персонажей перед массивной скалой. Особо выделяется среди копий «Леды» работа Джампетрино (ок. 1520), ранее приписывавшаяся самому Леонардо: на его картине лебедь отсутствует, Леда изображена опустившейся на одно колено и придерживающей ребенка, вокруг в траве сидят остальные её дети. Композиционно эта работа имеет мало общего с копиями других леонардесков, но зато очевидно близка наброскам середины 1500-x. В то же время, на другой картине Джампетрино («Венера и купидон») фигура Венеры, её поза и выражение лица фактически дословно повторяют позу и выражение лица Леды с утраченной картины.

Галерея

• Study for the Kneeling Leda.jpg

  Набросок коленопреклоненной Леды из Чатсуорт-хауса.

• Leda and the Swan 1505-1510.jpg

  Копия Чезаре да Сесто (1515 — 1520). Темпера, доска. Уилтон-хаус

• Leda and the Swan 1510-1515.jpg

  Автор неизвестен, (ок. 1510—1520). Холст, масло. Галерея Боргезе

• Leda Melzi Uffizi.jpg

  Копия, приписываемая Франческо Мельци (ок. 1515). Галерея Уффици

• Giampietrino - Leda and her Children - WGA08952.jpg

  «Леда и её дети» Джампетрино (ок. 1520). Масло, доска. Музейный комплекс Гессен-Кассель

• Venus and Cupid by Giampietrino. Private collection, Milan..jpg

  «Венера и Купидон» Джампетрино. Частная коллекция, Милан

Отрывок, характеризующий Леда и лебедь (Леонардо да Винчи)

И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.