Миледи Винтер

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Леди Винтер»)
Перейти к: навигация, поиск
Миледи Винтер
Milady de Winter

Маргарита Терехова в роли Миледи
Создатель:

Александр Дюма

Первое упоминание:

«Три мушкетёра»

Пол:

женский

Дети:

Джон Френсис Винтер (Мордаунт)

Род занятий:

шпионаж

Миледи Винтер (фр. Milady de Winter, наиболее известна как просто Миледи — вымышленная героиня романа Александра Дюма «Три мушкетёра» (1844): злодейка-обольстительница, шпионка кардинала Ришельё, один из главных антигероев романа, супруга Атоса в прошлом. Её прототипом считается Люси Хей — брошенная любовница Бекингэма, ставшая агентом Ришельё из-за ревности.





История персонажа

Происхождение и подлинное имя Миледи в романах не раскрыто. Миледи — на самом деле «Моя Леди» (англ. My Lady), вежливое обращение к знатной даме в Англии, но в романе оно всегда написано со строчной буквы.

В разное время использовала имена леди Кларик, Шарлотта Баксон, баронесса Шеффилд, леди Винтер, графиня де Ла Фер. С Атосом Миледи познакомилась, называя себя Анна де Бейль (Anne de Bueil — имя Дюма взял с Жаклин де Бюэй, графини де Море).

В романе Миледи описана как прекрасная белокурая женщина. В диалоге д’Артаньяна с Атосом даются её приметы: «светлые, до странности светлые голубые глаза с чёрными бровями и чёрными ресницами», указывается, что она «высокого роста, хорошо сложена». На левом плече у неё клеймо — «цветок лилии небольшой, рыжеватого оттенка и как бы полустёртый с помощью разных притираний».

Появления в книгах

«Три мушкетёра»

Часть I

В главе I д’Артаньян впервые видит Миледи и поражается её красотой. Граф Рошфор (на тот момент — незнакомец из Менга) даёт ей указания по поводу шпионажа за герцогом Бекингэмом в Лондоне.

В главе XIV кардинал посылает к Миледи человека с письмом. В письме содержится приказ украсть две из двенадцати подвесок герцога Бекингэма.

В главе XXI герцог Бекингэм обнаруживает пропажу и выражает уверенность, что подвески украла графиня Винтер (одно из имён Миледи). Отплывая из лондонского порта, д’Артаньян как будто видит Миледи на одном из кораблей.

В главе XXVII пьяный Атос рассказывает, как «один из его друзей» в 25 лет влюбился в прелестную и умную 16-летнюю девушку, жившую вместе с братом, священником. Он женился на ней. Однажды во время охоты жена упала с лошади и лишилась чувств. Чтобы помочь ей, муж разрезал стеснявшее её платье и увидел на плече клеймо в виде лилии — так клеймились преступницы (воровки).

Граф был полновластным господином на своей земле и имел право казнить и миловать своих подданных. Он совершенно разорвал платье на графине, связал ей руки за спиной и повесил её на дереве.

«Брат» её был, по мнению Атоса, вовсе не братом, а возлюбленным и соучастником красотки, прикинувшимся священником. Атос хотел повесить и его, но тот сбежал и ушёл от наказания.

На самом деле, Атос спьяну рассказал историю своей несчастной любви д’Артаньяну.

В главе XXX служанка Миледи по имени Кэтти по ошибке передаёт любовную записку от своей госпожи для графа де Варда не его слуге, а слуге д’Артаньяна. Затем д’Артаньян встречается с самой Миледи: она разговаривает с каким-то мужчиной и гневается. Д’Артаньян предлагает Миледи вызвать обидчика на дуэль, но та заявляет, что это её брат. После отъезда Миледи д’Артаньян ссорится с лордом Винтером и вызывает его на дуэль.

Часть II

В главе I Д’Артаньян побеждает, но не убивает противника — «я дарю вам жизнь ради вашей сестры». Тот представляет его сестре, леди Кларик, она же Миледи. В действительности, как объясняет Миледи, лорд Винтер ей не брат, а деверь (брат мужа). Д’Артаньян начинает приходить в гости к леди Кларик, хотя и знает, что она шпионка кардинала.

В главе III Кэтти, влюблённая в д’Артаньяна, даёт ему подслушать свой разговор с хозяйкой. Миледи рассказывает служанке, что ненавидит д’Артаньяна, собирается ему отомстить и уже убила бы его, если б не прямой запрет кардинала. Причина ненависти в том, что мушкетёр не убил на дуэли лорда Винтера, а также в истории с подвесками, из-за которой она едва не лишилась доверия кардинала. Кроме того, из разговора ясно, что Миледи причастна к похищению Констанции Бонасье.

Д’Артаньян, пользуясь любовью Кэтти, перехватывает любовные записки Миледи к де Варду, а затем пишет ответ от его имени, назначая Миледи встречу.

В главе V д’Артаньян, представившись де Вардом, ночью приходит в спальню к Миледи. Они проводят вместе ночь, и Миледи дарит мнимому де Варду сапфировое кольцо. Атос узнаёт фамильное кольцо и советует немедленно бросить Миледи. Д’Артаньян от имени де Варда пишет Миледи грубое письмо, отказываясь от дальнейших свиданий.

В главе VI Миледи приглашает к себе д’Артаньяна. Она просит его отмстить оскорбившему её де Варду, после чего собирается избавиться и от него самого.

В главе VII Миледи проводит ночь любви с д’Артаньяном, после чего тот признаётся, что он и был де Вард, с которым она провела ночь. Миледи в бешенстве соскакивает с постели, д’Артаньян пытается её удержать за пеньюар, и платье рвётся, открывая на её плече клеймо в форме лилии. Миледи говорит: «Мало того, что ты подло предал меня, ты ещё узнал мою тайну? Ты умрешь!» — и достаёт кинжал. Д’Артаньяну удаётся спастись.

В главе XI Миледи подсылает двух наёмных убийц и они пытаются убить под Ла - Рошелью д’Артаньяна. Д’Артаньян убивает одного из них, ранит и допрашивает другого. Из письма на теле убитого он узнаёт, что Бонасье находится в каком-то монастыре, и Миледи пыталась, но не сумела похитить её. Выживший убийца, Бризмон, раскаивается в своём преступлении и становится другом д’Артаньяна.

В главе XII Миледи пытается отравить д’Артаньяна и его троих друзей. По случайности, анжуйское вино вместо них выпивает Бризмон. Он умирает в мучениях.

В главе XIV кардинал встречает Атоса, Портоса и Арамиса и приказывает им сопровождать его. Трое мушкетёров подслушивают его разговор с Миледи. Он посылает миледи в Лондон с поручением шантажировать герцога Бекингэма доказательствами супружеской и политической неверности королевы. Если шантаж не удастся, миледи должна убить герцога. Взамен кардинал обещает узнать, в каком монастыре находится Бонасье, заточить д’Артаньяна в Бастилию и позволить Миледи убить их обоих.

В главе XV Атос возвращается в трактир и встречается со своей бывшей женой. Он угрожает Миледи, что если она что-то сделает его другу д’Артаньяну, «это преступление будет для неё последним».

Под дулом пистолета Атос отбирает письмо:

«То, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию и для блага государства.

5 августа 1628 года.

Ришелье»

Миледи решает до выполнения задания не сообщать кардиналу о случившемся, иначе Атос, в свою очередь, может рассказать, что она заклеймена.

В главе XVII Атос сообщает своим друзьям о случившемся. Четверо друзей решают послать письмо лорду Винтеру, чтобы он заточил Миледи в монастырь, а также предупредить королеву, что и исполняют в главе XVIII.

В главе XX лорд Винтер заточил Миледи в своём замке.

В главах XXII-XXVIII Миледи удаётся влюбить в себя Джона Фельтона, охраняющего её лейтенанта английского флота, и убедить, что она пуританка и невинная жертва Бекингэма. Винтер планирует под конвоем отправить Миледи в Америку, но за день до назначенной даты Фельтон освобождает Миледи.

В главе XXIX Фельтон убивает Бекингэма и видит, как миледи отплывает из порта.

В главе XXXI Миледи останавливается в монастыре кармелиток в Бетюне. Там она встречает г-жу Бонасье и притворяется её другом, роялисткой и другом д’Артаньяна.

В главе XXXIII Миледи встречается с графом Рошфором. Она пытается хитростью и обманом увезти г-жу Бонасье из монастыря, но у той в критический момент отказывают ноги от волнения. Тогда Миледи убивает г-жу Бонасье отравленным вином. Атос, Портос, Арамис, д’Артаньян и прибывший во Францию лорд Винтер решают поймать Миледи.

В главах XXXIV—XXXV Атос, Портос, Арамис, д’Артаньян, лорд Винтер и нанятый Атосом палач преследуют Миледи и находят её.

В главе XXXV Миледи судят.

  • Д’Артаньян обвиняет её в убийстве Бонасье, Бризмона, попытке убить его самого, подстрекательстве к убийству де Варда. Истинность его показаний, кроме последнего, свидетельствуют Портос и Арамис.
  • Лорд Винтер обвиняет её в убийстве своего брата, Бекингэма и Фельтона.
  • Атос свидетельствует, что женился на Миледи против воли семьи, но однажды обнаружил, что она заклеймена.
  • Лилльский палач обвиняет Миледи, что она, будучи монахиней Тамплемарского монастыря бенедиктинок, совратила его брата, молодого священника. Она уговорила любовника перебраться в другую часть Франции, где их никто не знает. Чтобы достать деньги для этого, священник украл и продал священные сосуды, но обоих задержали. Миледи сбежала, обольстив сына тюремщика. Священника приговорили к 10 годам заключения в кандалах и к клейму, но он тоже сбежал. Они добрались до Берри, там он получил небольшой приход, а она выдавала себя за его сестру. Потом Миледи бросила своего любовника ради графа де Ла Фер (Атоса), священник же добровольно вернулся в Лилль и в тот же день повесился. Всё это время лилльского палача держали в тюрьме по обвинению в пособничестве беглецам. Лишь по установлении личности брата его отпустили.

Д’Артаньян, лорд Винтер, Портос, Арамис и Атос приговаривают Миледи к смертной казни.

В главе XXXVI Миледи казнят. Её уловки (попытка подкупа слуг, угрозы отомстить, обвинения в трусости и убийстве, требование настоящего суда, предложение уйти в монастырь, взывание к жалости д’Артаньяна) ни к чему не приводят. Перед казнью Атос, лорд Винтер, д’Артаньян прощают Миледи все злодеяния и желают ей умереть с миром. Д’Артаньян сам просит прощения за то, что недостойным дворянина обманом вызвал её гнев. Палач, получивший плату за свою работу, бросает мешок с золотом в реку в знак того, что исполняет не своё ремесло, а свой долг. Палач и Миледи переправляются через реку. На противоположном берегу Миледи пытается бежать, но поскальзывается и падает на колени. Решив, что само небо отказывает ей в помощи, Миледи остаётся неподвижной, опустив голову и сложив руки. Палач отрубает голову миледи. Останки Миледи палач заворачивает в плащ и опускает в воду на середине реки.

«Двадцать лет спустя»

В главе XVI части I Атос обсуждает этичность казни Миледи.

Я не испытываю угрызений совести, потому что эта женщина, как я полагаю, заслужила понесённую ею кару. Потому что, если бы её оставили в живых, она, без сомнения, продолжала бы своё пагубное дело. Однако, мой друг, это не значит, чтобы я был убежден в нашем праве сделать то, что мы сделали. Быть может, всякая пролитая кровь требует искупления. Миледи уже поплатилась; может быть, в свою очередь, это предстоит и нам.

Далее выясняется, что у неё есть сын, которому должно быть 23 года.

В главе XXXV части I выясняется, что лилльский палач после казни страдал угрызениями совести. Он оставил работу палача, спас жизнь многим, раздал всё имущество бедным. Также указывается девичье имя Миледи: Анна де Бейль.

Сын Миледи, Мордаунт, становится активным участником повествования. В частности, чтобы отмстить за мать, он убивает бывшего лилльского палача, раненого в стычке с испанцами, и своего дядю, лорда Винтера как раз после пленения короля Англии Карла Стюарта. В главе XXXI части II Мордаунт гибнет, пытаясь убить Атоса.

История Миледи Винтер

Биография Миледи в «Трёх мушкетёрах» дана фрагментарно, некоторые её детали Дюма проясняет в романе «Двадцать лет спустя» (1845) и драмах «Мушкетёры» (1845) и «Юность мушкетёров» (1849). Определённо известно, что совсем юной девушкой она была монахиней монастыря в Лилле.

В «Юности мушкетёров», которая начинается с бракосочетания Миледи с графом де Ла Фер, чётко сказано, что отец её — Уильям Баксон (Бэксон) — англичанин, а мать — француженка, которая после кончины мужа возвращается во Францию и отдаёт ребёнка на воспитание бенедиктинкам Тамплемарского монастыря.

Молодость

Возраст и происхождение миледи дискуссионны.

Скорее всего, в 1625 году (год начала событий, описанных в романе) ей около 22 лет. Этот вывод следует из фразы лорда Винтера, брошенной им в адрес леди Винтер в главе «Беседа брата с сестрой» (действие которой происходит во время осады Ла Рошели — в 1628 году): «Это чудовище, которому всего двадцать шесть лет, совершило столько преступлений, сколько вы не насчитаете и за год в архивах наших судов». На момент встречи с Атосом Миледи было 16 лет, а Атосу — 25 (глава «Жена Атоса», со слов самого Атоса). Однако есть ряд хронологических несовпадений. В главе «Мушкетёры у себя дома» указано, что в 1625 году Атосу было «не более 30 лет», при этом говорится, что дружба Атоса с Арамисом и Портосом на момент встречи с д’Артаньяном длилась «5 или 6 лет». Соответственно, на момент осады Ла Рошели (то есть спустя 3 года с момента начала романа и незадолго до его окончания) дружба Атоса с мушкетёрами длилась уже 8 или 9 лет, и ему было уже 35. Это несколько противоречит утверждению, что в 1625 году Атосу было «не более» 30 лет (согласно расчётам — «немного за 30»). Сомневаться в возрасте Атоса и миледи заставляет роман «Двадцать лет спустя», где в главе «Как несчастные принимают иногда случай за вмешательство провидения» указано, что Атосу около 47-48 лет (действие главы происходит в конце 1648 года).

Об обстоятельствах принятия ей монашеского пострига в романе нет никаких пояснений. При этом известно, что она в совершенстве владела не только французским, но и английским языками (глава «Злой Рок»: Но я не иностранка, милостивый государь, — сказала она на самом чистом английском языке, который когда-либо раздавался от Портсмута до Манчестера). Отличное знание английского также никак не объясняется.

После второго замужества стала носить фамилию Винтер и титул баронессы Шеффилд, причем её права на этот титул вызывают сомнения: бароном Шеффилдом называет себя брат её мужа, при этом указано, что у Миледи есть сын (рождённый во втором браке). Эти два обстоятельства указывают на то, что лорд Винтер являлся старшим братом мужа миледи (если бы он был младшим — то после смерти титул барона Шеффилда перешёл бы к его сыну, но титул остался за лордом Винтером), а это означает, что Миледи могла именоваться фамилией мужа (леди Винтер), но так как младший брат не мог носить тот же титул, что и старший — не могла быть баронессой Шеффилд. Также во втором замужестве Миледи называет себя леди Кларик, что, скорее всего должно указывать на её фамилию до второго замужества (вдова могла носить также девичью фамилию). Также в романе о Миледи говорится как о Шарлотте Баксон. Изначально кажется, что это лишь имя, придуманное лордом Винтером, чтобы под ним отправить Миледи в ссылку. Однако впоследствии это имя употребляет и Атос. Возможно, именно это имя было настоящим именем Миледи (что косвенно подтверждается её реакцией на него), но это лишь предположение, так как никто, включая лилльского палача, прямо не называл имя, которое Миледи носила до и после пострига.

Брак с Атосом

Миледи под именем Анны де Бейль (её монашеское имя и имя до пострига неизвестно) встречает в Берри двадцатипятилетнего дворянина де Ла Фер, полноправного владельца мест, где располагался приход её «брата». Граф, увидев юную Анну де Бейль (с её слов — ей около шестнадцати), влюбляется в неё до такой степени, что решает жениться несмотря на то, что она бесприданница, происхождение её не идёт ни в какое сравнение с его собственным, а о её прошлом ничего не известно. Обряд бракосочетания (как следует со слов самого графа в разговоре с Миледи в гостинице «Красная голубятня») совершил мнимый брат невесты, который, судя по этому факту, соглашался даже передавать её другому мужчине.

Если сопоставить хронологию событий и данные о возрасте персонажей (в 1625 году, когда д’Артаньян знакомится с мушкетёрами, Атосу около 30 лет, а в момент женитьбы ему, по его собственным словам, было 25), то бракосочетание графа де ла Фер с Миледи состоялось в 1620 году.

После свадьбы граф и графиня де ла Фер поселились в родовом замке, «брат»-священник остался в своём приходе. Однако очевидно, жизнь после расставания с Миледи стала невыносима, он решил вернуться в Лилль и понести заслуженную кару. Возвращение приводит к оправданию и освобождению его брата-палача, а сам священник кончает с собой — вешается на решётке темницы.

Брак Миледи с графом де ла Фер был недолгим. Вскоре после свадьбы она сопровождала мужа на охоте, упала с лошади и потеряла сознание. Чтобы облегчить ей дыхание, граф разрезал платье и обнаружил клеймо: оно означало, что его супругой было содеяно тяжкое и позорное преступление.

Граф де ла Фер не захотел иметь такого позора на своей семье. Он собственноручно повесил жену на дереве, воспользовавшись феодальным правом вершить суд в своих владениях над всеми подвластными лицами.

Повешение не привело к смерти: Миледи выжила и сумела скрыться.

Граф де ла Фер решил отказаться от титула и имущества, способствовал распространению слухов о своей смерти, покинул Берри и отправился в Париж, где, сообщив подлинное имя лишь капитану де Тревилю, получил плащ королевского мушкетёра под именем «Атос».

Карьера шпионки

Первое появление Миледи в романе относится к 1625 году — д’Артаньян на пути в Париж встречает её в городке Мёнг (фр.) (у неё деловое свидание с графом де Рошфором, который передаёт ей поручение кардинала и называет «Миледи»).

Впоследствии выяснится, что чудом избежав смерти, она покинула Францию и обосновалась в Англии, где снова вышла замуж за знатного и богатого вельможу — лорда Винтера. Брак этот тоже был недолгим — лорд Винтер скончался от «странного заболевания»: предположительно был отравлен женой (подозрение брата покойного). Поэтому это обвинение опять-таки необъективно. В тот же период жизни Миледи родила сына — Джона Френсиса Винтера (героя «Двадцати лет спустя»). Неясно, родился ли мальчик до или после смерти лорда Винтера, однако он был признан его законным сыном (Джон Френсис Винтер, принявший имя Мордаунт, будет обвинять родного дядю в том, что тот добился у короля лишения его титула и состояния).

В «английский период» леди Винтер успела стать любовницей герцога Бекингема (мотивом похищения подвесок королевы герцог называет «месть ревнивой женщины»). Обстоятельства прекращения романа с Бекингемом неизвестны. Возможно, разрыв был связан с тем, что тот воспылал страстью к королеве Франции Анне Австрийской. Однако платоническая любовь к королеве Франции вовсе не препятствовала плотским утехам: герцог довольно прозрачно намекает, каким образом Миледи «помирилась» с ним, чтобы получить доступ к подвескам.

Очевидно, «работа» на кардинала началась либо в 1624, либо в 1625 годах, поскольку именно в 1624 г. Бекингем прибыл ко французскому двору, чтобы вести переговоры о браке Карла I с принцессой Генриеттой-Марией, — и тогда же встретил Анну Австрийскую. Неизвестно, состояла ли леди Винтер в свите Бекингэма в период этого сватовства, «завербовали» её во Франции, либо Ришельё «вышел» на неё в Англии, но определённо: в момент начала повествования о трёх мушкетёрах, а точнее — в первый понедельник апреля 1625 г. леди Винтер находится во французском городке Менг, где встречается с доверенным человеком Ришельё графом Рошфором, который передаёт ей приказ кардинала срочно вернуться в Лондон и немедленно дать знать, если Бекингем покинет Англию. Также Миледи передан ларец с «иными указаниями», — его ей надлежит открыть лишь после пересечения Ла-Манша.

Плавный ход встречи ломает гасконский темперамент д’Артаньяна, который ввязывается в драку с людьми Рошфора, приобретает в лице графа личного врага, но также успевает попасть под чары прекрасной дамы, к которой Рошфор обращался «миледи» (эта форма обращения останется собственным именем героини на протяжении всего романа).

Есть основания полагать, что задание отследить передвижения герцога выполнено Миледи безукоризненно, — Бекингем вскоре появляется в столице Франции, Ришельё уже об этом знает. Герцог чудом избегает гибели от подосланных к нему кардиналом убийц (причём его спасает д’Артаньян) и получает свидание с Анной Австрийской, при котором ему подарены 12 алмазных подвесок. Узнав о подарке, Ришельё поручает Миледи похитить 2 подвески и переправить их во Францию. Это задание также выполнено с блеском. Однако Бекингем догадался, кто похититель и кому он служит.

По-видимому, из опасений мести со стороны герцога, Миледи решает покинуть Англию, но это происходит не так быстро, как бы ей хотелось: Бекингем, спасая королеву от позора, закрывает все английские порты до того, как будут изготовлены 2 новые алмазные подвески и д’Артаньян сможет их переправить во Францию. Покидая Лондон на бриге «Зунд», д’Артаньян мельком увидит Миледи на одном из кораблей, ожидающих в гавани разрешения на выход в море. После того, как Бэкингэм открыл порты, Миледи покидает Англию и обосновывается в Париже на Королевской площади в собственном особняке. Её служанкой в этот период становится некая Кэтти. В этот период она уже увлечена графом де Вардом.

Роман с д’Артаньяном

Миледи ведёт жизнь знатной дамы и ходит в церковь. Д’Артаньян, преследуя Портоса, который ищет в той же церкви «случайной» встречи с прокуроршей Кокнар, снова сталкивается с прекрасной незнакомкой из Менга.

Он решает проследить за ней, смутно подозревая, что эта женщина — шпионка Ришельё и причастна к истории с подвесками (а следовательно, к исчезновению Констанции Бонасьё (фр.)) и становится свидетелем ссоры Миледи с братом её покойного мужа. Лорд Винтер, барон Шеффилд, грубо обращается с вдовой, и д’Артаньян решает вступиться за даму. Далее следует дуэль, счастливо закончившаяся для обоих противников, и лорд представляет молодого человека леди Винтер.

Миледи принимает д’Артаньяна ласково, молодой человек неожиданно обнаруживает, что он увлечён прекрасной англичанкой (при этом любить Констанцию не перестаёт). Однако, благодаря без памяти влюбившейся в него самого служанке Кэтти, ему вскоре становится известно, что на самом деле прекрасная баронесса Шеффилд его, д’Артаньяна, ненавидит за то, что он не убил лорда Винтера (сын Миледи — его единственный наследник), за то, что он помешал делу с подвесками, да ещё и ранил графа де Варда. Также гасконец узнаёт, что Миледи действительно причастна к похищению Констанции, и решает отомстить. Он затевает интрижку с совсем потерявшей голову Кэтти и начинает игру с подменой писем Миледи графу де Варду. В результате успешной интриги д’Артаньян, воспользовавшись темнотой, под видом графа приходит к Миледи на свидание. Миледи дарит мнимому «графу де Варду» сапфировый перстень. По иронии судьбы, ровно через сутки гасконец снова оказывается в постели с леди Винтер, на этот раз она отдаётся д’Артаньяну, зная, кто он (в русском переводе романа, как и в большинстве английских, постельные сцены с Миледи опущены[1]). Дама столь пленительна, что молодой человек решает сознаться, и со смехом сообщает любовнице, что «вчерашний де Вард и сегодняшний д’Артаньян — одно лицо». Однако эта новость вовсе не вызывает ответной весёлости, — Миледи в гневе. Пытаясь её удержать, д’Артаньян хватает её за край пеньюара, — тонкая ткань рвётся и обнажает плечо, на котором потрясённый гасконец обнаруживает клеймо в виде цветка лилии.

Тайна Миледи раскрыта, она в ярости и пытается убить д’Артаньяна (сначала лично, затем призвав на помощь слуг), но молодого человека спасает Кэтти. Вырвавшись из дома Миледи, д’Артаньян — в женском платье, так как его собственная одежда осталась в спальне, — бежит к Атосу и сообщает всё, что произошло между ним и Леди Винтер. Он делится с мушкетёром подозрением, что Миледи и считающаяся умершей жена Атоса — одно и то же лицо. Атос узнаёт в переданном «де Варду» сапфировом перстне фамильную драгоценность графов де ла Фер, — кольцо матери, которое он сам когда-то дарил своей юной супруге. Это окончательно убеждает гасконца и его друга в том, что Анна де Бейль не умерла.

Смерть

Атос, д’Артаньян, Портос, Арамис и лорд Винтер выследили Миледи, которая успела несколько раз организовать покушения на самого д’Артаньяна, потерять кардинальскую записку в ходе встречи с графом де ла Фер, пережить заточение в замке лорда Винтера, подговорить Фельтона на убийство герцога Бекингэма и отравить Констанцию Бонасье, в деревне Ангенгем (фр. le village d'Erquinghem, близ Армантьера). Также их сопровождал нанятый Атосом палач города Бетюн, бывший палач города Лилль. В ходе суда выясняется, что именно этот палач некогда заклеймил миледи, а также то, что она некогда совратила священника, брата палача, вынудила его украсть священные реликвии. Священник был осуждён, заклеймён братом и в итоге закончил жизнь самоубийством. В советском фильме «Д’Артаньян и три мушкетёра» Атос изначально приходит к лилльскому палачу, зная его историю, однако в книге он просто нанимает ближайшего палача, не зная о его роли в жизни миледи.

Ночью они зашли в её комнату, где по очереди зачитали ей обвинения: в убийстве Констанции Бонасьё, в заговоре с Фелтоном для убийства герцога Бекингема; попытке отравления д’Артаньяна (случайно погиб Бризмон); в подстрекательстве к убийству графа де Варда, в отравлении лорда Винтера, в совращении священника, — и осудили её на смерть.

Атос поднял руку.

— Шарлотта Баксон, графиня де Ла Фер, леди Винтер, — произнёс он, — ваши злодеяния переполнили меру терпения людей на земле и Бога на небе. Если вы знаете какую-нибудь молитву, прочитайте её, ибо вы осуждены и умрёте.

Затем они отвели её к реке. По дороге она попыталась подкупить слуг мушкетёров (Мушкетона и Гримо), посулив им 1000 пистолей за свободу, либо месть от её покровителей. Атос услышал, как она шепталась с ними, и решив, что им нельзя доверять, сменил их на Базена и Планше.

Миледи попыталась спасти себя, крича, что они не имеют права убивать беззащитную женщину, и что они обязаны отдать её под суд. Д’Артаньян предпринял попытку вступиться за неё, но был остановлен Атосом. Палач посадил её в лодку и отвёз на противоположный берег реки. Миледи смогла освободить руки и, как только лодка причалила к берегу, пустилась бежать, но поскользнулась на вязкой грязи.

Суеверная мысль поразила её: она решила, что небо отказывает ей в помощи, и застыла в том положении, в каком была, склонив голову и сложив руки.

Тогда с другого берега увидели, как палач медленно поднял обе руки; в лунном свете блеснуло лезвие его широкого меча, и руки опустились; послышался свист меча и крик жертвы, затем обезглавленное тело повалилось под ударом.

Палач отстегнул свой красный плащ, разостлал его на земле, положил на него тело, бросил туда же голову, связал плащ концами, взвалил его на плечо и опять вошёл в лодку.

Выехав на середину реки, он остановил лодку и, подняв над водой свою ношу, крикнул громким голосом:

— Да свершится правосудие Божие!

И он опустил труп в глубину вод, которые тотчас сомкнулись над ним…

Кино, телевидение, театр

Миледи на экране

В театре

Мультипликация

  • В мультфильме «Д’Артаньгав и три пса-мушкетёра» (1981) Миледи — женщина-кошка, в то время как положительные герои — собаки. Аналогично — в советском мультфильме про трёх мушкетёров «Пёс в сапогах» (1981).
  • В мультфильме, в отличие от книги, Миледи не была казнена, она была оставлена мушкетёрами в глухом лесу на произвол судьбы.

Напишите отзыв о статье "Миледи Винтер"

Примечания

  1. [sokolwlad.narod.ru/france/texts/dumas/00index.html Краткая коллекция текстов на французском языке. Дюма. «Три мушкётера»]

Отрывок, характеризующий Миледи Винтер

– Что ему, черту, делается, меренина здоровенный, – говорили про него.
Один раз француз, которого брал Тихон, выстрелил в него из пистолета и попал ему в мякоть спины. Рана эта, от которой Тихон лечился только водкой, внутренне и наружно, была предметом самых веселых шуток во всем отряде и шуток, которым охотно поддавался Тихон.
– Что, брат, не будешь? Али скрючило? – смеялись ему казаки, и Тихон, нарочно скорчившись и делая рожи, притворяясь, что он сердится, самыми смешными ругательствами бранил французов. Случай этот имел на Тихона только то влияние, что после своей раны он редко приводил пленных.
Тихон был самый полезный и храбрый человек в партии. Никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов; и вследствие этого он был шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину. Теперь Тихон был послан Денисовым, в ночь еще, в Шамшево для того, чтобы взять языка. Но, или потому, что он не удовлетворился одним французом, или потому, что он проспал ночь, он днем залез в кусты, в самую середину французов и, как видел с горы Денисов, был открыт ими.


Поговорив еще несколько времени с эсаулом о завтрашнем нападении, которое теперь, глядя на близость французов, Денисов, казалось, окончательно решил, он повернул лошадь и поехал назад.
– Ну, бг'ат, тепег'ь поедем обсушимся, – сказал он Пете.
Подъезжая к лесной караулке, Денисов остановился, вглядываясь в лес. По лесу, между деревьев, большими легкими шагами шел на длинных ногах, с длинными мотающимися руками, человек в куртке, лаптях и казанской шляпе, с ружьем через плечо и топором за поясом. Увидав Денисова, человек этот поспешно швырнул что то в куст и, сняв с отвисшими полями мокрую шляпу, подошел к начальнику. Это был Тихон. Изрытое оспой и морщинами лицо его с маленькими узкими глазами сияло самодовольным весельем. Он, высоко подняв голову и как будто удерживаясь от смеха, уставился на Денисова.
– Ну где пг'опадал? – сказал Денисов.
– Где пропадал? За французами ходил, – смело и поспешно отвечал Тихон хриплым, но певучим басом.
– Зачем же ты днем полез? Скотина! Ну что ж, не взял?..
– Взять то взял, – сказал Тихон.
– Где ж он?
– Да я его взял сперва наперво на зорьке еще, – продолжал Тихон, переставляя пошире плоские, вывернутые в лаптях ноги, – да и свел в лес. Вижу, не ладен. Думаю, дай схожу, другого поаккуратнее какого возьму.
– Ишь, шельма, так и есть, – сказал Денисов эсаулу. – Зачем же ты этого не пг'ивел?
– Да что ж его водить то, – сердито и поспешно перебил Тихон, – не гожающий. Разве я не знаю, каких вам надо?
– Эка бестия!.. Ну?..
– Пошел за другим, – продолжал Тихон, – подполоз я таким манером в лес, да и лег. – Тихон неожиданно и гибко лег на брюхо, представляя в лицах, как он это сделал. – Один и навернись, – продолжал он. – Я его таким манером и сграбь. – Тихон быстро, легко вскочил. – Пойдем, говорю, к полковнику. Как загалдит. А их тут четверо. Бросились на меня с шпажками. Я на них таким манером топором: что вы, мол, Христос с вами, – вскрикнул Тихон, размахнув руками и грозно хмурясь, выставляя грудь.
– То то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи то, – сказал эсаул, суживая свои блестящие глаза.
Пете очень хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от смеха. Он быстро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не понимая того, что все это значило.
– Ты дуг'ака то не представляй, – сказал Денисов, сердито покашливая. – Зачем пег'вого не пг'ивел?
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.
– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.


Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.