Ледрю дез Эссар, Франсуа Рош

Франсуа Рош Ледрю дез Эссар
Дата рождения	16 августа 1765(1765-08-16)
Место рождения	Шантене (ныне — департамент Сарта)
Дата смерти	23 апреля 1844(1844-04-23) (78 лет)
Место смерти	Шампрозе (ныне — департамент Эсон)
Принадлежность	Франция Франция
Род войск	пехота
Годы службы	1792—1832
Звание	дивизионный генерал
Сражения/войны	Битва при Тальяменто, Битва при Треббии, Битва под Ульмом, Битва под Аустерлицем, Сражение при Йене, Битва при Прейсиш-Эйлау, Сражение при Гейльсберге, Сражение при Ландсхуте, Битва при Асперн-Эсслинге, Сражение под Красным, Сражение под Смоленском, Бой у Валутиной горы, Бородинское сражение, Сражение при Бауцене, Битва под Лейпцигом, Битва за Париж
Награды и премии

Франсуа Рош Ледрю дез Эссар (фр. Francois Roch Ledru des Essarts; 16 августа 1765, Шантене, департамент Сарта — 23 апреля 1844, Шампрозе, департамент Эсон) — французский дивизионный генерал (с 31 июля 1811); барон Империи (с 24 февраля 1809).

Восхождение (1792—1804)

Знакомство с армейскими порядками для Франсуа Роша, сына нотариуса из захолустного городка Шантене, началось 8 августа 1792 года. В этот день он, отказавшись от заманчивых перспектив, которые сулила ему юридическая практика, бросил учёбу и записался во 2-й батальон волонтёров департамента Сарта. Поводом к столь резкой смене жизненного курса стал знаменитый декрет Законодательного собрания «Отечество в опасности» («La Patrie en danger»), выпущенный 11 июля того же года. К тому моменту Франция оказалась один на один с мощной коалицией ведущих европейских монархий, ничуть не скрывавших своего намерения покончить с Революцией и вернуть Бурбонов на престол. Армия санкюлотов, лишённая толковых командиров (прежние, выходцы из дворянского сословия, либо подали в отставку, либо эмигрировали) объективно не могла оказать достойного сопротивления неприятелю. Лакуны в офицерском составе планировалось заполнить за счёт патриотически настроенных молодых людей, готовых самоотверженно сражаться за революционные идеалы. Таких среди добровольцев 1792 года было хоть отбавляй. К их числу относился и Франсуа Рош. Преисполненный юношеским максимализмом, жаждой приключений и беззаветной любовью к родине он выбрал свою судьбу. Вернее, Судьба выбрала его.

Уже 8 сентября 1792 года Франсуа Роша произвели в капитаны. С октября он участвовал в обороне Лилля. Затем под командованием генерала де Флера ему довелось штурмовать укрепления Бреды (февраль 1793 года). Осенью того же года Ледрю дез Эссар отличился при Гондшооте (6—7 сентября) и при Ваттиньи (16 октября).

После получения очередного звания майора (chef de bataillon) 6 июня 1794 года Франсуа Рош был направлен в Арденнскую армию, которой предстояло покрыть себя славой в сражении у Шарлеруа (16 июня 1794 года). После захвата Маастрихта батальон Ледрю дез Эссара перевели в Кобленц, где объединили с 19-м Фландрским пехотным полком, который, в свою очередь, был включён в 55-ю полубригаду. Боевое крещение новое соединение приняло под Майнцем, а в начале 1797 года полубригаду включили в состав дивизии Бернадотта, сражавшейся в Италии.

Закрепив за собой репутацию храбрых воинов после битвы при Тальяменто (16 марта 1797), взятии крепости Градиска (19 марта) и боях с австрийскими кавалеристами на реке Изонцо, солдаты Ледрю дез Эссара расположились на постой в Граце.

Вплоть до подписания мира в Кампо-Формио (17 октября 1797 года) 55-я полубригада оставалась не у дел. После провала экспедиции на Корфу Франсуа Рош вместе со своим подразделением был переведён в Римскую армию генерала Шампионне (1798). В ходе кампании в Абруццо 55-я полубригада принимала участие во взятии Модены и битве при Треббии. За проявленное мужество и отвагу 19 июня 1799 года Ледрю дез Эссару было присвоено звание полковника.

Весь 1800 год Франсуа Рош воевал под началом генералов Массены и Сюше. Именно Ледрю дез Эссару поручили преследовать австрийцев, снявшихся с позиций в районе реки Вар после вести о поражении соотечественников при Маренго. Не давая противнику опомниться, командир 55-й полубригады окружил и принудил к капитуляции два венгерских пехотных батальона.

По окончании активной фазы боевых действий в Италии Ледрю дез Эссар недолго квартировал в брюггском лагере, а затем совершил переход к Флиссингену, которому угрожал британский флот. Наконец, его измученные боями и бесконечными маршами солдаты были размещены в Булони.

За заслуги перед отечеством Наполеон произвёл Ледрю дез Эссара в кавалеры (11 декабря 1803), а через полгода и в офицеры (14 июня 1804) ордена Почётного легиона.

Первые войны Империи (1805—1807)

В 1805 году мирному сосуществованию наций был положен конец. Австрия и Россия, финансируемые Великобританией, вновь решили бросить вызов Франции. Однако на этот раз союзникам пришлось иметь дело не с полуголодными и раздетыми революционными войсками, но с хорошо обученными воинами, во главе которых стоял гениальный полководец.

Двадцать пятого августа 1805 года вошедшая в состав дивизии Сент-Илера (IV корпус маршала Сульта) 55-я линейная полубригада, (с сентября 1803 снова именовавшаяся полком), выступила из Булонского лагеря. Форсировав Дунай у Донаувёрта, солдаты Франсуа Роша двинулись к Меммингену и приняли участие в его захвате. Они же были среди тех, кто взял в кольцо австрийцев, заперевших себя в Ульме. После капитуляции генерала Макка 55-й линейный получил предписание выдвигаться к Вене и далее следовать через Холлабрунн в направлении Цнайма, Никольсбурга, Брюнна и Вишау.

Как известно, своё стратегическое, тактическое и, самое главное, моральное превосходство над противником Наполеон, в полной мере, проявил в ходе генерального сражения под Аустерлицем (2 декабря 1805). Блистательно проведённая операция по уничтожению объединённой русско-австрийской армии принесла славу не только французскому императору, но и его армии, по праву называвшейся Великой.

В тот знаменательный день соединение Ледрю дез Эссара находилось на крайнем левом фланге корпуса Сульта. Вместе с 43-м линейным полком ему было предписано атаковать позиции русских войск на Пратценских высотах. Уже в самом начале битвы бригада понесла ощутимые потери. Осколком вражеского ядра был сражён её командир, генерал Варе. Тогда, не растерявшись, Ледрю дез Эссар ободрил остановившихся в замешательстве солдат и повёл их вперёд. В течение получаса, он захватил 14 орудий противника, лишившись при этом 300 человек убитыми и ранеными. Чуть позже он овладел замком в Сокольнице, а потом сосредоточил огонь на неприятеле, в беспорядке отступавшем по тонкому льду озера Мёниц.

Доблесть и находчивость в бою принесли Ледрю дез Эссару чин бригадного генерала (24 декабря 1805) и новое назначение. После заключения Пресбургского мира он отбыл в Пассау, где принял командование над первой бригадой 3-дивизии Леграна. В 1806 году новоиспечённый генерал успел померяться силами с пруссаками под Йеной (14 октября), (прибыв к концу баталии) и, Любеком (6 ноября). Следующий год оказался для Ледрю дез Эссара весьма удачным в карьерном отношении. 6 февраля 1807 года его военным талантам нашлось применение в бою у Хофа. Генералу удалось разбить пехотный полк противника и отразить шесть атак русской кавалерии, а также захватить 4 вражеских орудия. При Эйлау Ледрю дез Эссар во главе своей бригады (26-й лёгкий и 18-й линейный полк) сражался неподалёку от городского кладбища, был тяжело ранен и ошибочно занесён в списки погибших.

В строй генерал вернулся лишь в начале июня и сразу же заявил о себе в сражении при Гейльсберге. В разгар битвы его подразделения образовали огромное каре, в центре которого, спасаясь от русских конников, нашли убежище маршалы Мюрат и Сульт, генералы Лассаль, Д’Эспань и Бельяр, а также более сотни офицеров штаба. Кампания 1807 года для Ледрю дез Эссара завершилась в Кёнигсберге, во взятии которого он принял самое деятельное участие.

В апреле 1808 Наполеон I подарил генералу поместье в Вестфалии с 10 тысячами франков чистого дохода, а через год сделал бароном Империи. Обласканный «великим похитителем Европы» Ледрю дез Эссар вскоре доказал, что не зря удостоился подобных почестей.

От Вены до Москвы (1809—1812)

Накануне войны с Австрией бригада Франсуа Роша была прикреплена к корпусу маршала Массены. Через два дня после того как войска эрцгерцога Карла форсировали Инн и вторглись в Баварию, Ледрю дез Эссар, назначенный командиром авангарда корпуса, перёшел Лех у Ландсберга, а затем получил приказ двигаться сначала к Аугсбургу, а затем к Ландсхуту. У этого города 20 апреля состоялось крупное сражение, в котором корпус Массены действовал крайне неуверенно, дав возможность австрийцам беспрепятственно переправиться через Изар и сжечь за собой мосты. При Эберсберге (3 мая) герцог Риволийский был более расторопным: бригада Ледрю дез Эссара стремительным броском пересекла реку Траун и выбила австрийские части из замка, возвышавшегося над местностью и потому представлявшего особую ценность для французов. Двадцатого и двадцать первого мая 1809 года бригада Франсуа Роша мужественно защищала горящий Асперн от превосходящих сил противника. В этом сражении генерал был контужен и весь июнь восстанавливал силы в лагере на острове Лобау.

Тридцатого июня, прикрывая понтонёров, возводивших мост через небольшой рукав Дуная, Франсуа Рош был обстрелян отрядом австрийцев, засевших в находившемся неподалёку редуте. Одна из пуль задела шею генерала, но, к счастью, ранение оказалось не смертельным. Проведя полтора месяца под пристальным наблюдением врачей, выздоровевший Ледрю дез Эссар отбыл в Вену, где присутствовал на празднествах по случаю дня рождения императора Наполеона.

10 января 1810 года Франсуа Рош получил распоряжение отбыть в лагерь Сент-Омер. Там его ожидал пост командующего первой бригадой в дивизии Леграна.

Тридцать первого июля 1811 года Ледрю дез Эссар, наконец и, сам смог примерить мундир дивизионного генерала. С 15 сентября он руководил 2-й дивизией в Булони, а затем начальствовал над 10-й пехотной дивизией обсервационного корпуса Армии берегов океана (с 10 января 1812), с которой ему суждено было дойти до Москвы.

Путь до древней русской столицы был для французов долог и тернист. Для Ледрю дез Эссара он лежал через Красный, Смоленск, Валутину гору и Бородино.

С начала ноября 1812 года корпус Нея находился в арьергарде отступавшей Великой армии. Умирающие от голода и болезней солдаты Франсуа Роша, тем не менее, с честью выполняли свой долг, отражая постоянные нападения казаков, которые стали настоящим кошмаром для французов и их союзников.

Ледрю дез Эссар одним из последних пересёк Березину, до того как поступил приказ об уничтожении мостов. Он же был единственным из генералов III корпуса, сохранившим способность стоять на ногах ко времени окончания Русского похода.

Кампания в Германии (1813). Битва за Францию (1814)

В начале 1813 года дез Эссар, находясь в Кюстрине, формировал новые батальоны из обломков некогда грозного многонационального воинства. Первого апреля он, вместо генерала Жерара, занял пост командира 31-й пехотной дивизии из корпуса маршала Макдональда. В мае Ледрю дез Эссар участвовал в двухдневном сражении при Бауцене (20—21 мая).

Непродолжительный период затишья, последовавший после столь громких и неожиданных побед французской армии, в скором времени опять сменился грохотом канонады. Воодушевлённая прежними успехами дивизия Ледрю, насчитывавшая к середине 1813 году около 7 тысяч человек при 28 орудиях, являла чудеса храбрости в «битве народов» и в бою при Ханау, в котором едва оправившийся после ранения под Лейпцигом дез Эссар успешно теснил баварцев, заблокировавших французам выход из Ламбуаского леса.

В 1814 год война велась уже на территории Франции, однако Наполеон и его «мари-луизы» продолжали ожесточённо сопротивляться. В спешном порядке ремонтировались старые и возводились новые укрепления вокруг Парижа. Так, Ледрю дез Эссар получил приказ организовать оборону Мо, а затем Бельвиля (30 марта 1814). Все эти приготовления, разумеется, не могли остановить рвущихся к столице союзников.

На службе у Бурбонов (1814—15; 1815—1832). Последние годы жизни

Отречение Наполеона не поставило крест на карьере Ледрю дез Эссара. Бурбоны стремились привлечь генерала на свою сторону, наградив его орденом Святого Луи (2 июня 1814), орденом Почётного легиона для высших офицеров и доверив ему должность командира 1-й пехотной дивизии (29 июля).

Королевские милости, тем не менее, не помешали Ледрю примкнуть к Наполеону в период Ста дней. 6 апреля 1815 года император направил генерала в Альпийскую армию, к маршалу Сюше. Десятого июня на дез Эссара была возложена миссия по защите Лиона.

Разгром при Ватерлоо привёл ко второй (и окончательной) кончине Первой империи. Франсуа Рош лишь по чистой случайности не попал под каток репрессий, начавшихся после возвращения в Тюильри «ничего не забывших и ничему не научившихся» Бурбонов. Целый год генерал тщетно ждал нового назначения, и только в конце июля 1816 года король вспомнил об опытном офицере и назначил его генерал-инспектором пехоты в 19-й военный округ. В 1817 году дез Эссар занимался организацией трёх швейцарских полков, которые взяла на содержание французская корона. С 1818 года Франсуа Рош снова оказался не у дел. Через год его направили в Гренобль, где он непродолжительное время командовал 7-й пехотной дивизией.

3 ноября 1827 года Карл X наградил Франсуа Роша Большим крестом ордена Почётного легиона. Ещё пять лет он служил при Генеральной инспекции пехоты, а 11 июня 1832 года вышел в отставку.

23 апреля 1844 года Франсуа Рош Ледрю дез Эссар, барон Империи и пэр Франции (с 11 сентября 1835), скончался, не дожив четырёх месяцев до своего 80-летия. Тело генерала покоится на кладбище городка Дравей, что в 18 км к югу от Парижа. В самой же французской столице табличка с его именем украшает южный свод Триумфальной Арки.

Ссылки

• [www.hrono.ru/biograf/bio_l/ledryu.html Энциклопедический словарь К. А. Залесского]
• [www.histoire-empire.org/persos/ledru_des_essarts/ledru_des_essarts.htm Подробная биография Ледрю дез Эссара на сайте Р. Уврара] (фр.)

Отрывок, характеризующий Ледрю дез Эссар, Франсуа Рош

«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.