Лезгинская литература

Лезгинская литература — литература на лезгинском языке, а также литература на других языках, написанная лезгинскими авторами. Имеет много общих характерных черт с литературой других дагестанских народов.

Письменность

С V века нашей эры албанская письменность использовала агванское письмо. Литературные произведения на этом алфавите либо не писались, либо не сохранились, либо ещё не найдены. В промежуток времени VIII—XIX вв, обусловленный арабским завоеванием и вхождением в состав Российской империи лезгины использовали арабский алфавит. Сохранилась богатая литературная база лезгинских авторов на данном виде письма, как на лезгинском, так и на арабском и тюркском языках. Лексические заимствования лезгинского языка из арабского и тюркского языков обуславливаются в первую очередь именно этим обстоятельством. С 1928 по 1937 года лезгины пишут на латинской графической основе. С 1937 года по текущее время используется кириллический алфавит, адаптированный под фонетические особенности лезгинского языка.

Средневековая литература

В эпоху раннего средневековья письменная культура лезгин сводится к эпиграфическим памятникам и важным сведениям об исторических событиях на арабском языке. Среди них можно выделить Ахты-Наме (X век), Раихан ал-хакаик ва бустан ад-да-каик (XI век). В исторических источниках встречаются имена таких арабоязычных лезгинских писателей и учёных, как Хаким ибн Ага аль-Ахты (X век), Абул Фередж ад-Дербенди (XII век), Хаким ибн Ибрагим аль-Лекзи аль-Хиналуги ад-Дербенди (XII век), Седреддин Сулейман аль-Лекзи (XIV век), и другие.

Первым лезгинским писателем, творившим на тюркском языке был Кюре Мелик (1340—1410). Известна его элегия на тюркском языке «Мусибат-Наме» («Поэма о трагедии»). В этой поэме автор отражает события в Лезгистане, связанные с нашествием хана Золотой Орды Тохтамыша. После Кюре Мелика из известных тюркоязычных поэтов можно отметить Мискина Вели, Факира Мискинджинского, Ибрагима Мюшкюрского и Акбера Мюшкюрского, живших в XVI веке. Их творениям присуще использование наряду с традиционной классической поэтикой, народно-поэтических мотивов ашугской лирики. Выдающейся средневековой поэтессой была Микрах Кемер (XV век), читавшая свои произведения публично в родном ауле.

XVI—XVIII века

В этот период пошло деление лезгинской литературы на две ветви:

1. Атпугская^{[уточнить]} — развивалась на лезгинском и тюркском языках, творилась народными певцами и ашугами.
2. Арабоязычная— развивалась представителями духовенства, среди которого были и поэты. Выдающимся писателем XVIII века является Ихрек Режеб (1680—1760). Будучи родом из рутульского села Ихрек, он внёс вклад в развитие как рутульской, так и лезгинской литературы, хотя творил преимущественно на тюркском языке. В своих стихах он затрагивает различную тематику: философию, любовь, социальную несправедливость. В целом писатель ведёт патриотическую линию в творчестве:

Если ты верен отчизне, врагу не служи, будь близок к народу. Ради собственного желудка ты и хану не служи — Ихрек Режеб, «Не служи»

Известный поэт и стихотворец Эмин Ялцугский (1698—1777) писал стихи романтического и философского содержания. Эмин принимал активное участие в поэтических состязаниях. Таково, например, состязание, в котором он одержал победу над поэтессой Гюлбар из Дербента. Тема их поэтического единоборства — любовь. По ходу турнира поднимались бытовые и философские вопросы. Прославился своим стихотворным талантом Абубакар Цилингви (1705—1760), бывший прадедом основоположника современной лезгинской литературной традиции Етима Эмина. Также в XVIII веке творили на арабском языке лезгинские писатели Агамирза аль-Киани, Гашим аль-Ахты, Рахманкули аль-Ахты. В ХVII веке творили на лезгинском и тюркском языках поэты Лезги Салех Ярагский, Кюре Имам, Забит Каладжухский, Лезги Кадир Кюринский. Авторы XVIII века — Лезги Ахмед, Лейли-ханум Мискинджинская, Сейид Ахмед, Назим Ахтынский, Закир Ахтынский.

Литература XIX века и Предреволюционного периода

На основе поэтических традиций поэтов Ихрек Режеба и Эмина Ялцугского базируется творчество Саида Кочхюрского (1767—1812), сделавшего значительный шаг в сближении поэзии с действительностью. Поэт жил во время правления в Кюре казикумухского хана Сурхая ІІ. В годы его правления резко усиливается феодальный гнёт. Творчество Саида проникнуто ненавистью к ханам и бекам, и любовью к простым людям. Это сделало его любимцем народа. Смелые по своей социальной значимости стихи поэта приводили в бешенство ханов. Как видно из стихов «О гроза», «О притеснитель», разоблачая произвол и беззаконие ханов, поэт предсказывал в своих стихах близкий час расплаты. За что ему выкололи глаза по приказу Сурхая ІІ. Саид Кочхюрский возглавил демократическое течение в лезгинской литературе начала XIX века. Его поэзия вдохновила на новые идеи Лезги Ахмеда и Етим Эмина. продолжателем поэтических традиций Саида Кочхюрского выступил Лезги Ахмед (XVIII—XIX вв.). В его поэзии тема социального неравенства занимала ведущее место. Таковы его произведения «Поссорились», «Дружище», «Ашугу Саиду». Мирза Али аль-Ахты (1777—1858) будучи шариатским судьёй, являлся также и поэтом арабистского течения. Последователем его течения в литературе был выдающийся дагестанский учёный, просветитель и поэт Гасан Алкадарский (1834—1910). Его книги «Диван аль-Мамнун», исторический труд «Асари Дагестан», «Джараб аль-Мамнун» получили высокую оценку академиков В. В. Бартольда и И. Ю. Крачковского. Классиком лезгинской литературы, основоположником её современного образа является Етим Эмин (1838—1884). Предметом раздумий Етим Эмина становится будничная жизнь лезгинского аула со всеми её противоречиями, Шариатское восстание Чечни и Дагестана 1877 года, «бренный мир» с его социальными контрастами, и возвышенная любовь и многое другое. Также его творчество характеризуется интеграцией в лезгинский язык многих лексических заимствований. Плохо изучено наследие арабиста Абдурахмана аль-Ахты (XIX век). С именем Етима Эмина связано появление в лезгинской литературе целой поэтической школы, " которой принадлежали поэты Молла Нури (1834—1912), Саяд Стальская (1880—1900), Абдулгамид Чилиж (1873—1916), Ашуг Сойгюн (1850—1919), Кесиб Абдуллах (1875—1934) и другие. Помимо перечисленных поэтов и писателей XIX века следует отметить и таких, как Эмирали Тагирджальский, Мирза Джабраил, Мирза Керим, Джабраил Мискинджинский, Багир Каладжухский, Мазали Али, Нуру Ахтынский. В начале XX века в литературах народов Дагестана под влиянием революционного движения, с зарождением отходничества, появляются образцы рабочей поэзии. Среди лезгин поэтами-отходниками были Мазали Али, Молла Нури, Гаджи Ахтынский (1868—1918) и другие. Позже их прозвали пролетарскими поэтами. Среди пролетарских поэтов особое место занимает творчество Гаджи Ахтынского. В нём можно выделить два периода: «ахтынский» — до поездки на заработки и «бакинский» — начало XX века. Если в стихах первого периода преобладают традиционные мотивы, то в произведениях «бакинского» периода дана критика капиталистического строя, изображены картины жизни рабочих, подвергавшихся эксплуатации на нефтепромыслах. Вместо жалоб на судьбу поэт переходит к резкой критике существующих порядков. Новое содержание стихов Г. Ахтынского определило и новую поэтику стиха. В его произведениях появляются названия рабочих районов города Баку, орудий производства, предметов рабочего быта. Они несут особую идейно-эмоциональную нагрузку. Показательны в этом плане стихи поэта «Баку», «Письмо рабочего», «Письмо другу» и другие. В одном из них Гаджи Ахтынский изображает неприглядную картину «нефтяного дьявола»:

Куда ни глянь, везде песок, В небе копоть и дымок, На прогулку ни шажок, Разве не болото нефти этот Баку?!

В целом, творчество Гаджи Ахтынского — совершенно новый жанр в лезгинской литературе, сопряжённый с изменениями в сфере социально-экономических взаимоотношений в обществе. Линия творчества Гаджи Ахтынского была продолжена и развита Сулейманом Стальским, Тагиром Хрюгским, Нуредином Шерифововым и другими. Таким образом выслеживается идейная взаимосвязь предреволюционной лезгинской литературы с советской.

Советская эпоха

В лезгинской литературе советского периода чётко прослеживаются черты, ставшие характерными для всей печати СССР того времени. Были популярны и востребованы произведения в жанре соцреализма. Обычным явлением были критика и высмеивание дореволюционных порядков общества. Образ духовенства также описывался исключительно в негативном свете. Ярким произведением, заключающим в себе закономерные черты подобного подхода был роман Народного поэта ДАССР, Кияса Меджидова (1911—1974) «Сердце оставленное в горах». В 1920-х годах зарождается лезгинская советская литература, в которой ведущее место заняло творчество народного поэта Дагестана Сулеймана Стальского (1869—1937), названный «Гомером XX века» Максимом Горьким. Сулейман Стальский изображает свободный труд, дружбу народов. Тема Родины и народа также была одной из главных тем поэзии Стальского. Этой теме посвящены десятки стихов и поэмы «Дагестан», «Думы о Родине» и другие. Если в первое десятилетие Советской власти были заложены основы новой лезгинской литературы, то 1930-е годы происходило её бурное развитие. Создание печати на родном языке, издание газет, журналов, книг. Поэты, писатели и драматурги осваивают новые жанры, темы, пользуются новаторскими поэтическими средствами при изображении действительности. В 1930-е годы укрепляются связи русской и дагестанской литератур. В 1933 году Дагестан посещают Николай Тихонов, В, Луговской, П. Павленко. Происходит культурный контакт между литераторами. В Москве выходит антология дагестанской поэзии (1934), происходит знакомство русского читателя с образцами горской поэзии, и переводы произведений русской и советской литературы на дагестанские языки. Также в 1930-е годы в литературу входит молодёжь в лице Алибека Фатахова (1910—1935), М. Эфендиева, А. Муталибова, М. Стальского, Б. Султанова, Г. Шуаева и других. Некоторые из них впоследствии становятся признанными мастерами. В их творчестве раскрыты проблемы войны и мира, индустриализации и коллективизации сельского хозяйства, эмансипации женщины и культурного строительства. Автором многих патриотических произведений является Лезги Нямет (1932—1986).

Литература

• Вагабова Ф. Формирование лезгинской национальной литературы. Махачкала, 1970.
• А. Агаев. [feb-web.ru/feb/kle/kle-abc/ke4/ke4-0951.htm лезгинская литература клэ] // Краткая литературная энциклопедия: В 9 т / Гл. ред. А. А. Сурков. — М.: Советская Энциклопедия, 1967. — Т. Т. 4: Лакшин — Мураново.

Отрывок, характеризующий Лезгинская литература

Надо принять неожиданное сражение в Смоленске, чтобы спасти свои сообщения. Сражение дается. Убиваются тысячи с той и с другой стороны.
Смоленск оставляется вопреки воле государя и всего народа. Но Смоленск сожжен самими жителями, обманутыми своим губернатором, и разоренные жители, показывая пример другим русским, едут в Москву, думая только о своих потерях и разжигая ненависть к врагу. Наполеон идет дальше, мы отступаем, и достигается то самое, что должно было победить Наполеона.


На другой день после отъезда сына князь Николай Андреич позвал к себе княжну Марью.
– Ну что, довольна теперь? – сказал он ей, – поссорила с сыном! Довольна? Тебе только и нужно было! Довольна?.. Мне это больно, больно. Я стар и слаб, и тебе этого хотелось. Ну радуйся, радуйся… – И после этого княжна Марья в продолжение недели не видала своего отца. Он был болен и не выходил из кабинета.
К удивлению своему, княжна Марья заметила, что за это время болезни старый князь так же не допускал к себе и m lle Bourienne. Один Тихон ходил за ним.
Через неделю князь вышел и начал опять прежнюю жизнь, с особенной деятельностью занимаясь постройками и садами и прекратив все прежние отношения с m lle Bourienne. Вид его и холодный тон с княжной Марьей как будто говорил ей: «Вот видишь, ты выдумала на меня налгала князю Андрею про отношения мои с этой француженкой и поссорила меня с ним; а ты видишь, что мне не нужны ни ты, ни француженка».
Одну половину дня княжна Марья проводила у Николушки, следя за его уроками, сама давала ему уроки русского языка и музыки, и разговаривая с Десалем; другую часть дня она проводила в своей половине с книгами, старухой няней и с божьими людьми, которые иногда с заднего крыльца приходили к ней.
О войне княжна Марья думала так, как думают о войне женщины. Она боялась за брата, который был там, ужасалась, не понимая ее, перед людской жестокостью, заставлявшей их убивать друг друга; но не понимала значения этой войны, казавшейся ей такою же, как и все прежние войны. Она не понимала значения этой войны, несмотря на то, что Десаль, ее постоянный собеседник, страстно интересовавшийся ходом войны, старался ей растолковать свои соображения, и несмотря на то, что приходившие к ней божьи люди все по своему с ужасом говорили о народных слухах про нашествие антихриста, и несмотря на то, что Жюли, теперь княгиня Друбецкая, опять вступившая с ней в переписку, писала ей из Москвы патриотические письма.
«Я вам пишу по русски, мой добрый друг, – писала Жюли, – потому что я имею ненависть ко всем французам, равно и к языку их, который я не могу слышать говорить… Мы в Москве все восторжены через энтузиазм к нашему обожаемому императору.
Бедный муж мой переносит труды и голод в жидовских корчмах; но новости, которые я имею, еще более воодушевляют меня.
Вы слышали, верно, о героическом подвиге Раевского, обнявшего двух сыновей и сказавшего: «Погибну с ними, но не поколеблемся!И действительно, хотя неприятель был вдвое сильнее нас, мы не колебнулись. Мы проводим время, как можем; но на войне, как на войне. Княжна Алина и Sophie сидят со мною целые дни, и мы, несчастные вдовы живых мужей, за корпией делаем прекрасные разговоры; только вас, мой друг, недостает… и т. д.
Преимущественно не понимала княжна Марья всего значения этой войны потому, что старый князь никогда не говорил про нее, не признавал ее и смеялся за обедом над Десалем, говорившим об этой войне. Тон князя был так спокоен и уверен, что княжна Марья, не рассуждая, верила ему.
Весь июль месяц старый князь был чрезвычайно деятелен и даже оживлен. Он заложил еще новый сад и новый корпус, строение для дворовых. Одно, что беспокоило княжну Марью, было то, что он мало спал и, изменив свою привычку спать в кабинете, каждый день менял место своих ночлегов. То он приказывал разбить свою походную кровать в галерее, то он оставался на диване или в вольтеровском кресле в гостиной и дремал не раздеваясь, между тем как не m lle Bourienne, a мальчик Петруша читал ему; то он ночевал в столовой.
Первого августа было получено второе письмо от кня зя Андрея. В первом письме, полученном вскоре после его отъезда, князь Андрей просил с покорностью прощения у своего отца за то, что он позволил себе сказать ему, и просил его возвратить ему свою милость. На это письмо старый князь отвечал ласковым письмом и после этого письма отдалил от себя француженку. Второе письмо князя Андрея, писанное из под Витебска, после того как французы заняли его, состояло из краткого описания всей кампании с планом, нарисованным в письме, и из соображений о дальнейшем ходе кампании. В письме этом князь Андрей представлял отцу неудобства его положения вблизи от театра войны, на самой линии движения войск, и советовал ехать в Москву.
За обедом в этот день на слова Десаля, говорившего о том, что, как слышно, французы уже вступили в Витебск, старый князь вспомнил о письме князя Андрея.
– Получил от князя Андрея нынче, – сказал он княжне Марье, – не читала?
– Нет, mon pere, [батюшка] – испуганно отвечала княжна. Она не могла читать письма, про получение которого она даже и не слышала.
– Он пишет про войну про эту, – сказал князь с той сделавшейся ему привычной, презрительной улыбкой, с которой он говорил всегда про настоящую войну.
– Должно быть, очень интересно, – сказал Десаль. – Князь в состоянии знать…
– Ах, очень интересно! – сказала m llе Bourienne.
– Подите принесите мне, – обратился старый князь к m llе Bourienne. – Вы знаете, на маленьком столе под пресс папье.
M lle Bourienne радостно вскочила.
– Ах нет, – нахмурившись, крикнул он. – Поди ты, Михаил Иваныч.
Михаил Иваныч встал и пошел в кабинет. Но только что он вышел, старый князь, беспокойно оглядывавшийся, бросил салфетку и пошел сам.
– Ничего то не умеют, все перепутают.
Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.