Лекок де Буабодран, Поль Эмиль

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Поль Эмиль Лекок де Буабодран
фр. Paul Emile Lecoq de Boisbaudran
Дата рождения:

18 апреля 1838(1838-04-18)

Место рождения:

Коньяк, Шаранта, Франция

Дата смерти:

28 мая 1912(1912-05-28) (74 года)

Место смерти:

Париж, Франция

Страна:

Франция

Научная сфера:

химия, спектроскопия

Место работы:

частная лаборатория в Париже

Научный руководитель:

Шарль Адольф Вюрц

Известен как:

один из пионеров применения спектроскопии в химических исследованиях, первооткрыватель галлия, самария и диспрозия, получил чистый гадолиний

Награды и премии:

Премии Бордена (1872) и Лаказа (1879), медаль Дэви (1879)

Поль Эмиль Лекок де Буабодран (фр. Paul Emile Lecoq de Boisbaudran) (18 апреля 1838, Коньяк — 28 мая 1912, Париж) — французский химик, первооткрыватель предсказанного Менделеевым галлия, член-корреспондент Французской академии наук.





Биография

Де Буабодран принадлежал к древнему дворянскому протестантскому роду с очень значительным состоянием, которое, однако, исчезло после отмены Нантского эдикта. Собственность де Буабодрана была продана; и его отец Поль начал винный бизнес в местечке Коньяк. Это начинание потребовало усилий всей семьи, включая маленького Лекока. Его мама была образованной женщиной, она обучала его истории и иностранным языкам, поэтому он бегло говорил по-английски. Он также по имеющимся конспектам изучил несколько курсов в Политехнической школе в Париже и устроил дома скромную лабораторию, где начал повторять эксперименты, о которых он читал в книгах. В этой лаборатории он сделал многие свои ранние открытия, включая выделение галлия[1].

Научная деятельность

Ранние работы Буабодрана были посвящены пересыщенным растворам. Он показал, что пересыщенное состояние нарушается при контакте раствора с кристаллами изоморфной соли, и то, что возможно приготовить пересыщенный раствор безводной соли (1866—1869). В 1874 году он обнаружил, что октаэдрические формы кристаллов менее подвержены растворению, чем кубические формы алюмоаммонийных квасцов. Но его основные работы, однако, были посвящены спектроскопии и её применению к редкоземельным элементам. Он проанализировал спектры 35 элементов, используя горелку Бунзена, электрический разряд или и то и другое вместе, чтобы индуцировать свечение, и таким образом открыл лантаноиды — самарий (1880), диспрозий (1886) и европий (1890). Он также выделил гадолиний (1885) — элемент, который ранее был обнаружен Ж. Ш. Мариньяком (1880)[1].

Открытие галлия

Однако, самая примечательная работа де Буабодрана — это открытие галлия. В 1875 году он получил несколько миллиграмм хлорида галлия, выделив его из образца минеральной руды и нашёл, что это вещество дает новые спектроскопические линии. Он продолжал эксперименты, переработав несколько сот килограммов цинковой руды из Пиренеев, и в том же году выделил более 1 грамма чистого металла посредством электролиза раствора его гидроксида в гидроксиде калия. Позже он приготовил 75 граммов галлия, использовав более 4 тонн руды. Де Буабодран вычислил атомную массу галлия — 69.86 — весьма близкой к ныне принятой массе 69.723(1). За эти работы он получил орден Почётного легиона, медаль Дэви (1879) и премию Лаказа (10 000 франков). Он был избран иностранным членом Королевского Общества (1888). Позднее ходили версии, что Лекок назвал элемент gallium в свою честь (имя Лекок, le coq, по-французски означает то же, что и латинское gallusпетух), но Буабодран отрицал это в статье 1877 года и заявил, что название происходит от латинского названия ГаллииGallia. Существование галлия было предсказано в 1871 году Д. И. Менделеевым, который назвал его эка-алюминием, и открытие Буабодрана было подтверждением Периодического закона Менделеева[1]. Лекок де Буабодран внёс большой вклад в развитие периодической системы элементов, предположив, вскоре после открытия аргона, что тот является представителем новой, ранее непредусмотренной серии химических элементов, позже получившей известность как группа благородных газов.

Последние годы

После 1895 года семейные обязанности и проблемы со здоровьем заставили его прервать работу. Он страдал от анкилоза (неподвижность сустава) и умер в 1912 году, в возрасте 74 лет[1].

Награды

Напишите отзыв о статье "Лекок де Буабодран, Поль Эмиль"

Примечания

  1. 1 2 3 4 W. Ramsay, Joji Sakurai, K. J. P. Orton, Theodore W. Richards, W. F. Reid, Arthur R. Ling, J. T. Dunn, J. N. Collie and F. Gowland Hopkins (1913). «Obituary notices: Paul Émile (dit François) Lecoq de Boisbaudran, 1838–1912; Edward Divers, 1837–1912; Humphrey Owen Jones, F.R.S., 1878–1912; John William Mallet, 1832–1912; Henry de Mosenthal, 1850–1912; Benjamin Edward Reina Newlands, 1842–1912; John Pattinson, 1828–1912; Arthur Richardson, 1858–1912; John Wade, 1864–1912; William Ord Wootton, 1884–1912». J. Chem. Soc., Trans. 103: 742–744. DOI:10.1039/CT9130300742.
  2. [royalsociety.org/General_WF.aspx?pageid=7049 Davy archive winners 1899—1877]  (англ.)
  3. (1880) «Prix L. Lacaze». Comptes rendus hebdomadaire de l'Académie des sciences 90 (1er mars): 408-410.  (фр.)

Литература

  • Волков В. А., Вонский Е. В., Кузнецова Г. И. Выдающиеся химики мира. — М.: ВШ, 1991. 656 с.
  • Трифонов Д. Н., Трифонов В. Д. Как были открыты химические элементы. — М.: Просвещение, 1980. 224 с.
  • Фигуровский Н. А. Открытие элементов и происхождение их названий. — М.: Наука, 1970. 207 с.

Отрывок, характеризующий Лекок де Буабодран, Поль Эмиль

Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.


24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.
До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.