Лекса Мануш

Лекса Мануш

Лекса Мануш (творческий псевдоним, настоящее имя: Белугин Александр Дмитриевич, род. 7.02.1942, Рига, Латвия — ум. 25.05.1997, Москва, Россия) — советский цыганский поэт, лингвист и этнограф второй половины XX века.

Лекса — цыганское сокращение от Александра, Мануш — «человек» по-цыгански.

Биография

Семья, в которой родился Лекса Мануш, была многонациональной, среди его предков — русские, латыши, литовцы, немцы, пруссы, поляки, цыгане, но он чувствовал особое родство именно с последними, в совершенстве овладев различными диалектами цыганского языка и посвятив всю свою жизнь исследованиям культуры этого народа. По окончании службы в армии Лекса Мануш окончил факультет иностранных языков Латвийского государственного университета, защитив написанную на английском языке дипломную работу «Особенности диалекта латышских цыган».

19 июня 1970 года цыганский поэт Николай Саткевич познакомил Лексу с его будущей женой, Белугиной (в девичестве — Шнурковой) Надеждой Григорьевной, потерявшей родителей во время Великой Отечественной войны и удочеренной цыганской семьей: Шнурковой (в девичестве — Васильковой) Натальей Семеновной и Сильницким Григорием Ивановичем, актером Цыганского Театра «Ромэн». 11 августа 1970 года Лекса и Надежда поженились.

Научная деятельность

Более 20 лет супруги Белугины работали в Институте научной информации по общественным наукам (ИНИОН) АН СССР, Лекса Мануш — в Секторе Языкознания. В Институте востоковедения АН СССР он окончил аспирантуру. Лекса Мануш считался уникальным лингвистом, свободно владевшим английским, немецким, французским, итальянским, испанским, португальским, румынским, голландским, венгерским, финским, эстонским, латышским, литовским, казахским, всеми славянскими и скандинавскими языками, ивритом, урду, фарси, хинди, санскритом. По подсчётам его коллег, в общей сложности (в различной степени) он владел не менее, чем 50 языками, и знал около десятка наречий и диалектов цыганского языка. Лекса Мануш имел свой системный подход к изучению лингвистических закономерностей в различных языковых группах, что помогало ему в быстром освоении отдельных языков. Лекса Мануш занимался углубленным сравнительным и историческим языкознанием и изучением истории цыганского народа, которая, согласно его заключениям, началась во времена существования древней цивилизации в долине реки Инд, на территории нынешней Индии, когда значительная часть касты певцов и танцоров была вынуждена по каким-то причинам покинуть свою страну и отправиться в странствие.

Сочинения

Свои научные статьи о цыганском языке и истории цыган, цыганском фольклоре и литературе, истории религии цыган и особенностях цыганской музыки, Лекса Мануш публиковал в многочисленных советских и зарубежных этнографических, цыганологических и иных периодических изданиях, часто в авторском переводе на язык издания. В 1970—1980-х годах в Москве и Риге вышли сборники детских цыганских стихов Лексы Мануша, а изданному в 1980 году в Будапеште сборнику поэзии цыган разных стран на цыганском и венгерском языках было дано название одного из стихотворений Лексы — «Цыганская Колыбельная» (в сборнике было опубликовано 10 его стихотворений).

В 1990 году в Индии впервые был издан на цыганском и английском языках всемирно известный индийский эпос «Рамаяна» в переводе Лексы Мануша.

Лекса Мануш подготовил две азбуки для цыганских детей на диалекте русских и латышских цыган. В Риге «Азбука» с рисунками друга Лексы, талантливого цыганского художника и поэта Карлиса Рудевича вышла в 1996 году.

В 1997 году в Риге издали последнюю работу Лексы Мануша большой «Цыганско-латышско-английский и латышско-цыганский словарь». В цыганско-латышско-английской части он дал этимологию цыганских слов. Там же впервые в мире он подробно описал грамматику диалекта латышских цыган. Лекса отредактировал рукопись латышско-цыганского словаря, который много лет составлял латышский цыган из Вентспилса Янис Нейландс, а Карлис Рудевич дополнил и подготовил его к печати.

Лекса Мануш умер 25 мая 1997 года от язвы желудка и похоронен на одном из подмосковных кладбищ.

Сегодня наследие Лексы Мануша — это десятки его научных работ, уникальные оригинальные исследования в области истории и культуры цыганского народа, в области лингвистики и этнографии, это сотни стихов.

Ссылки

• [www.leksamanush.com Фонд Наследников Лексы Мануша] (англ.)

Отрывок, характеризующий Лекса Мануш

– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.