Лелевель, Иоахим

Иоахим Лелевель
Joachim Lelewel
историк и политический деятель
Дата рождения:	22 марта 1786(1786-03-22)
Место рождения:	Варшава, Речь Посполитая
Дата смерти:	29 мая 1861(1861-05-29) (75 лет)
Место смерти:	Париж, Франция

Иоа́хим Леле́вель (польск. Joachim Lelewel, лит. Joachimas Lelevelis, белор. Яўхім Лялевель, 22 марта 1786, Варшава, Речь Посполитая, — 29 мая 1861, Париж, Франция) — польский историк, общественный и политический деятель; профессор Виленского университета.

Ранние годы

Сын Кароля Мауриция Тадеуша Лелевеля, экономиста, генерального кассира Комиссии национальной эдукации в Вильне, первого в Европе министерства просвещения (1778—1794), и Евы Верёвкиной-Шелюты, брат Яна Павла Лелевеля, художника и инженера, дальний родственник Генрика Сенкевича. Учился в пиарском конвикте в Варшаве. В 1804 году поступил в Виленский университет; окончил в 1808 году.

В годы пребывания в университете Лелевель активно участвует в деятельности тайных студенческих обществ, объединившихся в 1806 году в «Общество наук и искусств». Эти общества ставили своей целью содействие просвещению народа, что, по их мнению, должно было привести в будущем к обновлению Польши.

После четырех лет обучения в университете, не получив ни ученой степени, ни даже степени магистра, летом 1808 года Лелевель был отправлен в Каменец для работы преподавателем в гимназии. Но так как перспектив для развития его как историка там не было, он договаривается в 1811 году о переводе его в Варшаву, где продолжил свою научную деятельность.

В 1807 году выпустил первую печатную работу «Эдда, или Книга религии древних жителей Скандинавии». В 1809—1811 годах профессор в Кременецком лицее. В 1815—1818 и 1821—1824 годах занимал кафедру истории Виленского университета.

Его курсы, не включенные в число обязательных, посещало вначале 100, а затем более 400 слушателей; это свидетельство высокой популярности. Как заметил Ян Чечот в письме от 11 / 23 января 1822 года к Онуфрию Петрашкевичу, «с тех пор, как университет стал университетом, никогда ни один профессор не имел столько слушателей»

Лекции оказали влияние на Адама Мицкевича. Вместе с Михалом Балинским основал журнал «Tygodnik Wileński» (1818). В 1824 году после раскрытия тайных студенческих обществ филоматов и филаретов был отстранён от преподавания как их идейный вдохновитель. Лелевель был обвинен в намерении «распространить безрассудный польский национализм посредством обучения».

В 1824-1830 годы Лелевель занимается научными исследованиями, активно участвует в заседаниях Общества друзей наук. В течение пяти лет выходит несколько десятков его книг и статей по истории Польши, археологии, нумизматике, праву, библиографии.

Варшава

Переехав в Варшаву, установил связь с тайными польскими патриотическими организациями. В 1828 году был избран депутатом сейма Царства Польского. С началом Польского восстания 1830—1831 годов член Административного совета во главе с Адамом Чарторыйским, затем Национального правительства.

Стал председателем возобновлённого в ходе восстания Патриотического общества (Towarzystwo Patriotyczne), стремившегося радикализировать политические действия (под давлением организованных Патриотическим обществом манифестаций сейм 25 января 1831 года проголосовал за лишение польского престола Николая I) и проведения глубоких социальных реформ (наделение части крестьян землёй и другие меры).

Эмиграция

После поражения восстания эмигрировал во Францию.

В декабре 1831 года основал Польский национальный комитет в Париже. Комитет ставил своей целью достижение организационного единства эмигрантов и оказание им материальной помощи, а также занимался подготовкой нового восстания.

За воззвание «К братьям русским», содержавшего призыв к совместной борьбе против царизма, опубликованное комитетом, выслан из Франции (1833). Жил в Брюсселе. Вошёл в комитет, руководящий организацией «Молодая Польша», основанной польскими карбонариями в Берне в 1834 году.

В качестве председателя Комитета Лелевель первым в эмиграции публично предложил лозунг братства свободолюбивых народов и их союза. Лелевель связал судьбу Польши с демократическими и национально-освободительными движениями в Европе. В это же время он сблизился с карбонариями и создал тайную организацию «Месть народа», которая должна была подготовить новое восстание в Польше.

Пытаясь организовать единое движение за свободу Польши, Лелевель стремился добиться единства польской эмиграции, разбитой в то время на два лагеря: буржуазно-демократический и консервативно-монархический. С этой целью в 1837 году он выступил с идеей создания «Объединенной польской эмиграции» (Zjednoczenie Emigracji Polskiej)

После Краковского восстания Лелевель вступил в польское демократическое общество, а затем в «Демократическую ассоциацию», созданную по инициативе представителей левого крыла европейской эмиграции в 1847 году.

В 1845 году в Брюсселе Лелевель познакомился с Карлом Марксом. Общение с Марксом и Фридрихом Энгельсом продлилось сравнительно недолго и не сыграло большой роли в развитии историко-политической концепции Лелевеля.

В 1847 году стал одним из учредителей (наряду с Марксом, Энгельсом и др.) международной Демократической ассоциации единения и братства народов, основанной в Брюсселе.

Оказал влияние на Михаила Бакунина.

Во второй половине 1840-х годов Лелевель стал больше отходить от активной политической деятельности. После поражения революции 1848 года его участие в политической жизни ограничивалось председательством и выступлениями в Брюсселе на ежегодных празднованиях годовщины ноябрьского восстания.

Традиция приписывает ему авторство девиза, воодушевлявшего целые поколения революционеров: «За нашу и вашу свободу!»

Историк

Основоположник романтической школы в польской историографии. Автор многих трудов по политической истории Польши и Литвы с древнейших времён по XIX век, истории польского крестьянства. Требуя опоры на источники, заложил основы ряда вспомогательных дисциплин в польской исторической науке. Лелевель ввёл в научный оборот новые материалы. Ещё большее значение имел плодотворный поворот от узко понимаемой политической истории к развитию социальных отношений. Собрал обширную коллекцию книг и карт. Бо́льшая часть собрания (4 548 томов по географии, картографии, истории, нумизматики) в соответствии с его завещением в 1926 передана виленскому Университету Стефана Батория и ныне хранится в библиотеке Вильнюсского университета.

Историко-политическая концепция Лелевеля начала оформляться еще в студенческие годы, когда он участвовал в деятельности тайных студенческих обществ. Именно в это время он начинает изучать вопросы происхождения славян, литовские и немецкие древние летописи. Затем уже в годы его преподавательской деятельности, а затем эмиграции, его концепция окончательно формируется.

В условиях борьбы польского народа за независимость Лелевель считал занятия исторической наукой актуальным делом и пытался изучить прошлое для того, что бы успешнее вести борьбу за национальную свободу в современное ему время.

Выработанная им концепция национальной истории опиралась на глубокое осмысление социальных проблем и путей их решения, на симпатии к народным массам и веру в их революционные возможности, на республиканские идеи.

Впервые в польской историографии Лелевель сформулировал понятие всеобщей истории как истории всех народов и государств. Одновременно он отмечал специфику в развитии разных народов, в первую очередь славянских. В истории каждого народа он стремился выявить «собственный национальный источник» развития, носителем которого считал народные массы. Под народом Лелевель понимал крестьянство и шляхту, считая, что их взаимоотношения составляли смысл истории Польши.

Однако исторические взгляды Лелевеля были в целом идеалистическими. Исторический процесс, утверждал он, зависит в своей основе от специфического «национального духа», неких «струй культуры» и других духовных явлений, подъем и упадок которых в конечном счете определяют судьбы народов. «Национальный дух» проявляется во всех деяниях народа и обусловлен «антропологическими» и «политическими» (хозяйство, право, торговля и т. д.) факторами.

В центре внимания Лелевеля была история Польши. Ей он посвятил большинство своих трудов, в том числе «Возрождающаяся Польша» (1836), «Сравнение двух восстаний польского народа 1794 и 1830—1831 гг.» (1840), «Польша средних веков» в 4-х томах (1846—1851), «История Польши» в 2-х томах (1844), «Народы на славянских землях перед образованием Польши» (1853) и др.

В стремлении выяснить происхождение польского «национального духа» Лелевель обратился к древней истории славянских народов. Тогда у них существовали свобода, равенство, они не знали монархии, своеволия, писал историк. Эти черты, а также мужество, миролюбие явились составными частями славянского, а затем и польского «национального духа». Лелевель, как и другие романтики, идеализировал общинный строй славян и считал, что он был нарушен проникновением «западной цивилизации». Такие её формы, как римское право, католическая церковь, феодализм, указывал Лелевель, уничтожили демократическое устройство славян. С этого времени в Польше происходила постоянная борьба двух стихий — чуждой, монархически-феодальной, и истинно польской, славянско-республиканской. Постепенное преобладание монархизма, аристократизма и фанатизма привело страну к: упадку. Путь к возрождению Польши Лелевель видел в возвращении к «национальным истокам», установлении демократии и справедливости. Носителем «извечных идеалов» поляков он считал народ, имея в виду мелкую шляхту и крестьян.

Исходя из того, что история Польши является процессом борьбы «двух антагонистических основ — республиканской и монархической», Лелевель создал её новую периодизацию, в основу которой положил этапы проявления «национального духа». Первый период (860—1139) он характеризовал как эпоху первобытной аграрной демократии, народовластия — «самовладства», которое пришло на смену раннему славянскому гминовладству. На этапе «самовладства» в общине возникло социальное неравенство: из массы крестьян вследствие войн, западных влияний и появления частной собственности выделились землевладельцы-лехиты. От них, по мнению Лелевеля, произошла шляхта, постепенно закабалившая земледельцев-кметов. Затем наступил период «можновладства» — (1139—1374), в ходе которого происходило все большее отдаление лехитов от кметов, расширение привилегий первых и усиление гнета вторых. Из шляхты выделилась аристократия — магнаты, воспринявшие чуждые обычаи. Однако раздоры, бедствия, народное горе пробудили в шляхте «национальный дух», и она преградила путь своеволию магнатов. В этом выводе проявилась идеализация Лелевелем шляхетского сословия.

Борьба шляхты с магнатами, согласно концепции Лелевеля, завершилась победой шляхты и установлением «шляхетского гминовладства» (1374—1607). Положение крестьян в этот период оставалось тяжелым вследствие восприятия шляхтой чуждых народу принципов аристократизма и католицизма. Последовавший затем четвертый период (1607—1795) Лелевель назвал временем «вырождения шляхетского гминовладства» и усиления иностранного влияния (прежде всего немецкого). С ним он связывал ослабление демократических основ в стране, отход от «национального духа». Современный ему период учёный считал «эпохой возрождения Польши». Основным её содержанием, полагал он, должно быть возвращение к принципам первобытной демократии, распространение свобод и равенства на весь народ, установление республиканского строя в результате народного восстания.

Причины ослабления Речи Посполитой Лелевель искал в её социально-экономической и политической структурах, в неразрешенности крестьянского вопроса и в захватнической политике соседних государств. Поражение восстаний 1794 и 1830—1831 гг. он справедливо объяснял тем, что их руководители боялись народных масс и старались отстранить их от активного участия в борьбе . Лелевель, в отличие от западной либерально-буржуазной историографии, не отводил городам сколько-нибудь значительного места в истории, не понимал прогрессивной роли буржуазии на определенном этапе общественного развития. Во всех своих работах он прославлял земледельческий облик Польши, являвшийся якобы отличительной чертой славянского «национального духа».

Выводы Лелевеля о причинах падения Речи Посполитой, неоднократно повторявшиеся не только в его исторических трудах, но и в политических документах, особенно в речах по случаю годовщины польского восстания 1830—1831 годов. Эти выводы он ставил на службу современной ему политической борьбе: он неустанно разоблачал польских магнатов и их «враждебную польскому народу» монархическую политику.

Использовавшийся Лелевелем подход к пониманию прошлого позволил ему выявить некоторые существенные моменты формирования классов, их борьбы, роль церкви и государства в укреплении власти феодалов. Ученому удалось также в целом верно определить причины, которые привели к упадку Польши. Он писал: «…умерла шляхетская Польша, Польша неволи и привилегий, Польша, представленная одним только классом её жителей. А та Польша, которая воскреснет, будет народной Польшей».

Увековечивание

Умер в Париже и был похоронен на кладбище Монмартр.

В связи с 350-летием вильнюсского университета прах был перевезён в Вильно и 9 октября 1929 года торжественно перезахоронен на кладбище Росса (Расу). В 1932 году над могилой был установлен памятник работы Болеслава Балзукевича.

Имя Иоахима Лелевеля носит один из залов библиотеки Вильнюсского университета, в котором ныне располагается отдел Библиографии и информации библиотеки. Декор сводов этого зала в 1930 году восстановил художник и реставратор Ежи Хоппен. После реставрации сюда была перенесена коллекция книг и атласов Лелевеля. Ещё раз зал реставрировался в 1956 году. В этом зале действует постоянная мемориальная экспозиция, посвящённая Лелевелю. В Большом дворе ансамбля Вильнюсского университета установлена мемориальная доска в память Лелевеля.

Одна из улиц Вильнюса в центре города носит имя Лелевеля. В период между двумя мировыми войнами в Вильно действовала гимназия имени Иоахима Лелевеля. Ныне его имя носит средняя школа на Антоколе.

Также именем Лелевеля названы улицы в Гродно и Щецине.

Сочинения

• [www.polona.pl/dlibra/doccontent?id=882 Edda czyli Księga religii dawnych Skandynawii mięszkańców] (1807)
• [www.polona.pl/dlibra/doccontent?id=952 Rzut oka na dawnosc litewskich narodow i związki ich z Herulami] (1808)
• [www.polona.pl/dlibra/ddoccontent?id=1446 Uwagi nad Mateuszem herbu Cholewa polskim XII wieku dzieiopisem, a w sczególności nad pierwszą dzieiów iego xięgą] (1811)
• [www.sbc.org.pl/dlibra/docmetadata?id=19616 Historyka tudzież o łatwem i pozytecznem nauczaniu historyi] (1815)
• [ebuw.uw.edu.pl/dlibra/docmetadata?id=4547 Joachima Lelewela badania starożytności we względzie geografji : część naukowa] (1818)
• [www.polona.pl/dlibra/doccontent?id=950 Dodatek do Teodora Wagi Historyi książąt i królów polskich : panowanie Stanislawa Augusta] (1819)
• Joachima Lelewela bibljograficznych ksiąg dwoje [www.polona.pl/dlibra/doccontent?id=24941 Tom 1] (1823) [www.polona.pl/dlibra/doccontent?id=24945 Tom 2] (1826)
• [www.polona.pl/dlibra/doccontent?id=9831 Edda : to jest Księga religii dawnych Skandynawii mieszkańców] (1828)
• [www.bibliotekacyfrowa.pl/dlibra/doccontent?id=28891 Dzieje bibliotek do Dziennika Warszawskiego] (1828)
• [www.wbc.poznan.pl/dlibra/doccontent?id=82446 Dzieje Polski Joachim Lelewel potocznym sposobem opowiedział, do nich dwanaście krajobrazów skreślił] (1829)
• [www.polona.pl/dlibra/doccontent?id=3504 Początkowe prawodawstwa polskie cywilne i kryminalne do czasów jagiellońskich] (1829)
• Essai historique sur la législation polonaise civile et criminelle, jusqu’au temps des Jagellons, depuis 730 jusqu’en 1403. Paris, 1830.
• [www.sbc.org.pl/dlibra/docmetadata?id=3634 Panowanie króla polskiego Stanisława Augusta Poniatowskiego : obejmującé trzydziestoletnie usilności narodu podźwignienia się, ocalénia bytu i niepodległości] (1831)
• Numismatique du Moyen-âge, considérée sous le rapport du type. Paris, 1835.
• [www.polona.pl/dlibra/doccontent?id=951 Polska odradzająca się czyli dzieje polskie od roku 1795 potocznie opowiedziane] (1836)
• [www.polona.pl/dlibra/doccontent?id=955 Joachima Lelewela porównanie dwu powstań narodu polskiego 1794 i 1830-1831] (1840)
• Études numismatiques et archéologiques. Bruxelles, 1841.
• [www.polona.pl/dlibra/doccontent?id=27111 Gilbert de Lannoy i jego podróże] (1844)
• Histoire de Pologne [www.sbc.org.pl/dlibra/docmetadata?id=4025 Tom 1] (1844) [www.sbc.org.pl/dlibra/docmetadata?id=4361 Tom 2] (1844) [www.sbc.org.pl/dlibra/docmetadata?id=851 Atlas ] (1844)
• [kpbc.umk.pl/dlibra/doccontent?id=37414 Dzieje Litwy i Rusi aż do unii z Polską w Lublinie 1569 zawartej] (1844)
• La Pologne au moyen âge. 3 vol. Poznań, 1846.
• [www.polona.pl/dlibra/doccontent?id=954 Stracone obywatelstwo stanu kmiecego w Polsce] (1846)
• Polska wieków średnich czyli Joachima Lelewela w dziejach narodowych polskich postrzeżenia [biblioteka.wejherowo.pl/dlibra/dlibra/docmetadata?id=4203 Tom wstępny] (1853) [biblioteka.wejherowo.pl/dlibra/dlibra/docmetadata?id=4275 Tom 1] (1855) [biblioteka.wejherowo.pl/dlibra/dlibra/docmetadata?id=4283 Tom 2] (1847) [biblioteka.wejherowo.pl/dlibra/dlibra/docmetadata?id=4285 Tom 3] (1851) [biblioteka.wejherowo.pl/dlibra/dlibra/docmetadata?id=4306 Tom 4] (1851)
• Géographie du moyen âge [www.dbc.wroc.pl/dlibra/docmetadata?id=8598 Tome I] (1852) [www.dbc.wroc.pl/dlibra/docmetadata?id=8600 Tome II] (1852) [www.dbc.wroc.pl/dlibra/docmetadata?id=8602 Tomes III et IV] (1852) [www.dbc.wroc.pl/dlibra/docmetadata?id=8604 épilogue] (1852)
• Géographie des Arabes. Paris, 1851.
• [pbc.gda.pl/dlibra/docmetadata?id=4550 Cześć bałwochwalcza Sławian i Polski] (1857)
• [www.polona.pl/dlibra/doccontent?id=956 Lotniki piśmiennictwa tułaczki polskiej] (1859)
• [www.wbc.poznan.pl/dlibra/doccontent?id=149290 Geografja. Opisanie krajów polskich] (1859)
• [www.sbc.org.pl/dlibra/docmetadata?id=10121 O monetach błaznów i niewiniątek z powodu dzieła Rigollota kilka słów Joachima Lelewela] (1860)
• Trzy konstytucje polskie. 1791, 1807, 1815. Poznań, 1861.
• [kpbc.umk.pl/dlibra/doccontent?id=36927 Histoire de la Lithuanie et de la Ruthénie jusqu'a leur union définitive avec la Pologne conclue a Lublin en 1569] (1861)
• [www.wbc.poznan.pl/dlibra/doccontent?id=94391 Nauki dające poznać zrzódła historyczne] (1863)
• [pbc.biaman.pl/dlibra/docmetadata?id=1261 Historya Polska do końca panowania Stefana Batorego : dzieło pośmiertne] (1863)
• [pbc.biaman.pl/dlibra/docmetadata?id=12558 Dzieje bibliotek] (1868)
• [kpbc.umk.pl/dlibra/doccontent?id=33052 Pamiętnik z roku 1830-31] (1924)

Литература

• [pawet.net/library/history/bel_history/_books/pollel/Кеневич_Стефан._Лелевель.html Стефан Кеневич. «Лелевель». Москва, 1970. (Перевод с польского).]
• [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000061/index.shtml Историография истории южных и западных славян/ под. ред. И.В. Созина - М.: издательство МГУ, 1987.]
• Басевич А.М. Иоахим Лелевель как исследователь/ А.М. Басевич// Вопросы истории. – М., 1961. – С. 174-180.
• Басевич А.М. Иоахим Лелевель: польский революционер, демократ, учёный/ А.М. Басевич. – М.: Издательство социально-экономической литературы, 1861. – 192 с.
• Попков Б.С. Иоахим Лелевель и русские ученые/ Б.С. Попков// Славянский архив. – М., 1963. – С. 215-227.
• Попков Б.С. Иоахим Лелевель о национально-освободительной борьбе польского народа и путях возрождения Польши/ Б.С. Попков// Развитие капитализма и национального движения в славянских странах. – М., 1970. – С. 272-290.
• Попков Б.С. Польские современники о политической деятельности Иоахима Лелевеля в эмиграции/ Б.С. Попков// История и культура славянских народов. Польское освободительное движение XIX-XX веков. – М., 1966. – С. 150-164.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Иоахим Лелевель
• Лелевель, Иоахим // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Адам Мицкевич. «Иоахиму Лелевелю» в переводе Дмитрия Дмитриевича Минаева

Отрывок, характеризующий Лелевель, Иоахим

Князь Николай Андреич знал через m lle Bourienne все слухи, ходившие по городу, и прочел ту записку к княжне Марье, в которой Наташа отказывала своему жениху. Он казался веселее обыкновенного и с большим нетерпением ожидал сына.
Чрез несколько дней после отъезда Анатоля, Пьер получил записку от князя Андрея, извещавшего его о своем приезде и просившего Пьера заехать к нему.
Князь Андрей, приехав в Москву, в первую же минуту своего приезда получил от отца записку Наташи к княжне Марье, в которой она отказывала жениху (записку эту похитила у княжны Марьи и передала князю m lle Вourienne) и услышал от отца с прибавлениями рассказы о похищении Наташи.
Князь Андрей приехал вечером накануне. Пьер приехал к нему на другое утро. Пьер ожидал найти князя Андрея почти в том же положении, в котором была и Наташа, и потому он был удивлен, когда, войдя в гостиную, услыхал из кабинета громкий голос князя Андрея, оживленно говорившего что то о какой то петербургской интриге. Старый князь и другой чей то голос изредка перебивали его. Княжна Марья вышла навстречу к Пьеру. Она вздохнула, указывая глазами на дверь, где был князь Андрей, видимо желая выразить свое сочувствие к его горю; но Пьер видел по лицу княжны Марьи, что она была рада и тому, что случилось, и тому, как ее брат принял известие об измене невесты.
– Он сказал, что ожидал этого, – сказала она. – Я знаю, что гордость его не позволит ему выразить своего чувства, но всё таки лучше, гораздо лучше он перенес это, чем я ожидала. Видно, так должно было быть…
– Но неужели совершенно всё кончено? – сказал Пьер.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на него. Она не понимала даже, как можно было об этом спрашивать. Пьер вошел в кабинет. Князь Андрей, весьма изменившийся, очевидно поздоровевший, но с новой, поперечной морщиной между бровей, в штатском платье, стоял против отца и князя Мещерского и горячо спорил, делая энергические жесты. Речь шла о Сперанском, известие о внезапной ссылке и мнимой измене которого только что дошло до Москвы.
– Теперь судят и обвиняют его (Сперанского) все те, которые месяц тому назад восхищались им, – говорил князь Андрей, – и те, которые не в состоянии были понимать его целей. Судить человека в немилости очень легко и взваливать на него все ошибки другого; а я скажу, что ежели что нибудь сделано хорошего в нынешнее царствованье, то всё хорошее сделано им – им одним. – Он остановился, увидав Пьера. Лицо его дрогнуло и тотчас же приняло злое выражение. – И потомство отдаст ему справедливость, – договорил он, и тотчас же обратился к Пьеру.
– Ну ты как? Все толстеешь, – говорил он оживленно, но вновь появившаяся морщина еще глубже вырезалась на его лбу. – Да, я здоров, – отвечал он на вопрос Пьера и усмехнулся. Пьеру ясно было, что усмешка его говорила: «здоров, но здоровье мое никому не нужно». Сказав несколько слов с Пьером об ужасной дороге от границ Польши, о том, как он встретил в Швейцарии людей, знавших Пьера, и о господине Десале, которого он воспитателем для сына привез из за границы, князь Андрей опять с горячностью вмешался в разговор о Сперанском, продолжавшийся между двумя стариками.
– Ежели бы была измена и были бы доказательства его тайных сношений с Наполеоном, то их всенародно объявили бы – с горячностью и поспешностью говорил он. – Я лично не люблю и не любил Сперанского, но я люблю справедливость. – Пьер узнавал теперь в своем друге слишком знакомую ему потребность волноваться и спорить о деле для себя чуждом только для того, чтобы заглушить слишком тяжелые задушевные мысли.
Когда князь Мещерский уехал, князь Андрей взял под руку Пьера и пригласил его в комнату, которая была отведена для него. В комнате была разбита кровать, лежали раскрытые чемоданы и сундуки. Князь Андрей подошел к одному из них и достал шкатулку. Из шкатулки он достал связку в бумаге. Он всё делал молча и очень быстро. Он приподнялся, прокашлялся. Лицо его было нахмурено и губы поджаты.
– Прости меня, ежели я тебя утруждаю… – Пьер понял, что князь Андрей хотел говорить о Наташе, и широкое лицо его выразило сожаление и сочувствие. Это выражение лица Пьера рассердило князя Андрея; он решительно, звонко и неприятно продолжал: – Я получил отказ от графини Ростовой, и до меня дошли слухи об искании ее руки твоим шурином, или тому подобное. Правда ли это?
– И правда и не правда, – начал Пьер; но князь Андрей перебил его.
– Вот ее письма и портрет, – сказал он. Он взял связку со стола и передал Пьеру.
– Отдай это графине… ежели ты увидишь ее.
– Она очень больна, – сказал Пьер.
– Так она здесь еще? – сказал князь Андрей. – А князь Курагин? – спросил он быстро.
– Он давно уехал. Она была при смерти…
– Очень сожалею об ее болезни, – сказал князь Андрей. – Он холодно, зло, неприятно, как его отец, усмехнулся.
– Но господин Курагин, стало быть, не удостоил своей руки графиню Ростову? – сказал князь Андрей. Он фыркнул носом несколько раз.
– Он не мог жениться, потому что он был женат, – сказал Пьер.
Князь Андрей неприятно засмеялся, опять напоминая своего отца.
– А где же он теперь находится, ваш шурин, могу ли я узнать? – сказал он.
– Он уехал в Петер…. впрочем я не знаю, – сказал Пьер.
– Ну да это всё равно, – сказал князь Андрей. – Передай графине Ростовой, что она была и есть совершенно свободна, и что я желаю ей всего лучшего.
Пьер взял в руки связку бумаг. Князь Андрей, как будто вспоминая, не нужно ли ему сказать еще что нибудь или ожидая, не скажет ли чего нибудь Пьер, остановившимся взглядом смотрел на него.
– Послушайте, помните вы наш спор в Петербурге, – сказал Пьер, помните о…
– Помню, – поспешно отвечал князь Андрей, – я говорил, что падшую женщину надо простить, но я не говорил, что я могу простить. Я не могу.
– Разве можно это сравнивать?… – сказал Пьер. Князь Андрей перебил его. Он резко закричал:
– Да, опять просить ее руки, быть великодушным, и тому подобное?… Да, это очень благородно, но я не способен итти sur les brisees de monsieur [итти по стопам этого господина]. – Ежели ты хочешь быть моим другом, не говори со мною никогда про эту… про всё это. Ну, прощай. Так ты передашь…
Пьер вышел и пошел к старому князю и княжне Марье.
Старик казался оживленнее обыкновенного. Княжна Марья была такая же, как и всегда, но из за сочувствия к брату, Пьер видел в ней радость к тому, что свадьба ее брата расстроилась. Глядя на них, Пьер понял, какое презрение и злобу они имели все против Ростовых, понял, что нельзя было при них даже и упоминать имя той, которая могла на кого бы то ни было променять князя Андрея.
За обедом речь зашла о войне, приближение которой уже становилось очевидно. Князь Андрей не умолкая говорил и спорил то с отцом, то с Десалем, швейцарцем воспитателем, и казался оживленнее обыкновенного, тем оживлением, которого нравственную причину так хорошо знал Пьер.


В этот же вечер, Пьер поехал к Ростовым, чтобы исполнить свое поручение. Наташа была в постели, граф был в клубе, и Пьер, передав письма Соне, пошел к Марье Дмитриевне, интересовавшейся узнать о том, как князь Андрей принял известие. Через десять минут Соня вошла к Марье Дмитриевне.
– Наташа непременно хочет видеть графа Петра Кирилловича, – сказала она.
– Да как же, к ней что ль его свести? Там у вас не прибрано, – сказала Марья Дмитриевна.
– Нет, она оделась и вышла в гостиную, – сказала Соня.
Марья Дмитриевна только пожала плечами.
– Когда это графиня приедет, измучила меня совсем. Ты смотри ж, не говори ей всего, – обратилась она к Пьеру. – И бранить то ее духу не хватает, так жалка, так жалка!
Наташа, исхудавшая, с бледным и строгим лицом (совсем не пристыженная, какою ее ожидал Пьер) стояла по середине гостиной. Когда Пьер показался в двери, она заторопилась, очевидно в нерешительности, подойти ли к нему или подождать его.
Пьер поспешно подошел к ней. Он думал, что она ему, как всегда, подаст руку; но она, близко подойдя к нему, остановилась, тяжело дыша и безжизненно опустив руки, совершенно в той же позе, в которой она выходила на середину залы, чтоб петь, но совсем с другим выражением.
– Петр Кирилыч, – начала она быстро говорить – князь Болконский был вам друг, он и есть вам друг, – поправилась она (ей казалось, что всё только было, и что теперь всё другое). – Он говорил мне тогда, чтобы обратиться к вам…
Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он до сих пор в душе своей упрекал и старался презирать ее; но теперь ему сделалось так жалко ее, что в душе его не было места упреку.
– Он теперь здесь, скажите ему… чтобы он прост… простил меня. – Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала.
– Да… я скажу ему, – говорил Пьер, но… – Он не знал, что сказать.
Наташа видимо испугалась той мысли, которая могла притти Пьеру.
– Нет, я знаю, что всё кончено, – сказала она поспешно. – Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я ему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить меня за всё… – Она затряслась всем телом и села на стул.
Еще никогда не испытанное чувство жалости переполнило душу Пьера.
– Я скажу ему, я всё еще раз скажу ему, – сказал Пьер; – но… я бы желал знать одно…
«Что знать?» спросил взгляд Наташи.
– Я бы желал знать, любили ли вы… – Пьер не знал как назвать Анатоля и покраснел при мысли о нем, – любили ли вы этого дурного человека?
– Не называйте его дурным, – сказала Наташа. – Но я ничего – ничего не знаю… – Она опять заплакала.
И еще больше чувство жалости, нежности и любви охватило Пьера. Он слышал как под очками его текли слезы и надеялся, что их не заметят.
– Не будем больше говорить, мой друг, – сказал Пьер.
Так странно вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный, задушевный голос.
– Не будем говорить, мой друг, я всё скажу ему; но об одном прошу вас – считайте меня своим другом, и ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому нибудь – не теперь, а когда у вас ясно будет в душе – вспомните обо мне. – Он взял и поцеловал ее руку. – Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… – Пьер смутился.
– Не говорите со мной так: я не стою этого! – вскрикнула Наташа и хотела уйти из комнаты, но Пьер удержал ее за руку. Он знал, что ему нужно что то еще сказать ей. Но когда он сказал это, он удивился сам своим словам.
– Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди для вас, – сказал он ей.
– Для меня? Нет! Для меня всё пропало, – сказала она со стыдом и самоунижением.
– Все пропало? – повторил он. – Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.
Наташа в первый раз после многих дней заплакала слезами благодарности и умиления и взглянув на Пьера вышла из комнаты.
Пьер тоже вслед за нею почти выбежал в переднюю, удерживая слезы умиления и счастья, давившие его горло, не попадая в рукава надел шубу и сел в сани.
– Теперь куда прикажете? – спросил кучер.
«Куда? спросил себя Пьер. Куда же можно ехать теперь? Неужели в клуб или гости?» Все люди казались так жалки, так бедны в сравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал; в сравнении с тем размягченным, благодарным взглядом, которым она последний раз из за слез взглянула на него.
– Домой, – сказал Пьер, несмотря на десять градусов мороза распахивая медвежью шубу на своей широкой, радостно дышавшей груди.
Было морозно и ясно. Над грязными, полутемными улицами, над черными крышами стояло темное, звездное небо. Пьер, только глядя на небо, не чувствовал оскорбительной низости всего земного в сравнении с высотою, на которой находилась его душа. При въезде на Арбатскую площадь, огромное пространство звездного темного неба открылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом, и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812 го года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света. Но в Пьере светлая звезда эта с длинным лучистым хвостом не возбуждала никакого страшного чувства. Напротив Пьер радостно, мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая, как будто, с невыразимой быстротой пролетев неизмеримые пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место, на черном небе, и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими, мерцающими звездами. Пьеру казалось, что эта звезда вполне отвечала тому, что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе.


С конца 1811 го года началось усиленное вооружение и сосредоточение сил Западной Европы, и в 1812 году силы эти – миллионы людей (считая тех, которые перевозили и кормили армию) двинулись с Запада на Восток, к границам России, к которым точно так же с 1811 го года стягивались силы России. 12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг, против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления.
Что произвело это необычайное событие? Какие были причины его? Историки с наивной уверенностью говорят, что причинами этого события были обида, нанесенная герцогу Ольденбургскому, несоблюдение континентальной системы, властолюбие Наполеона, твердость Александра, ошибки дипломатов и т. п.
Следовательно, стоило только Меттерниху, Румянцеву или Талейрану, между выходом и раутом, хорошенько постараться и написать поискуснее бумажку или Наполеону написать к Александру: Monsieur mon frere, je consens a rendre le duche au duc d'Oldenbourg, [Государь брат мой, я соглашаюсь возвратить герцогство Ольденбургскому герцогу.] – и войны бы не было.
Понятно, что таким представлялось дело современникам. Понятно, что Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии (как он и говорил это на острове Св. Елены); понятно, что членам английской палаты казалось, что причиной войны было властолюбие Наполеона; что принцу Ольденбургскому казалось, что причиной войны было совершенное против него насилие; что купцам казалось, что причиной войны была континентальная система, разорявшая Европу, что старым солдатам и генералам казалось, что главной причиной была необходимость употребить их в дело; легитимистам того времени то, что необходимо было восстановить les bons principes [хорошие принципы], а дипломатам того времени то, что все произошло оттого, что союз России с Австрией в 1809 году не был достаточно искусно скрыт от Наполеона и что неловко был написан memorandum за № 178. Понятно, что эти и еще бесчисленное, бесконечное количество причин, количество которых зависит от бесчисленного различия точек зрения, представлялось современникам; но для нас – потомков, созерцающих во всем его объеме громадность совершившегося события и вникающих в его простой и страшный смысл, причины эти представляются недостаточными. Для нас непонятно, чтобы миллионы людей христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр тверд, политика Англии хитра и герцог Ольденбургский обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того, что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний и были убиваемы ими.
Для нас, потомков, – не историков, не увлеченных процессом изыскания и потому с незатемненным здравым смыслом созерцающих событие, причины его представляются в неисчислимом количестве. Чем больше мы углубляемся в изыскание причин, тем больше нам их открывается, и всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляются нам одинаково справедливыми сами по себе, и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия всех других совпавших причин) произвести совершившееся событие. Такой же причиной, как отказ Наполеона отвести свои войска за Вислу и отдать назад герцогство Ольденбургское, представляется нам и желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу: ибо, ежели бы он не захотел идти на службу и не захотел бы другой, и третий, и тысячный капрал и солдат, настолько менее людей было бы в войске Наполеона, и войны не могло бы быть.
Ежели бы Наполеон не оскорбился требованием отступить за Вислу и не велел наступать войскам, не было бы войны; но ежели бы все сержанты не пожелали поступить на вторичную службу, тоже войны не могло бы быть. Тоже не могло бы быть войны, ежели бы не было интриг Англии, и не было бы принца Ольденбургского и чувства оскорбления в Александре, и не было бы самодержавной власти в России, и не было бы французской революции и последовавших диктаторства и империи, и всего того, что произвело французскую революцию, и так далее. Без одной из этих причин ничего не могло бы быть. Стало быть, причины эти все – миллиарды причин – совпали для того, чтобы произвести то, что было. И, следовательно, ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться. Должны были миллионы людей, отрекшись от своих человеческих чувств и своего разума, идти на Восток с Запада и убивать себе подобных, точно так же, как несколько веков тому назад с Востока на Запад шли толпы людей, убивая себе подобных.
Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось, – были так же мало произвольны, как и действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору. Это не могло быть иначе потому, что для того, чтобы воля Наполеона и Александра (тех людей, от которых, казалось, зависело событие) была исполнена, необходимо было совпадение бесчисленных обстоятельств, без одного из которых событие не могло бы совершиться. Необходимо было, чтобы миллионы людей, в руках которых была действительная сила, солдаты, которые стреляли, везли провиант и пушки, надо было, чтобы они согласились исполнить эту волю единичных и слабых людей и были приведены к этому бесчисленным количеством сложных, разнообразных причин.
Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее.
Каждый человек живет для себя, пользуется свободой для достижения своих личных целей и чувствует всем существом своим, что он может сейчас сделать или не сделать такое то действие; но как скоро он сделает его, так действие это, совершенное в известный момент времени, становится невозвратимым и делается достоянием истории, в которой оно имеет не свободное, а предопределенное значение.