Леля
Леля (Ляля) — мифологический персонаж у восточных славян, женское имя, вероятно возник под влиянием православия и христианизации, как часть песенного куплета.[1]
Содержание
Мифологический архетип образа
Предположение о существовании «богини» Лели и «бога» Леля у славян основано исключительно на припеве свадебных и других народных песен — и современные учёные вычеркнули Леля из числа славянских языческих богов.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3089 дней]
Припев, в разных формах — лелю, лелё, лели, люли — встречается в русских песнях; в сербских «кралицких» песнях (троицких) величальных, имеющих отношение к браку, он встречается в виде лельо, лелё, в болгарской великодной и лазарской — в форме леле. Таким образом припев восходит в глубокую древность.
Старинный польский припев лелюм (если он действительно существовал в этой форме с «м») А. А. Потебня объясняет через сложение лелю с «м» из дательного падежа «ми», как в украинском(русинском) «щом» (вместо «що ми»). В припеве «полелюм» (если он верно передан польскими историографами) «по» может быть предлогом; ср. белорусские припевы: люли и о люлюшки"[2]. Соображения об этимологическом значении припева лелю и проч. высказаны Вс. Миллером[3]. и А. А. Потебней[4].
И. Н. Данилевский пишет:Многочисленные попытки увидеть в славянской мифологической системе подобие античной модели предпринимались со времен Яна Длугоша с его знаменитой «Historia Polonica» (XV в.) вплоть до Ломоносова и Татищева. Иногда результатами подобного «домысления» фактов славянской мифологии становились искусственно созданные мифологические персонажи, в реальных традициях не существовавшие (образцами т. н. «кабинетной мифологии» являются Лель, Лада, Коляда, Курент и пр.)[5]
Идеалистическая теория Б. А. Рыбакова
Б. А. Рыбаков выдвигал теорию, что вторая богиня, изображенная на Збручском идоле и держащая в правой руке кольцо — Лада. В фольклоре Лада часто упоминается рядом с Лелей. Эту пару — «мать-дочь», учёный сопоставляет с Латоной и Артемидой и со славянскими роженицами. Двух всадниц на русских вышивках, за спиной которых иногда изображена соха, расположенных по обе стороны от Макоши, Рыбаков соотносит с Ладой и Лелей (Лялей). В весенней заклинательной песне есть такие слова, посвященные Леле-Весне:
Едить Весна, едить.
На золотом кони
В зелёном саяни
На сохе седючи
Сыру землю аручи
Правой рукой сеючи.
Цикл весенних обрядов начинался днем прилета жаворонков — 9 марта (22 марта по новому стилю). Люди встречали птиц, выходя на вершины холмов, разжигали костры, парни с девушками водили хороводы. Существовал и особый девичий праздник — ляльник — 22 апреля (5-го мая). Самая красивая девушка, увенчанная венком, сажалась на дерновую скамью и играла роль Лели. По обе стороны от неё ставились приношения (хлеб, молоко, сыр, масло, сметана). Девушки водили хоровод вокруг торжественно восседавшей Лели.
Впрочем, теория Б. А. Рыбакова не подтверждается ни этнографическими, ни фольклорными данными, и считается самой слабой.
Напишите отзыв о статье "Леля"
Примечания
- ↑ Токарёв С. А. Религия в истории народов мира. — М.: Республика 2005. — С. 200
- ↑ Шейн «Материалы для изучения быта и языка русского населения Северо-Западного края», т. I, ч. I, стр. 203
- ↑ «Очерки арийской мифологии», т. I. — М., 1876. — С. 322 и след
- ↑ Потебня А. А. «Объяснения малорусских и сродных народных песен». Т. I. — Варшава, 1883. —С. 20-22
- ↑ Данилевский И. Н. [www.gumer.info/bogoslov_Buks/okkultizm/Article/dan_jaztrad.php Языческие традиции и христианство в Древней Руси]
Литература
- Токарёв С. А. Религия в истории народов мира. — М.: Республика 2005.
- Шейн «Материалы для изучения быта и языка русского населения Северо-Западного края»
- Гальковский Н. М. [www.vernost.ru/poganye/ Борьба христианства с остатками язычества в древней Руси]. — М.: Индрик, 2000. — 703 с. — ISBN 5-85759-108-2.
- Аничков Е. В. Язычество и Древняя Русь. — СПб.: 1914
|
Это заготовка статьи по славянской мифологии. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||
| ||||||
Отрывок, характеризующий Леля
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
