Ленде, Робер

Робер Ленде

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Жан-Батист Робер Ленде (фр. Jean-Baptiste Robert Lindet; 2 мая 1746, Берне (департамент Эр) — 16 февраля 1825, Париж) — революционер и французский политический деятель.

Родился в семье коммерсантов (отец — торговец деревом). Юрист по профессии, был адвокатом, затем королевским прокурором.

В начале Революции (1790 год) Ленде был избран мэром своего родного города Берне. В 1791 году победил на выборах в Законодательное собрание, где примкнул к монтаньярам.

В 1792 году он выбран в Национальный Конвент от департамента Эр. Вошёл в состав созданной декретом Конвента от 6 декабря 1792 года Комиссии Двадцати Одного, целью которой было составление обвинительного акта по делу Людовика XVI. От имени данной Комиссии 10 декабря 1792 года Ленде представил Конвенту проект данного акта. Позднее голосовал за смерть короля без отсрочки и апелляции к народу.

По поручению Конвента подготовил законопроект, касающийся создания Революционного трибунала (10 марта 1793 года).

Часто посылался с миссиями в департаменты: в июне в Лион (послан декретом от 3 июня 1793 года, возвращен декретом от 17 июня 1793 года); в июле (декретом от 9 июля 1793 года) в Эр и Кальвадос, где без экстремизма, умеренными мерами, чаще всего переговорами и увещаниями, пресекал попытки жирондистов разжечь «федералистский мятеж»; затем вплоть до октября 1793 года — в Нормандию. Вернулся в Париж 5 ноября 1793 года.

Был включен 6 апреля 1793 года в состав первого Комитета общественного спасения (Комитета Дантона). 5 июня 1793 года Ленде был заменен Жанбоном Сент-Андре, но 22 июня вновь включен в состав Комитета.

Тем самым Робер Ленде с начала и до конца был одним из двенадцати членов «Великого» Комитета, фактически управляющего революционной Францией в период с июля 1793 года по июль 1794 года и ответственного за политику революционного террора, проводимую в это время.

Но Ленде практически не запятнал себя участием в терроре. В Комитете он ведал финансами и особенно продовольственными вопросами. Обеспечивал снабжение армии и флота, боролся с голодом в Париже. Он был единственным членом Комитета, не подписавшим приказ от 30 марта 1794 года об аресте Дантона и его сторонников. При этом Ленде произнес знаменитую фразу: «Я здесь чтобы помогать гражданам, а не чтобы убивать патриотов».

В период с 20 апреля по 4 мая 1794 года Ленде занимал пост председателя Конвента. Он не играл никакой роли в перевороте 9 термидора и вышел из Комитета общественного спасения 6 октября 1794 года, успев поучаствовать в мероприятиях по отмене «максимума» (установленных революционными властями максимальных ценах на продовольствие и предметы первой необходимости) и введению свободной торговли.

Термидорианцы продолжали подозревать его в симпатиях к монтаньярам. После прериальского восстания он был арестован (21 мая 1795 года) и освобожден только через 2 месяца — в конце июля 1795 года. Он был выбран в Совет Пятисот, но не допущен туда как «неблагонадежный». Его подозревали в участии в заговоре Бабёфа, так что одно время он был вынужден скрываться.

Назначенный в июле 1799 министром финансов, Ленде оставляет политическую деятельность после государственного переворота 18 брюмера, который он осудил, и возобновляет адвокатскую деятельность.

Осужденный к ссылке в 1816 году как «цареубийца» (так при Реставрации называли всех депутатов Конвента, голосовавших за смерть короля), он однако сумел оставаться в Париже до своей смерти.

Отрывок, характеризующий Ленде, Робер

– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
– Кто это? – спросил Борис.
– Это один из самых замечательнейших, но неприятнейших мне людей. Это министр иностранных дел, князь Адам Чарторижский.
– Вот эти люди, – сказал Болконский со вздохом, который он не мог подавить, в то время как они выходили из дворца, – вот эти то люди решают судьбы народов.
На другой день войска выступили в поход, и Борис не успел до самого Аустерлицкого сражения побывать ни у Болконского, ни у Долгорукова и остался еще на время в Измайловском полку.


На заре 16 числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который был в отряде князя Багратиона, двинулся с ночлега в дело, как говорили, и, пройдя около версты позади других колонн, был остановлен на большой дороге. Ростов видел, как мимо его прошли вперед казаки, 1 й и 2 й эскадрон гусар, пехотные батальоны с артиллерией и проехали генералы Багратион и Долгоруков с адъютантами. Весь страх, который он, как и прежде, испытывал перед делом; вся внутренняя борьба, посредством которой он преодолевал этот страх; все его мечтания о том, как он по гусарски отличится в этом деле, – пропали даром. Эскадрон их был оставлен в резерве, и Николай Ростов скучно и тоскливо провел этот день. В 9 м часу утра он услыхал пальбу впереди себя, крики ура, видел привозимых назад раненых (их было немного) и, наконец, видел, как в середине сотни казаков провели целый отряд французских кавалеристов. Очевидно, дело было кончено, и дело было, очевидно небольшое, но счастливое. Проходившие назад солдаты и офицеры рассказывали о блестящей победе, о занятии города Вишау и взятии в плен целого французского эскадрона. День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова. Тем больнее щемило сердце Николая, напрасно перестрадавшего весь страх, предшествующий сражению, и пробывшего этот веселый день в бездействии.