Ленско-Енисейский отряд (Великая Северная экспедиция)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Экспедиция Ленско-Енисейского отряда (1735—1742) проходила в рамках Великой Северной экспедиции с целью обследования побережья от устья Лены до Енисея.





Описание экспедиции

В июне 1735 из Якутска отправились два отряда под руководством лейтенантов Прончищева и Ласиниуса. Достигнув устья Лены, они разделились: отряд Прончищева отправился на запад, отряд Ласиниуса — на восток.

Отряд Прончищева. 1735—1736

Состав. Дубель-шлюпка Якутск с 50 человек в составе команды, среди которых — подштурман Челюскин, геодезист Чекин и жена командира, погибшая вместе с ним в экспедиции.

14 августа вышли в открытое море, но в связи с изменением погоды почти сразу встал вопрос о зимовке. Местом для этого было выбрано устье Оленека, в небольшом селении русских промышленников. Но льды в реке разошлись только через год — выйти в море удалось только 3 августа 1736.

Сделав остановку в устье Анабары для изучения горы, в которой, предположительно, содержалась руда, отряд отправился дальше и 13 августа достиг Хатангской губы, где было обнаружено пустое зимовье. При дальнейшем продвижении на север стал встречаться лёд, на льду были замечены белые медведи, моржи и белухи.

19 августа была достигнута самая северная точка, достигнутая кораблями всей Северной экспедиции — 77°29'. Севернее пройти удалось только через 143 года Норденшельду. После этого отряд столкнулся с встречным северным ветром и повернул обратно. По пути Прончищев попал в туман и в скопление льдов. Для того, чтобы не возвращаться туда, откуда начали, отряд несколько раз высаживался на берег в поисках подходящего места для зимовки, но найти ничего не удалось, и 25 августа они вернулись к устью Оленека, но ветер изменил направление, и войти в него не получилось.

29 августа после очередной попытки высадиться сломал ногу и менее чем через сутки от жировой эмболии умер глава отряда Прончищев. Войти в реку удалось только 6 сентября, после чего он был похоронен, а 12 сентября умерла и там же была похоронена его жена. Главой отряда стал Челюскин.

Решение о судьбе отряда

В середине декабря 1736 Челюскин вместе с Чекиным выехал в Якутск с докладом Берингу, но из-за ссоры с чиновником в Сиктахе не доехал — чиновник отказал им в любых средствах передвижения. В Якутск он смог прибыть только в июне, когда Беринга там уже не было — два года, отведённые на экспедицию, истекли. При решении вопроса, продолжать ли исследования, пришлось обратиться к Миллеру, который, ссылаясь на исследования, проведённые ранее казаками, отчёты о которых он изучал в местных архивах, высказался решительно против продолжения. Тем не менее, решено было обратиться с этим вопросом в Санкт-Петербург, где с мнением Миллера не согласились. Срок экспдиции был продлён ещё на 3-4 года, при невозможности же плаванья на судне предписывалось его оставить и продолжить исследования сухим путём от Хатанги до Енисея. Новым начальником был назначен Харитон Лаптев.

Продолжение экспедиции под руководством Лаптева. 1739—1740

Первое, что сделал Лаптев — потребовал снабжения экспедиции «гораздо обильнее прежнего», и получил это: такелаж, инструменты, чтобы при неудаче морских исследований сделать маленькие речные лодки, провизию, оленей, собак, перевели несколько семей местных жителей с Оленека на устье Анабары, Хатанги и Таймыра, чтобы экспедиция могла там зимовать, а также «подарочные вещи» и жалование за 2 года вперёд.

9 июня 1739 Лаптев вышел из Якутска. По прибытии на место в море были обнаружены со всех сторон льды. Выйти удалось только 24 июля. 28 июля были затёрты льдами в бухту Нордвик, но после её нанесения на карту смогли двигаться дальше до устья Хатанги, куда прибыли 6 августа. Когда разошлись льды — двинулись дальше к мысу святого Фаддея (21 августа), но дальше льды были непроходимы, а условий для зимовки здесь не было, и отряд вернулся в Хатангскую губу 29 августа.

Во время зимовки в октябре Лаптев предпринял сухопутную съёмку берегов: боцман Медведев был отправлен описывать Пясингу и морской берег от её устья до устья Таймыры, но к своему возвращению в апреле Медведев смог обследовать всего около 40 вёрст, не намного удачнее была и экспедиция Чекина, проходившая с марта до 17 мая.

Экспедиция 1740 года началась только 13 августа, и почти сразу же корабль уткнулся в льды. Лодка получила несколько пробоин и начала тонуть. Для защиты от дальнейших ударов льда с бортов были спущены брёвна, совершена попытка заделать пробоины. На следующий день стало ясно, что судно спасти нельзя, и всё, что можно было спасти, было выгружено на лёд. Через трое суток достигли берега. На берегу, лишённом всякой растительности, стало очевидным, что в этом месте зимовка невозможна, и 25 сентября все здоровые отправились к месту прошлогодней зимовки. Дойти туда удалось лишь через месяц.

После потери судна экспедиции ничего не оставалось, как продолжить исследования по суше. Ранней весной 1741 были доставлены провиант и собаки, после чего люди были разделены на 3 отряда. 12 нарт с продовольствием были доставлены к месту встречи всех отрядов — в устье Таймыры. Всю незадействованную команду и грузы отправили в Туруханск.

Отряд Челюскина

Маршрут: от устья Пясинги вдоль побережья к устью Таймыры, на трёх нартах.

Начало: 17 марта 1741.

Задача была выполнена успешно, Челюскин смог определить координаты не только устьев обеих рек, но и открыть Северо-восточный мыс 7 мая 1742.

Отряд Чекина

Маршрут: от места зимовки по побережью к устью Таймыры, на трёх нартах.

Начало: конец апреля 1741.

Чекин возвратился почти сразу, не выполнив ничего из ему порученного, из-за того, что у него и всей команды от белого льда заболели глаза и они почти перестали видеть.

Отряд Лаптева

Маршрут: внутренние области Таймыра, с окончанием маршрута в устье Таймыры.

Свою задачу Лаптев тоже выполнил успешно.

Недалеко от Таймырского озера Лаптев обнаружил кости мамонта, выглядывающие из-под земли, из чего сделал вывод, что мамонт — реально существующее и сейчас подземное животное, выходящее на поверхность умирать.

Напишите отзыв о статье "Ленско-Енисейский отряд (Великая Северная экспедиция)"

Отрывок, характеризующий Ленско-Енисейский отряд (Великая Северная экспедиция)

– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.


Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.