Леоне, Серджо

Серджо Леоне
итал. Sergio Leone
Имя при рождении:	Серджо Леоне
Место рождения:	Рим, Италия
Место смерти:	Рим, Италия
Профессия:	кинорежиссёр сценарист продюсер
Карьера:	1959—1986
Направление:	спагетти-вестерн

Се́рджо Лео́не (итал. Sergio Leone; 3 января 1929, Рим, Италия — 30 апреля 1989, Рим) — итальянский кинорежиссёр, сценарист, продюсер. Известен как один из основателей жанра спагетти-вестерн.

Биография

Серджо Леоне родился в кинематографической семье. Его отец Винченцо Леоне был режиссёром (снимал фильмы под псевдонимом Роберто Роберти), мать Биче Валериан — актрисой.

«Колосс Родосский»

Первые работы Леоне в кино связаны с жанром пеплума. Леоне начал карьеру в кино как помощник режиссёра, в этом качестве он участвовал в таких крупнобюджетных пеплумах, как «Камо грядеши» (1951) и «Бен-Гур» (1959). В 1958 году он попробовал себя как сценарист и в дальнейшем выступал сценаристом всех своих режиссёрских работ.

В 1959 году Марио Боннар, снимавший фильм «Последние дни Помпеи», заболел, и доснимать фильм предложили Леоне, который был помощником режиссёра. Однако в титрах «Последних дней…» Леоне не был указан, и его настоящим дебютом как режиссёра можно назвать фильм 1961 года «Колосс Родосский». Фильм был снят полностью на французском языке, тем не менее все авторы сценария были из Италии, а режиссёр вовсе почти не знал французского и пользовался переводчиками. На этом настояли основные инвесторы фильма.

В интервью Серджо Леоне всегда говорил, что сделал «Колосс Родосский» лишь для того, чтобы оплатить медовый месяц в Испании:К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан) в 1960 году Леоне не только дебютировал в кино, но и женился.

Долларовая трилогия

«За пригоршню долларов»

В начале 1960-х годов Леоне переключил внимание с исторического жанра на вестерны. Сюжет его первого вестерна «За пригоршню долларов» (1964) был основан на сюжете фильма японского режиссёра Акиры Куросавы «Телохранитель». Леоне перенёс действие из Японии на Дикий Запад, а главного героя сделал из самурая (в фильме Куросавы его играл Тосиро Мифунэ) вольным стрелком. На роль главного героя приглашались Чарльз Бронсон и Генри Фонда, ранее снимавшиеся в вестернах, но они оба отказались. В итоге главную роль сыграл малоизвестный тогда американский актёр Клинт Иствуд. Фильм, снятый в Испании, с итальянскими актёрами, с музыкой Эннио Морриконе положил начало спагетти-вестернам. Фильм также и открыл эпоху популярности «спагетти-вестернов» и определил многие их характерные черты. В частности, эти фильмы представляют собой скорее кинематографические притчи, нежели реалистические произведения. Подчёркнутая фантастическая меткость персонажей, перенос акцента с сюжетной логики на эффектный зрительный ряд, эпическая цельность характеров и другие моменты позволяют чётко отличить их от вестернов американского производства, которые воспринимались аудиторией как претендующие на реалистичность, в то время как у вестернов Серджио Леоне такой претензии нет.

Будучи достаточно точным сюжетным ремейком «Телохранителя» Куросавы, фильм в то же время никак не ссылался на первоисточник. Это вызвало судебный иск со стороны Куросавы о защите авторских прав. В письме Леоне японский режиссёр написал: «Это очень хороший фильм, но это мой фильм». Судебное разбирательство создатели фильма проиграли и были вынуждены выплатить компенсацию в размере 100 тысяч долларов и 15 % от всех кассовых сборов фильма, а также уступить права на прокат фильма в Японии, Южной Корее и на Тайване.

Скоро последовали два продолжения фильма — «На несколько долларов больше» и «Хороший, плохой, злой». В них, помимо Иствуда, сыграл другой американский актёр — Ли Ван Клиф. Все три фильма, объединённые одним главным героем, «Человеком без имени», получили название «Долларовая трилогия».

«На несколько долларов больше»

Следующий фильм трилогии — «На несколько долларов больше» — вышел в том же году, что и «За пригоршню долларов». В центре фильма — два «охотника за головами» разыскиваемых на Диком Западе бандитов, отставной полковник армии конфедератов, Дуглас Мортимер (его играет Ли Ван Клиф), и мастерски орудующий пистолетом одной рукой блондин по прозвищу Однорукий (Manco; его играет Клинт Иствуд). Их пути пересекаются во время охоты за Индийцем — бежавшим из тюрьмы главарём банды, который осуществляет ограбление банка в Эль-Пасо. Этому персонажу свойственны пристрастие к марихуане, немотированные приступы хохота и безумный взгляд, сопровождающий воспоминания о некогда учинённой им зверской расправе над семейной парой. Пропущенный через фильм музыкальный мотив звона карманных часов намекает на то, что та девушка, память об изнасиловании и самоубийстве которой жжёт душу Индийца, приходилась полковнику сестрой. В конце фильма «охотники за головами» достигают своей цели — Индиец убит, Однорукий получает обещанную награду, а полковник Мортимер — удовлетворение от мести за честь и жизнь сестры.

Съёмки проходили в окрестностях Альмерии, где сохранились декорации, построенные для съёмок. Интерьерные сцены были сняты в Риме на студии «Чинечитта». После выхода фильма на экраны продюсер «За пригоршню долларов» подал на его создателей в суд, требуя компенсации за использование фигуры героя Клинта Иствуда из первой ленты «долларовой трилогии». Суд посчитал, что тождество героев Иствуда в этих фильмах нельзя считать установленным и отказал в иске. Между тем герой Иствуда в «На несколько долларов больше» носит то же самое пончо, что и Джо в предыдущей ленте Леоне (видны даже залатанные дырки от пуль). Одного из второстепенных персонажей (горбун из банды Индийца) сыграл знаменитый немецкий актёр Клаус Кински.

«Хороший, плохой, злой»

Последний фильм «долларовой трилогии» был снят в 1966 году и был назван «Хороший, плохой, злой». После выхода на экраны в 1966 году фильм был воспринят неоднозначно в связи с обилием эпизодов пыток и насилия, а также циничностью и аморальностью главных действующих лиц.

Фильм получил существенно больший бюджет, чем первые два фильма «долларовой» трилогии. Только Клинт Иствуд за участие в съёмках получил 250 тысяч долларов (не считая процента от сборов) — сделка, на которую Леоне пошёл крайне неохотно. Съёмки велись в пустыне Табернас (Испания).

Режиссёр вспоминает, что ставил перед собой задачу показать абсолютную абсурдность войны и принципиальное отсутствие в ней «благих побуждений». В одном из интервью он признался, что все три главных героя воплощают разные стороны его личности. Роль Туко первоначально предполагалось отдать Джану Марии Волонте, однако Леоне счёл природный комизм Уоллаха более подходящим для этой роли. Они много импровизировали на съёмочной площадке и стали друзьями.

В «Хорошем, плохом, злом» художественные приёмы раннего Леоне — как, например, крупные планы лиц героев и продолжительные ретардации — достигли нового уровня. Характерно то, что за первые десять минут фильма не произносится ни одного слова. С целью сокращения хронометража ряд снятых сцен был исключен из окончательной версии; их можно увидеть на DVD 2004 года.

«Однажды на Диком Западе»

Следующий спагетти-вестерн «Однажды на Диком Западе» (1968), был снят при участии американской компании «Paramount Pictures». В нём снимались актёры Чарльз Бронсон и Генри Фонда, а главную женскую роль сыграла Клаудиа Кардинале. В написании сценария участвовали Дарио Ардженто и Бернардо Бертолуччи.

«За пригоршню динамита»

В 1971 году режиссёр снял фильм «За пригоршню динамита». В драме, действие которой происходит во время Мексиканской революции, снимались Джеймс Кобурн в роли ирландского революционера и Род Стайгер в роли мексиканского бандита.

После этого фильма Леоне занялся продюсированием фильмов, иногда выступая в них режиссёром отдельных сцен, как в пародийных вестернах «Меня зовут Никто» и «Гений, два земляка и птенчик» с Теренсом Хиллом в главной роли.

«Однажды в Америке»

Следующий фильм Леоне-режиссёра вышел только в 1984 году. Им стала сага «Однажды в Америке», рассказывающая о том, как еврейская компания нью-йоркских мальчишек (главарей сыграли Роберт Де Ниро и Джеймс Вудс) превратилась в серьёзную гангстерскую группировку.

Фильм был доснят в 1984 году и частично был основан на автобиографическом произведении Хэрри Грэя. Фильм в форме комбинирования сцен из различных временных отрезков (ретроспектива, флэшбек) рассказывает историю нескольких друзей-гангстеров, встретившихся в начале двадцатого века в еврейском квартале Нью-Йорка и разбогатевших во времена «сухого закона» в США в 1930-х. Фильм построен как переплетение трёх временных (1920-е, 1930-е и 1960-е годы) и двух смысловых сюжетных линий.

Последняя режиссёрская работа Леоне получила 11 наград и 5 номинаций.

Первоначально Леоне вдохновила автобиографическая новелла «The Hoods» (The Hoods = The Neighbourhoods = «трущобы» или «соседские предместья», однако на русском языке известна под названием «Гангстеры») Хэрри Грэя (на добывание авторских прав на неё у режиссёра ушли годы), но затем, по мере роста масштабности замысла, он привлёк в ряды сценаристов Нормана Мэйлера и Стюарта Камински. В результате в ходе работы над фильмом 10-часовой отснятый материал был урезан до 6 часов. Поначалу Серджо хотел выпустить свою картину в виде двух трёхчасовых серий, но киностудия не оценила этой идеи. До нынешнего объёма фильм сократил новый монтажёр, Зак Стэнберг, специально приглашённый для этой цели в съёмочную группу.

Смерть

Последние 15 лет жизни Леоне планировал снять масштабный фильм о блокаде Ленинграда во время Второй мировой войны. Рабочее название картины было «900 дней». Во второй половине 1980-х проект уже возможно было реализовать таким, каким его видел режиссёр. Леоне собирался провести съёмки в Советском Союзе, однако планам не было суждено сбыться. В марте 1989 года он приезжал в СССР для переговоров по проекту будущей картины, но уже 30 апреля, вернувшись в Рим, Серджио Леоне умер от инфаркта миокарда у телевизора.

Режиссёр до конца жизни был женат на Карле Леоне, у супругов было трое детей: дочери Франческа и Рафаэлла, сын Андреа.

Перевёл на итальянский язык роман Юрия Домбровского «Факультет ненужных вещей»

Влияние

Кинематограф Серджо Леоне оказал значительное влияние на работы многих режиссёров из разных стран. Как заметил критик, «его стилистические особенности сейчас твёрдо закреплены в словаре кинематографических клише» (his stylistic traits are now firmly entrenched in the lexicon of cinematic clichés). Дарио Ардженто, работавший с Леоне на фильме «Однажды на Диком Западе», говорил: «Серджо Леоне научил меня видеть важность конкретных, простых вещей». Леоне является одним из любимых режиссёров Джона Ву. Квентин Тарантино после выхода «Убить Билла» признавался: «Мне всегда хотелось буквально процитировать Серджо Леоне ещё прежде, чем я вообще начал что-то ставить. И мои мексиканские заморочки всегда были осовремененными, но неприкрытыми версиями из фильмов Леоне. А теперь цитирую его, так сказать, по-японски». Роберт Родригес назвал один из своих фильмов «Однажды в Мексике» — очевидная аллюзия на названия фильмов итальянского режиссёра.

Фильмография

Режиссёр

• 1961 — Колосс Родосский / Il Colosso di Rodi
• 1964 — За пригоршню долларов / Per un pugno di dollari
• 1965 — На несколько долларов больше / Per qualche dollaro in più
• 1966 — Хороший, плохой, злой / Il buono, il brutto, il cattivo
• 1968 — Однажды на Диком Западе / C’era una volta il West
• 1971 — За пригоршню динамита / Giù la testa
• 1984 — Однажды в Америке / C’era una volta in America

Сорежиссёр

• 1954 — Украли трамвай / Hanno rubato un tram (в титрах не указан)
• 1959 — Последние дни Помпеи / Gli ultimi giorni di Pompei (в титрах не указан)
• 1962 — Да здравствует музыка / Il cambio della guardia
• 1975 — Гений, два земляка и птенчик / Un genio, due compari, un pollo

Сценарист

• 1958 — Афродита, богиня любви / Afrodite, dea dell’amore
• 1959 — В знаке Рима / Nel segno di Roma
• 1959 — Последние дни Помпеи / Gli ultimi giorni di Pompei
• 1961 — Семь вызовов / Le sette sfide
• 1961 — Колосс Родосский / Il Colosso di Rodi
• 1961 — Ромул и Рем / Romolo e Remo
• 1964 — За пригоршню долларов / Per un pugno di dollari
• 1965 — На несколько долларов больше / Per qualche dollaro in piu
• 1966 — Хороший, плохой, злой / Il buono, il brutto, il cattivo
• 1968 — Однажды на Диком Западе / C’era una volta il West
• 1971 — За пригоршню динамита / Giù la testa
• 1973 — Меня зовут Никто / Il mio nome è Nessuno
• 1984 — Однажды в Америке / C’era una volta in America
• 1986 — Великий / Troppo forte

Продюсер

• 1973 — Меня зовут Никто / Il mio nome è Nessuno
• 1975 — Гений, два земляка и птенчик / Un genio, due compari, un pollo
• 1978 — Кот / Il gatto
• 1979 — Игрушка (фильм) / Il giocattolo
• 1980 — Красивый мешок / Un sacco bello
• 1981 — Белый, красный и тёмно-зелёный / Bianco, rosso e Verdone
• 1986 — Великий / Troppo forte

Награды

• 1972 — премия «Давид ди Донателло» как лучшему режиссёру («За пригоршню динамита»)
• 1985 — премия Итальянского национального синдиката киножурналистов как лучшему режиссёру («Однажды в Америке»)
• 1985 — премия Kinema Junpo Awards за лучший фильм на иностранном языке («Однажды в Америке»)

Ссылки

• [www.kinopoisk.ru/level/4/people/156585/ Серджо Леоне на «Кинопоиске»]
• Серджо Леоне (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [www.sensesofcinema.com/2002/great-directors/leone/ Серджио Леоне на сайте «Senses of Cinema»]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Леоне, Серджо

Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…


В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.
– Государь! Государь! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
– Господа! – сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно человеческий и тронутый голос государя, который говорил: – Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать – время всего дороже…
Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания.
– Да, всего дороже… царское слово, – рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил:
– И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.
Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его.
На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали.



Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии.
Теперь деятели 1812 го года давно сошли с своих мест, их личные интересы исчезли бесследно, и одни исторические результаты того времени перед нами.
Но допустим, что должны были люди Европы, под предводительством Наполеона, зайти в глубь России и там погибнуть, и вся противуречащая сама себе, бессмысленная, жестокая деятельность людей – участников этой войны, становится для нас понятною.
Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению своих личных целей, содействовать исполнению одного огромного результата, о котором ни один человек (ни Наполеон, ни Александр, ни еще менее кто либо из участников войны) не имел ни малейшего чаяния.
Теперь нам ясно, что было в 1812 м году причиной погибели французской армии. Никто не станет спорить, что причиной погибели французских войск Наполеона было, с одной стороны, вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны, характер, который приняла война от сожжения русских городов и возбуждения ненависти к врагу в русском народе. Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь кажется очевидным), что только этим путем могла погибнуть восьмисоттысячная, лучшая в мире и предводимая лучшим полководцем армия в столкновении с вдвое слабейшей, неопытной и предводимой неопытными полководцами – русской армией; не только никто не предвидел этого, но все усилия со стороны русских были постоянно устремляемы на то, чтобы помешать тому, что одно могло спасти Россию, и со стороны французов, несмотря на опытность и так называемый военный гений Наполеона, были устремлены все усилия к тому, чтобы растянуться в конце лета до Москвы, то есть сделать то самое, что должно было погубить их.
В исторических сочинениях о 1812 м годе авторы французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план скифской войны заманивания Наполеона в глубь России, и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий. Но все эти намеки на предвидение того, что случилось, как со стороны французов так и со стороны русских выставляются теперь только потому, что событие оправдало их. Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти были бы забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому забытых. Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много предположений, что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые скажут: «Я тогда еще сказал, что это так будет», забывая совсем, что в числе бесчисленных предположений были делаемы и совершенно противоположные.
Предположения о сознании Наполеоном опасности растяжения линии и со стороны русских – о завлечении неприятеля в глубь России – принадлежат, очевидно, к этому разряду, и историки только с большой натяжкой могут приписывать такие соображения Наполеону и его маршалам и такие планы русским военачальникам. Все факты совершенно противоречат таким предположениям. Не только во все время войны со стороны русских не было желания заманить французов в глубь России, но все было делаемо для того, чтобы остановить их с первого вступления их в Россию, и не только Наполеон не боялся растяжения своей линии, но он радовался, как торжеству, каждому своему шагу вперед и очень лениво, не так, как в прежние свои кампании, искал сражения.
При самом начале кампании армии наши разрезаны, и единственная цель, к которой мы стремимся, состоит в том, чтобы соединить их, хотя для того, чтобы отступать и завлекать неприятеля в глубь страны, в соединении армий не представляется выгод. Император находится при армии для воодушевления ее в отстаивании каждого шага русской земли, а не для отступления. Устроивается громадный Дрисский лагерь по плану Пфуля и не предполагается отступать далее. Государь делает упреки главнокомандующим за каждый шаг отступления. Не только сожжение Москвы, но допущение неприятеля до Смоленска не может даже представиться воображению императора, и когда армии соединяются, то государь негодует за то, что Смоленск взят и сожжен и не дано пред стенами его генерального сражения.
Так думает государь, но русские военачальники и все русские люди еще более негодуют при мысли о том, что наши отступают в глубь страны.
Наполеон, разрезав армии, движется в глубь страны и упускает несколько случаев сражения. В августе месяце он в Смоленске и думает только о том, как бы ему идти дальше, хотя, как мы теперь видим, это движение вперед для него очевидно пагубно.
Факты говорят очевидно, что ни Наполеон не предвидел опасности в движении на Москву, ни Александр и русские военачальники не думали тогда о заманивании Наполеона, а думали о противном. Завлечение Наполеона в глубь страны произошло не по чьему нибудь плану (никто и не верил в возможность этого), а произошло от сложнейшей игры интриг, целей, желаний людей – участников войны, не угадывавших того, что должно быть, и того, что было единственным спасением России. Все происходит нечаянно. Армии разрезаны при начале кампании. Мы стараемся соединить их с очевидной целью дать сражение и удержать наступление неприятеля, но и этом стремлении к соединению, избегая сражений с сильнейшим неприятелем и невольно отходя под острым углом, мы заводим французов до Смоленска. Но мало того сказать, что мы отходим под острым углом потому, что французы двигаются между обеими армиями, – угол этот делается еще острее, и мы еще дальше уходим потому, что Барклай де Толли, непопулярный немец, ненавистен Багратиону (имеющему стать под его начальство), и Багратион, командуя 2 й армией, старается как можно дольше не присоединяться к Барклаю, чтобы не стать под его команду. Багратион долго не присоединяется (хотя в этом главная цель всех начальствующих лиц) потому, что ему кажется, что он на этом марше ставит в опасность свою армию и что выгоднее всего для него отступить левее и южнее, беспокоя с фланга и тыла неприятеля и комплектуя свою армию в Украине. А кажется, и придумано это им потому, что ему не хочется подчиняться ненавистному и младшему чином немцу Барклаю.