Леонтий Махера

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Леонтий Махера (греч. Λεόντιος Μαχαιράς; ок. 1380 — 1-я пол. XV века) — средневековый кипрский хронист эпохи Лузиньянов, автор Кипрской хроники («Повести о сладкой земле Кипр») — главного источника по истории Кипрского королевства с 1190 по 1432 год.





Биография

Кипрский греческий род Махера, относившийся, очевидно, к местным феодальным семействам, перешел на службу к династии Лузиньянов, сохранив при этом православную веру и родной язык[1]. Леонтий Махера родился около 1380 года в семье весьма уважаемого при королевском дворе православного священника Ставриноса Махеры. Отец Леонтия участвовал в выборах короля Жака I де Лузиньяна в 1382 году, а старший брат Леонтия, лучник Николай Махера, участвовал в защите Киренийского замка во время Кипро-генуэзской войны 13731374 годов. Другой брат Леонтия, Пётр Махера, также находился на королевской службе: в 1402 году он участвовал в подготовке неудавшегося захвата Фамагусты, а в 1427 году принимал не последнее участие в подавлении крестьянского восстания в Лемесосе[2].

Леонтий получил приличное образование и кроме греческого хорошо знал французский язык (в Кипрской хронике Махера употребляет много французских слов). Согласно свидетельству самого Леонтия Махеры, он служил секретарем у франко-кипрского феодала Жана де Нореса[3], а позднее работал непосредственно при королевском дворе[1]. В 1426 году Леонтий Махера принимал участие в отражении нападения на Кипр египетских мамлюков, закончившегося пленением короля Януса, исполняя обязанности секретаря сира Бадина де Нореса, отвечавшего за поставки вина в военный лагерь под Хирокитией[3]. В 1432 году Леонтий Махера был послан королём Жаном II (14321458) с дипломатической миссией к турецкому бейлербею Ибрахим-беку Караманиду в Конью[1][3].

Благодаря своему нахождению при дворе Леонтий Махера хорошо знал политическую обстановку в королевстве и был очевидцем многоих значительных государственных событий. Близость ко двору давала ему отличную возможность использовать при написании хроники королевские архивы и собрания более ранних сочинений, многие из которых были в дальнейшем безвозвратно утрачены для последующих историков Кипрского королевства[1]. Сам Махера часто замечает в своей хронике, что о том или ином событии он почерпнул сведения в сочинении, хранящемся в королевском дворце[4].

Леонтий Махера умер в 1-й пол. XV века, вероятно, в период правления короля Жана II (1432—1458). Точная дата смерти Махеры, равно как и точная дата его рождения, неизвестна.

Кипрская хроника

Кипрская хроника или «Повесть о сладкой земле Кипр» Леонтия Махеры написана на кипрском диалекте греческого языка XIV—XV веков. Считается, что эта работа Махеры оказала существенное влияние на всю последующую хронистику Кипра[1]. Хроника состоит из пяти книг: в первой сжато описываются события, имевшие значение для Кипра со времён правления императора Константина Великого[3] до прибытии на остров в качестве сеньора Ги де Лузиньяна и далее более подробно до 1358 года. Вторая книга хроники посвящена периоду правления короля Пьера I де Лузиньяна (1359—1369), третья — правлению его сына Пьера II (1369—1382)[5], четвёртая — правлению короля Жака I де Лузиньяна (1382—1398)[6], пятая — правлению его сына Януса (1398—1432)[7].

Вероятно неизвестным продолжателем Леонтия Махеры была написана (или дописана) шестая книга, в которой сжато и во многом схематично рассказывает о правлении короля Жана II (1432—1458)[7] и его дочери Шарлотты. Повествование доведено до 1487 года[1]. В ней в хронологическом порядке указаны только самые важные события в королевстве того периода.

Кипрская хроника Леонтия Махеры широко использовалась поздними хронистами и переведена на несколько языков. Неполный и некачественный перевод хроники был сделан Диомедом Страмбальди на венецианский диалект итальянского языка. Использование Кипрской хроники прослеживается в хронике Франциско Амади, сведения из сочинения Махеры были заимствованы также и для написания истории Кипра Флорио Бустрона и его продолжателя Георгия Бустрона[8].

Напишите отзыв о статье "Леонтий Махера"

Примечания

Литература

  • Близнюк С. В. [www.cyprusexplorer.globalfolio.net/rus/history/maheras-povest-o-zemle-kipr/index0002.php Леонтий Махера и его хроника «Повесть о сладкой земле Кипр»] // Крестоносцы позднего средневековья: Король Кипра. Пьер I Лузиньян: Учебное пособие. — М.: Изд-во МГУ, 1999.
  • Леонтий Махера [www.cyprusexplorer.globalfolio.net/rus/history/maheras-povest-o-zemle-kipr/index0004.php Повесть о сладкой земле Кипр. Книга II.] // Крестоносцы позднего средневековья: Король Кипра. Пьер I Лузиньян: Учебное пособие. — М.: Изд-во МГУ, 1999.
  • Тивчев П. В. [www.vremennik.biz/opus/BB/35/52256 Леонтий Махера как историк Кипра] // Византийский временник. — М.: «Наука», 1973. — Т. 35. — С. 165—180.
  • Тивчев П. В. [www.vremennik.biz/opus/BB/36/52290 Леонтий Махера как историк Кипра (окончание)] // Византийский временник. — М.: «Наука», 1974. — Т. 36. — С. 122—133.

Отрывок, характеризующий Леонтий Махера

Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.


На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.