Леонтий (Лебединский)

Митрополит Леонтий<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Митрополит Московский и Коломенский
17 ноября 1891 — 1 августа 1893
Предшественник:	Иоанникий (Руднев)
Преемник:	Сергий (Ляпидевский)
Архиепископ Холмский и Варшавский
16 ноября 1875 — 17 ноября 1891
Предшественник:	Иоанникий (Горский)
Преемник:	Флавиан (Городецкий)
Архиепископ Херсонский и Одесский
2 октября 1874 — 16 ноября 1875
Предшественник:	Димитрий (Муретов)
Преемник:	Иоанникий (Горский)
Архиепископ Подольский и Брацлавский
20 декабря 1863 — 2 октября 1874
Предшественник:	Иринарх (Попов)
Преемник:	Феогност (Лебедев)
Имя при рождении:	Иван Алексеевич Лебединский
Рождение:	22 января (3 февраля) 1833(1833-02-03)
Смерть:	1 (13) августа 1893(1893-08-13) (60 лет)

Митрополит Леонтий (в миру Иван Алексеевич Лебединский; 22 января (3 февраля) 1822, село Новая Калитва, Острогожский уезд, Воронежская губерния — 1 (13) августа 1893, село Черкизово, Московская губерния) — епископ Русской православной церкви, митрополит Московский и Коломенский. Почетный член Императорского Православного Палестинского Общества.

Биография

Сын священника села Новой Калитвы, Острогожского уезда, Воронежской губернии.

Начальное образование получил в Павловском духовном училище, а среднее в Воронежской духовной семинарии, в которой кончил курс с отличным успехом в 1843 году. В этом году на публичном экзамене в семинарии присутствовал Воронежский архиепископ Антоний; он так был растроган воодушевленною речью даровитого воспитанника семинарии Ивана Лебединского, что с особенным чувством благословил его и, возложив руки на голову оратора, заметно для всех, присутствовавших на экзамене, прочитал какую-то молитву. Этот знаменательный факт был предуказанием будущего высокого назначения молодого воспитанника семинарии. В этом же году Лебединский поступил в Санкт-Петербургскую духовную академию в число студентов ХVІІ курса.

В 1847 году молодой студент перед самым окончанием академического курса постригся в монашество с именем Леонтия, 8-го июня был рукоположен в иеродиакона, а 18-го июля — в сан иеромонаха.

По окончании курса в академии молодой инок назначен был профессором и помощником ректора Санкт-Петербургской духовной семинарии, а затем в том же 1847 году инспектором и профессором богословия Киевской духовной семинарии, где и прослужил по 1852 год, когда был переведен инспектором в Киевскую духовную академию со званием экстраординарного профессора и 15 февраля 1853 году возведён в сан архимандрита.

В 1856 году архимандрит Леонтий был назначен ректором Владимирской семинарии, в 1857 году перемещён на ту же должность в Новгородскую семинарию, а с 17 мая 1859 до 5 марта 1860 года был ректором Санкт-Петербургской семинарии, будучи в то же время членом конференции духовной академии и внешнего академического правления.

И в академии, и в семинариях он оставил по себе наилучшие воспоминания как о талантливом наставнике, так и добром и авторитетном начальнике. Е. В. Барсов в 1893 году писал: ученики преосвященного Леонтия «никогда не забудут нравственный образ своего учителя, особенно не забудут те, в коих зажжена им искра огня божественного».

Достоинства ректора Санкт-Петербургской семинарии высоко оценил и митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский Григорий, человек глубокого ума и твёрдого характера, и, по его ходатайству, архимандрит Леонтий Высочайше утверждённым 5 марта 1860 года определением Св. Синода был назначен Ревельским епископом, викарием Санкт-Петербургской митрополии; 10 того же марта состоялось наречение, а 13-го хиротония его в епископа в освящённом незадолго перед тем Исаакиевском соборе.

17-го июня 1860 года скончался митрополит Григорий, и преосвященному Леонтию поручено было управление Санкт-Петербургской митрополией до прибытия нового архипастыря. Новоназначенный митрополит Исидор также оценил дарования своего викария, полюбил его и до конца жизни своей (1892 г.) сохранил к преосвященному Леонтию чувство искреннего расположения.

В августе следующего 1861 года преосвященный Леонтий послан был Св. Синодом на освящение новосозданного трудами известного протоиерея Иосифа Васильева в Париже храма во имя Александра Невского, которое совершено было им 30-го августа с большою торжественностью. Произнесенное при сем случае преосвященным Леонтием слово было переведено на французский язык и напечатано. Преосвященный Леонтий был первый русский архиерей, который побывал в Европе; он очаровал как французов, так и русскую колонию в Париже своим умом и обаятельным обращением, которое, по замечанию очевидцев, ускорило переход в православие известного учёного аббата и доктора богословия Рене-Франсуа Геттэ, умершего православным священником. В 1861 и 1862 годах преосвященный Леонтий состоял членом губернского присутствия по обеспечению духовенства Санкт-Петербургской епархии и председателем епархиального комитета по обсуждению вопросов программы Высочайше утверждённого Присутствия по делам православного духовенства, председателем историко-статистического Комитета для описания Санкт-Петербургской епархии и Комитета для рассмотрения положений о преобразовании духовных училищ.

20 декабря 1863 года преосвященный Леонтий назначен был Подольским епископом. В этой епархии он много сделал полезного. Им постепенно увеличено было содержание наставников духовной семинарии, улучшены школьный быт и обстановка воспитанников семинарии, для развития вкуса которых к церковной живописи открыт был класс иконописи. В 1864 году преосвященный Леонтий открыл в г. Каменце училище для девиц духовного звания и преобразовал Тульчинское женское училище, незадолго перед тем открытое по инициативе известного петербургского протоиерея Василия Гречулевича, впоследствии Могилёвского епископа Виталия.

С улучшением материального быта духовенства он возвысил умственный и нравственный уровень его, приложив много попечения к искоренению следов униатских особенностей из религиозной, общественной и частной жизни духовенства. Своим нравственным влиянием преосвященному Леонтию удалось значительно перевоспитать духовенство Подольской епархии, хотя в письме от 10-го ноября 1872 года к своему земляку, архиепископу Тульскому Никандру он писал, что «дух шляхетства и жидовскую меркантильность в духовенстве Подольской епархии не скоро еще выкурить можно». Для улучшения быта и просвещения народа он много потрудился в деле устройства церковных братств, приходских попечительств, церковно-приходских школ и приютов. В видах ослабления католической пропаганды, он настоял на закрытии епископской католической кафедры в Каменце и католической духовной семинарии; по его же настоянию закрыты и переданы были в православное ведомство и некоторые костёлы. При нём же и по его инициативе учреждены были эмеритура и окружные попечительства для заштатного духовенства, для вдов и сирот духовного звания.

Архипастырская деятельность Леонтия оценена была правительством по достоинству: 8-го апреля 1873 года он возведён был в звание архиепископа. От постоянной борьбы с полонизмом, иезуитизмом, от разнообразных и непосильных трудов преосвященный Леонтий, по его собственным словам, «измучился и здоровье испортил».

2 октября 1874 году преосвященный Леонтий перемещен был на Херсонскую кафедру. Послание его к пастырям и пастве Херсонской епархии от 25 декабря 1874 года представляет литературный памятник забот преосвященного о новой своей пастве.

Не успел ещё архиепископ Леонтий вполне ознакомиться с Херсонскою епархиею, начертать очень важных мероприятий, направленных к ослаблению распространившейся по епархии штунды, как 16 ноября 1875 году состоялось перемещение его в Холмско-Варшавскую епархию, в самое главное средоточие полонизма, как испытанного стража и борца за православие. И с этого времени начинается блестящий период 16-летней архипастырской деятельности преосвященного Леонтия, подробное и обстоятельное изображение которой находится в изданных П. Н. Батюшковым обширных исторических описаниях Подолии и Холмской Руси. Ему предстояла трудная и сложная задача утвердить в православной вере воссоединившихся в 1875 году униатов с православною церковью. Для этой цели и вообще для возрождения русского духа в Холмско-Варшавской епархии и утверждения православия в Привислянском крае им увеличен был состав причтов почти при всех городских церквах, восстановлено много пришедших в разрушение во времена унии православных храмов, а равно устроено много новых; возобновлены в Холме и Замостье православные братства, открыто при Варшавском кафедральном соборе Свято-Троицкое братство, Яблочинский мужской монастырь, древний памятник православия в крае, был преобразован и возведен на степень первоклассного; в посаде Лесне, во времена унии бывшем центром латинской пропаганды, устроена православная женская община. В целях возвышения умственного и нравственного уровня духовенства и авторитета его в глазах иноверцев, преосвященный Леонтий преобразовал Холмскую бывшую униатскую семинарию по образцу всероссийских православных семинарий, для которой, по его настоянию, выстроено было прекраснее здание в Холме. Здесь же вскоре открыто было духовное училище, преобразованное из бывшей причётнической школы. Архиепископ Леонтий усилил благочиннический надзор за приходским духовенством, исходатайствовал от правительства увеличение окладов жалованья духовенству. В заботах об умственном и нравственном преуспеянии народа преосвященный Леонтий восстановил церковные братства и усилил их деятельность, увеличил число церковно-приходских школ и церковно-приходских попечительств, устроил приюты при Яблочинском монастыре и Леснинской общине, усилил церковную проповедь. Восстановленное преосвященным Леонтием в 1879 году Холмское Православное Свято-Богородицкое братство для укрепления и преуспеяния православия в Холмской Руси в 1885 году впервые выпустило в свет «Холмский народный календарь» с целью вытеснить из употребления в народе составленные в латинском и польском духе польские календари.

В воздаяние выдающихся заслуг по управлению Холмско-Варшавскою епархиею преосвященный Леонтий назначен был при лестном Высочайшем рескрипте от 17 ноября 1891 года Московским митрополитом. Кратковременно было служение преосвященного Леонтия на кафедре Московской митрополии, полтора лишь года, но оно ознаменовано двумя важными событиями в церковно-общественной жизни русского народа, а именно: устройством церковно-народного чествования 500-летия со дня преставления преподобного Сергия Радонежского и фототипическим изданием всецело на средства преосвященного Леонтия Нового Завета, писанного рукою Святителя Алексия, митрополита Московского и духовного друга святого Сергия Радонежского.

Мирная кончина его последовала 1 августа 1893 года. Он был погребён в Троице-Сергиевой Лавре под сводами Успенского со­бора.

Сочинения

• «Мысли о цели жизни человеческой», статья, напечатанная в «Духе Христианина» за 1864 г.;
• «Слова, поучения и речи в дни воскресные и праздничные», впервые изданные в 1867 г., переизданные в двух томах в 1876 и 1888 гг.;
• несколько слов, не вошедших в полное собрание, напечатано отдельно;
• «Письма» его, напечатанные в «Чтениях Общества и Древностей Российских» за 1908 г. и в «Русской Старине» за 1901 г, № 8, и «Из лекций по нравственному богословию», Сергиев Посад, 1892 г.

Ссылки

• При написании этой статьи использовался материал из Русского биографического словаря А. А. Половцова (1896—1918).
• [www.vob.ru/public/vrn/obraz/12/shatalov.htm Выпускники Воронежской духовной семинарии Митрополит Московский и Коломенский Леонтий (Лебединский)] на официальном сайте Воронежской епархии

Отрывок, характеризующий Леонтий (Лебединский)

И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.


Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?
– Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.