Леон (эсминец)
«Леон» (греч. Λέων) — греческий эскадренный миноносец типа «Аэтос», принимавший участие в Балканских войнах, а также в Первой мировой и Второй мировой войнах. Строился, как и три других корабля серии, по заказу Аргентины на верфи Cammell Laird. Аргентинцы нарекли корабль Tucuman. В 1912 году все корабли серии были срочно выкуплены Грецией за 148 000 фунтов стерлингов каждый. Греция желала усилить свой военно-морской флот ввиду надвигавшихся Балканских войн.
Другими кораблями этой серии греческих эсминцев были «Аэтос», «Пантир» и «Иэракс». За этой серией эсминцев на греческом флоте закрепилось имя «звери» (греч. Θηρία). Эсминец поднял греческий флаг 19 мая 1912 года, будучи ещё в Англии и с иностранным экипажем на борту. Иностранный экипаж перегнал эсминец в Алжир, где его и другие корабли серии ожидало мобилизованное судно обеспечения «Иония» (греч.Ιωνία) с греческими экипажами на борту. При приёме незнакомого для него корабля греческий экипаж столкнулся с огромными трудностями, которые усугублялись тем, что все инструкции, надписи и документы были на испанском языке. Несмотря на это, корабль был освоен экипажем и отошёл из Алжира через 24 часа. «Звери» прибыли в Грецию сразу после начала войны[2].
В ходе Балканских войн были приобретены только основные боеприпасы (3000 снарядов). В силу того что флот не мог обеспечить эти корабли торпедами, они назывались в этот период не эсминцами, а разведывательными кораблями. Капитаном «Леона» в годы Балканских войн был коммандер (капитан 2-го ранга) И. Разикоцикас, одновременно «Леон» был флагманом эскадры разведывательных кораблей под командованием капитана Д. Папахристоса. 3/16декабря 1912 года «Леон» вместе с тремя другими «зверями» в составе греческого флота, ведомого флагманом броненосцем «Авероф» под командованием адмирала Кунтуриотиса, принял участие в греческой победе над турецким флотом у Элли.
9/22 декабря все четыре «зверя» и подводная лодка «Дельфин» приняли участие в непродолжительном морском бою, перехватив пытавшихся выйти из Дарданелл турецкий крейсер «Меджидие» и четыре турецких эсминца. В ходе этого боя «Дельфин» атаковала торпедами «Меджидие»[3]
5/18 января «Леон», патрулировавший вход в Дарданеллы, дал сигнал греческому флоту о попытке турецкого флота выйти в Эгейское море. «Звери» вместе с четырьмя греческими броненосцами и пятью эсминцами приняли участие в последовавшей греческой победе над турецким флотом у Лемноса, после которой турецкий флот не посмел более выйти из проливов[4].
В годы Первой мировой войны эсминец с опозданием был задействован в военных операциях Антанты, по причине первоначального нейтралитета Греции. Все четыре «зверя» были конфискованы союзниками в октябре 1916 года и переданы французам в ноябре, после чего находились в составе французского флота в период 1917—1918 годов.
В 1918 году корабль был возвращён Греции и принимал участие в сопровождении конвоев в Эгейском море. После капитуляции Османской империи «Леон» принял участие в патрулировании и блокаде побережья Чёрного моря от Босфора до Трапезунда.
«Леон» третьим из союзных кораблей после английского «Ментора» и итальянского «Пьемонте» вошёл 11/24 декабря 1918 года в Смирну. Кораблём командовал капитан И. Маврудис. Экипаж водрузил греческий флаг над закрытым в годы войны греческим консульством под ликующие возгласы греческого населения[5].
В 1919 году «Леон» принял участие в интервенции Антанты, в поддержку белого движения в Крыму и Украине. В ходе межсоюзнических послевоенных трений 23 апреля/6 мая 1919 года союзники в спешном порядке предоставили Греции мандат на оккупацию Смирны, чтобы опередить претензии Италии на этот регион[6].
27 апреля/10 мая 1-я греческая дивизия из восточно-македонского города Кавала была погружена на пароходы «Патрис», «Фемистокл» и 12 более маленьких судов. «Леон» вместе с греческими эсминцами «Эгли» и «Сфендони», «Логхи», «Алкион» и четырьмя английскими эсминцами сопровождали конвой на случай неприятельских действий итальянского флота[7]. Штаб 1-й дивизии при высадке в Смирне 2/15 мая располагался на «Леоне». «Леон» был первым кораблём флотилии, ошвартовавшемся в этом освобождённом для греков, оккупированном для турок городе[8].
22 декабря1921 года, находясь на якорной стоянке рядом с «Иэраксом» в Пирее, корабль получил серьёзные повреждения от взрыва глубинной бомбы, которую переносили члены экипажа «Леона». Погибли 4 члена экипажа «Леона» и 2 «Иэракса». От взрыва «Леон» полностью потерял корму до кормового орудия. После чего был произведен ремонт корабля.
В период 1925—1927 годов «Леон» прошёл модернизацию. В 1925 году в Англии его 4 твердотопливных котла и 1 котёл на мазуте были заменены на 4 котла Yarrow. Одновременно изменился и его силуэт: вместо 5 дымовых труб на корабле были установлены 2.
Эсминец принял участие во Второй мировой войне. 18 апреля 1941года, сопровождая конвой из Суды в Пирей, эсминец столкнулся с пассажирским судном «АΡΤΕΝΑ». Последовал взрыв двух глубинных бомб, в результате чего эсминец потерял корму, второй раз за 20 лет. Погибли два офицера. Эсминец остался на Крите, где был потоплен немецкой авиацией в бухте Суда 15 мая 1941 года, перед началом сражения за Крит[1].
Содержание
Предшественник
- Леон. Катер. Вошёл в состав флота в 1833 году.
Наследник
- «Леон II». Бывший американский эсминец «Элдридж», известный по фильмам «Филадельфийский эксперимент» и «Филадельфийский эксперимент 2». Вошёл в состав греческого флота в 1951 году.
Напишите отзыв о статье "Леон (эсминец)"
Примечания
- ↑ 1 2 [www.hellasarmy.gr/frame.php?id=hn ΙΣΤΟΡΙΑ ΤΩΝ ΕΛΛΗΝΙΚΩΝ ΕΝΟΠΛΩΝ ΔΥΝΑΜΕΩΝ]
- ↑ Σόλων Ν. Γρηγοριάδης, Οι Βαλκανικοί Πόλεμοι 1912—1913, εκδ. Φυτράκη 1979, σελ112
- ↑ Σόλων Ν. Γρηγοριάδης, Οι Βαλκανικοί Πόλεμοι 1912—1913, εκδ. Φυτράκη 1979, σελ130
- ↑ Σόλων Ν. Γρηγοριάδης, Οι Βαλκανικοί Πόλεμοι 1912—1913, εκδ. Φυτράκη 1979, σελ131
- ↑ Δημήτρης Φωτιάδης, Ενθυμήματα Ά, εκδ.Κέδρος 1981, σελ 171
- ↑ Δημήτρης Φωτιάδης, Σαγγάριος, Εποποιία και Καταστροφή στη Μικρά Ασία, εκδ.Φυτράκης 1974, σελ.137
- ↑ Δημήτρης Φωτιάδης, Σαγγάριος, Εποποιία και Καταστροφή στη Μικρά Ασία, εκδ.Φυτράκης 1974, σελ.144
- ↑ Δημήτρης Φωτιάδης, Σαγγάριος, Εποποιία και Καταστροφή στη Μικρά Ασία, εκδ.Φυτράκης 1974, σελ.153
Ссылки
- [www.hellenicnavy.gr/leon12_41.asp Το Α/Τ Λέων D-50 στην επίσημη ιστοσελίδα του Ελληνικού Πολεμικού Ναυτικού]
| ||||||||
Отрывок, характеризующий Леон (эсминец)
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.
Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
