Треппер, Леопольд

Леопольд Треппер
Имя при рождении:	Лейб (Лев Захарович) Трепер
Род деятельности:	разведчик
Дата рождения:	23 февраля 1904(1904-02-23)
Место рождения:	Новы-Тарг, Королевство Галиции и Лодомерии, Австро-Венгрия
Дата смерти:	19 января 1982(1982-01-19) (77 лет)
Место смерти:	Иерусалим, Израиль

Леопо́льд Тре́ппер (ивр. ‏לאופולד טרפר‏‎; в советских документах — Лев Захарович Трепер; 23 февраля 1904, Новы-Тарг, Австро-Венгрия — 19 января 1982, Иерусалим, Израиль) — советский разведчик, организатор и руководитель советской разведывательной сети в Западной Европе во время Второй мировой войны, известной как «Красная капелла». До и после работы в разведывательной службе работал журналистом и редактором в различных изданиях на идише под именем Лейб Домб (идиш ‏לײב דאָמב‏‎).

Биография

Треппер в Палестине и Франции

Леопольд Треппер родился 23 февраля 1904 года в Австро-Венгерской империи, в городе Новы-Тарг, в еврейской семье. В 1921 году переехал в город Домброва, где начал работать в еврейской прессе и взял псевдоним Домб (на идише — дуб). Посещает Краковский университет, слушает там лекции по психологии и социологии. В 1923 году принимает участие в восстании краковских рабочих.

В 1924 году, будучи членом социалистического сионистского движения Ха-шомер ха-цаир, репатриировался в Палестину, где стал одним из руководителей коммунистической партии: «Коммунистом я стал потому, что это учение отвечало моим чаяниям». За свою деятельность против британской администрации в 1929 году был выслан из Палестины. До 1932 года он находился во Франции, где работал в газете на идишe «Дэр моргн» (утро).

В СССР перед Второй мировой войной

После приезда в СССР в 1932 году Треппер поступил на факультет журналистики Коммунистического университета национальных меньшинств Запада, который закончил в 1935 году. Среди его преподавателей был Семён Диманштейн.

После окончания вуза Треппер получил распределение на работу в отдел международных связей Коминтерна, а через год был направлен оттуда в иностранный отдел ГУГБ НКВД.

В 1936 году состоялась встреча Треппера с начальником разведуправления Красной Армии Берзиным. Берзин понимал, что приход Гитлера к власти в Германии представляет собой серьёзную угрозу для Советского Союза. Поэтому он уже в то время решил создать направленную против Германии разведывательную сеть в Западной Европе. После ареста Берзина отправка Треппера за рубеж задерживалась.

Деятельность «Красной капеллы»

В декабре 1938 года его вызвали к новому начальнику разведуправления и сообщили, что план создания разведсети остается в силе. Он получил паспорт на имя канадского фабриканта Адама Миклера, был установлен шифр. Так Треппер отправился в Бельгию, где жил в Брюсселе его друг ещё по Палестине Лео Гроссфогель.

Треппер имел полномочия самостоятельно подбирать людей для создававшейся разведсети. Среди них был ряд его друзей по работе в Палестине, Франции, Бельгии, Нидерландах. Многие из них имели опыт войны в Испании.

В 1939 году из Советского Союза прибыли в Бельгию офицеры военной разведки Михаил Макаров (Карлос Аламо) и Анатолий Гуревич (Виктор Соколов, Винсент Сьерра, в разведуправлении ему дали псевдоним «Кент»).

10 мая 1940 года гитлеровские войска вторглись в Бельгию. Лео Гроссфогелю и Трепперу (Адаму Миклеру) пришлось менять документы. Специалистом по изготовлению фальшивых документов в Бельгии был Авраам Райхман. Он изготавливал поддельные паспорта для беженцев из Германии. Согласно новым документам Треппер-Миклер стал Жаном Жильбером, а Гроссфогель получил имя Пипер.

«В мае 1940 г. Бельгия была оккупирована немцами. Почувствовав угрозу ареста, Треппер бросил жену и сына на произвол судьбы и спрятался у своей любовницы Джорджии де Винтер. Отправкой его семьи в СССР занимался А.Гуревич», — пишет И. А. Дамаскин в своей книге «100 великих разведчиков».

Для прикрытия подпольной деятельности группы 13 января 1941 года в оккупированной французской столице была создана торговая фирма «Симекс», а в Брюсселе — «Симекс К°» под руководством «Кента».

В то же время Треппер установил связь с представителями компартии Франции, одновременно занимаясь организацией Сопротивления. Между тем Лео Гроссфогель и «Кент» получили важные сведения о военных приготовлениях немцев на Востоке. В мае 1941 года наряду с ценной военной и военно-экономической информацией Треппер передал Центру сведения о массированной переброске немецких войск к западной границе Советского Союза, а в июне сообщил точную дату предстоящего нападения нацистской Германии. Однако Сталин не доверял этим сведениям.

2 сентября 1942 года был арестован Авраам Райхман, а 12 ноября в Марселе — Винсенте Сьерра (выше указано, что это псевдоним Гуревича, однако в статье о нём сказано, что уже 10 ноября, после ареста французской полицией, он был передан гестапо). «Большинство участников бельгийской „Красной капеллы“ после пыток было казнено. Но самое страшное, что на многих легло незаслуженное пятно предательства как например, на К.Ефремова и М.Макарова. Велика в этом „заслуга“ Л.Треппера, оговорившего в своих послевоенных показаниях и в книге „Большая игра“ Гуревича, Ефремова, Макарова и некоторых других», — писал И. А. Дамаскин.

Современные данные не подтверждают эту версию Треппера. Тем не менее, она нашла своё отражение в российском сериале о деятельности «Красной капеллы».

24 ноября 1942 года Треппер решил в сопровождении Гилеля Каца пойти к своему зубному врачу. Там его ждали гестаповцы. Оказалось, что одна из жён подпольщиков во время следствия сказала, что «Жильбер» (Треппер) собирается посетить зубного врача. Так был арестован шеф «Красной капеллы».

Кац ждал Треппера на улице и не попал в руки гестапо. Начальник парижского гестапо Карл Гиринг торжественно сообщил Гитлеру и Гиммлеру: «Большой шеф арестован».

Раскрыв сеть радиопередатчиков «Красной капеллы», нацисты решили использовать её для дезинформации Москвы. Гиммлер хотел — ни больше ни меньше — предложить Советскому Союзу сепаратный мир. Его целью было внести раскол между СССР и его союзниками. Исполнению этого плана помешал Треппер, воспользовавшись своей связью с Москвой через французских коммунистов. В то же время были арестованы заместители Треппера Лео Гроссфогель и Кац. На допросах они мужественно молчали.

Гестаповец Берг доверял Трепперу. Он был болен, и ему требовались лекарства. Треппер сказал, что знает, где можно достать нужные Бергу лекарства, и 13 сентября 1943 года они поехали в аптеку. Треппер воспользовался этой поездкой для побега, а коммунисты помогли ему найти убежище. В 1944 году Треппер с группой участников Сопротивления участвовал в боях против отступавших гитлеровцев.

В январе 1945 года Треппер, руководитель разведгруппы в Швейцарии Шандор Радо, его заместитель Александер Фут — всего 12 человек — сели в самолёт, который отправился в Москву.

Треппер и Лубянка

Когда Треппер прибыл в Москву, он тут же попал на Лубянку. Его обвинили в связях с Берзиным, расстрелянным в 1938 году.

19 июня 1947 года «Особое совещание» осудило Треппера на 15 лет заключения, а позднее срок сократили до 10 лет.

После смерти Сталина, в 1954 году Леопольд Треппер был реабилитирован. Когда его привезли в квартиру, где жила его семья, сыновья не хотели признать его отцом: они были уверены, что их отец погиб.

Треппер в Польше

В 1957 году Треппер получил разрешение выехать с семьёй в Польшу. Там он работал директором варшавского Еврейского культурно-общественного объединения (идиш ‏ייִדישער קולטור-געזעלשאַפֿטלעכער פֿאַרבאַנד‏‎) и его издательства «Идиш Бух» (Еврейская книга, на идише) вплоть до его закрытия и был известен как Лейб Домб. После закрытия издательства властями написал книгу воспоминаний о его деятельности, которая осталась неопубликованной (как и его уже подготовленная к печати книга «Проблемы ассимиляции и национального развития в свете ленинизма»). После антиеврейской акции Гомулки Треппер в 1970 году решил уехать в Израиль, но получил отказ. Его сыновьям Мишелю, Пьеру и Эдгару разрешили уехать, но самого Треппера не выпускали. К нему в Польшу дважды приезжал французский писатель Жиль Перро, который первым написал книгу о «Красной капелле».

Борьба за выезд в Израиль. Книга «Красная капелла»

В Европе создавались «Комитеты Треппера», которые требовали разрешить Трепперу уехать. Но только в конце 1973 года Л.Треппер с женой Любой смог выехать на лечение в Лондон, откуда не вернулся в Польшу и уехал в Израиль. В 1975 году он издал на французском языке книгу «Большая игра» (Le grand jeu) и в 1978 году её авторизованную версию на идише «Красная капелла» (ди ро́йтэ капэ́ле). Исходное французское издание было переведено на иврит (1975), немецкий (1975), нидерландский (1976), шведский (1976), итальянский (1976), датский (1976), английский (1976), испанский (1977), словенский (1977), португальский (1977), финский (1977), хорватский (1977), греческий (1977), китайский (1981), русский (1989), венгерский (1990), польский языки (2012), и выдержало ряд переизданий.

Леопольд Треппер умер в Израиле в 1982 году.

Книги Леопольда Треппера

• Le grand jeu: mémoires du chef de l’Orchestre Rouge. Париж: France Loisirs, 1975.
• די רױטע קאַפּעליע (ди ройтэ капэлье). Иерусалим: Иерушолаимер алманах, 1978.
• [militera.lib.ru/memo/russian/trepper_lz01/index.html Большая игра.] Нью-Йорк: Liberty Publishing House, 1989.

Литература

• Perrault G. The red orchestra. — New York: Simon and Schuster, 1969.
• Perrault G. L'orchestre rouge. — Paris: Fayard, 1989.
• Перро Ж. Красная капелла. — М.: ЭКСМО-Пресс; Яуза, 2004.
• Колпакиди А. [И.] ГРУ в Великой Отечественной войне. — М.: Яуза; Эксмо, 2010. — 608 с. — (ГРУ). — 3000 экз. — ISBN 978-5-699-41251-8.
• Гуревич А. М. Разведка - это не игра : Мемуары советского разведчика Кента. — СПб.: Нестор, 2007. — 500 с. ([www.nlr.ru/ РНБ])
• Дамаскин И. А. 100 великих разведчиков. — М.: Вече, 2001.
• Пещерский В. Л. Красная капелла. — М.: Центрполиграф, 2000.
• Судоплатов П. А. Разведка и Кремль. — М.: Гея, 1997.

Ссылки

• [www.eleven.co.il/article/14154 Треппер Леопольд] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
• Шломо Курляндчик. [www.sem40.ru/warandpeace/military/hero/3840/ Евреи-разведчики в «Красной Капелле»]. «Еврейский камертон» // sem40.ru (10-10-2002). Проверено 6 августа 2013. [www.webcitation.org/6Ivd1uVFS Архивировано из первоисточника 17 августа 2013].

Отрывок, характеризующий Треппер, Леопольд

Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».


В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.
В последнее время в Москве эта внутренняя жизнь сделалась очень тяжела для княжны Марьи. Она была лишена в Москве тех своих лучших радостей – бесед с божьими людьми и уединения, – которые освежали ее в Лысых Горах, и не имела никаких выгод и радостей столичной жизни. В свет она не ездила; все знали, что отец не пускает ее без себя, а сам он по нездоровью не мог ездить, и ее уже не приглашали на обеды и вечера. Надежду на замужество княжна Марья совсем оставила. Она видела ту холодность и озлобление, с которыми князь Николай Андреич принимал и спроваживал от себя молодых людей, могущих быть женихами, иногда являвшихся в их дом. Друзей у княжны Марьи не было: в этот приезд в Москву она разочаровалась в своих двух самых близких людях. М lle Bourienne, с которой она и прежде не могла быть вполне откровенна, теперь стала ей неприятна и она по некоторым причинам стала отдаляться от нее. Жюли, которая была в Москве и к которой княжна Марья писала пять лет сряду, оказалась совершенно чужою ей, когда княжна Марья вновь сошлась с нею лично. Жюли в это время, по случаю смерти братьев сделавшись одной из самых богатых невест в Москве, находилась во всем разгаре светских удовольствий. Она была окружена молодыми людьми, которые, как она думала, вдруг оценили ее достоинства. Жюли находилась в том периоде стареющейся светской барышни, которая чувствует, что наступил последний шанс замужества, и теперь или никогда должна решиться ее участь. Княжна Марья с грустной улыбкой вспоминала по четвергам, что ей теперь писать не к кому, так как Жюли, Жюли, от присутствия которой ей не было никакой радости, была здесь и виделась с нею каждую неделю. Она, как старый эмигрант, отказавшийся жениться на даме, у которой он проводил несколько лет свои вечера, жалела о том, что Жюли была здесь и ей некому писать. Княжне Марье в Москве не с кем было поговорить, некому поверить своего горя, а горя много прибавилось нового за это время. Срок возвращения князя Андрея и его женитьбы приближался, а его поручение приготовить к тому отца не только не было исполнено, но дело напротив казалось совсем испорчено, и напоминание о графине Ростовой выводило из себя старого князя, и так уже большую часть времени бывшего не в духе. Новое горе, прибавившееся в последнее время для княжны Марьи, были уроки, которые она давала шестилетнему племяннику. В своих отношениях с Николушкой она с ужасом узнавала в себе свойство раздражительности своего отца. Сколько раз она ни говорила себе, что не надо позволять себе горячиться уча племянника, почти всякий раз, как она садилась с указкой за французскую азбуку, ей так хотелось поскорее, полегче перелить из себя свое знание в ребенка, уже боявшегося, что вот вот тетя рассердится, что она при малейшем невнимании со стороны мальчика вздрагивала, торопилась, горячилась, возвышала голос, иногда дергала его за руку и ставила в угол. Поставив его в угол, она сама начинала плакать над своей злой, дурной натурой, и Николушка, подражая ей рыданьями, без позволенья выходил из угла, подходил к ней и отдергивал от лица ее мокрые руки, и утешал ее. Но более, более всего горя доставляла княжне раздражительность ее отца, всегда направленная против дочери и дошедшая в последнее время до жестокости. Ежели бы он заставлял ее все ночи класть поклоны, ежели бы он бил ее, заставлял таскать дрова и воду, – ей бы и в голову не пришло, что ее положение трудно; но этот любящий мучитель, самый жестокий от того, что он любил и за то мучил себя и ее, – умышленно умел не только оскорбить, унизить ее, но и доказать ей, что она всегда и во всем была виновата. В последнее время в нем появилась новая черта, более всего мучившая княжну Марью – это было его большее сближение с m lle Bourienne. Пришедшая ему, в первую минуту по получении известия о намерении своего сына, мысль шутка о том, что ежели Андрей женится, то и он сам женится на Bourienne, – видимо понравилась ему, и он с упорством последнее время (как казалось княжне Марье) только для того, чтобы ее оскорбить, выказывал особенную ласку к m lle Bоurienne и выказывал свое недовольство к дочери выказываньем любви к Bourienne.
Однажды в Москве, в присутствии княжны Марьи (ей казалось, что отец нарочно при ней это сделал), старый князь поцеловал у m lle Bourienne руку и, притянув ее к себе, обнял лаская. Княжна Марья вспыхнула и выбежала из комнаты. Через несколько минут m lle Bourienne вошла к княжне Марье, улыбаясь и что то весело рассказывая своим приятным голосом. Княжна Марья поспешно отерла слезы, решительными шагами подошла к Bourienne и, видимо сама того не зная, с гневной поспешностью и взрывами голоса, начала кричать на француженку: «Это гадко, низко, бесчеловечно пользоваться слабостью…» Она не договорила. «Уйдите вон из моей комнаты», прокричала она и зарыдала.
На другой день князь ни слова не сказал своей дочери; но она заметила, что за обедом он приказал подавать кушанье, начиная с m lle Bourienne. В конце обеда, когда буфетчик, по прежней привычке, опять подал кофе, начиная с княжны, князь вдруг пришел в бешенство, бросил костылем в Филиппа и тотчас же сделал распоряжение об отдаче его в солдаты. «Не слышат… два раза сказал!… не слышат!»
«Она – первый человек в этом доме; она – мой лучший друг, – кричал князь. – И ежели ты позволишь себе, – закричал он в гневе, в первый раз обращаясь к княжне Марье, – еще раз, как вчера ты осмелилась… забыться перед ней, то я тебе покажу, кто хозяин в доме. Вон! чтоб я не видал тебя; проси у ней прощенья!»
Княжна Марья просила прощенья у Амальи Евгеньевны и у отца за себя и за Филиппа буфетчика, который просил заступы.
В такие минуты в душе княжны Марьи собиралось чувство, похожее на гордость жертвы. И вдруг в такие то минуты, при ней, этот отец, которого она осуждала, или искал очки, ощупывая подле них и не видя, или забывал то, что сейчас было, или делал слабевшими ногами неверный шаг и оглядывался, не видал ли кто его слабости, или, что было хуже всего, он за обедом, когда не было гостей, возбуждавших его, вдруг задремывал, выпуская салфетку, и склонялся над тарелкой, трясущейся головой. «Он стар и слаб, а я смею осуждать его!» думала она с отвращением к самой себе в такие минуты.


В 1811 м году в Москве жил быстро вошедший в моду французский доктор, огромный ростом, красавец, любезный, как француз и, как говорили все в Москве, врач необыкновенного искусства – Метивье. Он был принят в домах высшего общества не как доктор, а как равный.
Князь Николай Андреич, смеявшийся над медициной, последнее время, по совету m lle Bourienne, допустил к себе этого доктора и привык к нему. Метивье раза два в неделю бывал у князя.
В Николин день, в именины князя, вся Москва была у подъезда его дома, но он никого не велел принимать; а только немногих, список которых он передал княжне Марье, велел звать к обеду.
Метивье, приехавший утром с поздравлением, в качестве доктора, нашел приличным de forcer la consigne [нарушить запрет], как он сказал княжне Марье, и вошел к князю. Случилось так, что в это именинное утро старый князь был в одном из своих самых дурных расположений духа. Он целое утро ходил по дому, придираясь ко всем и делая вид, что он не понимает того, что ему говорят, и что его не понимают. Княжна Марья твердо знала это состояние духа тихой и озабоченной ворчливости, которая обыкновенно разрешалась взрывом бешенства, и как перед заряженным, с взведенными курками, ружьем, ходила всё это утро, ожидая неизбежного выстрела. Утро до приезда доктора прошло благополучно. Пропустив доктора, княжна Марья села с книгой в гостиной у двери, от которой она могла слышать всё то, что происходило в кабинете.
Сначала она слышала один голос Метивье, потом голос отца, потом оба голоса заговорили вместе, дверь распахнулась и на пороге показалась испуганная, красивая фигура Метивье с его черным хохлом, и фигура князя в колпаке и халате с изуродованным бешенством лицом и опущенными зрачками глаз.
– Не понимаешь? – кричал князь, – а я понимаю! Французский шпион, Бонапартов раб, шпион, вон из моего дома – вон, я говорю, – и он захлопнул дверь.
Метивье пожимая плечами подошел к mademoiselle Bourienne, прибежавшей на крик из соседней комнаты.
– Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez vous, je repasserai demain, [желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел.
За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:
– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.