Леопольд I (император Священной Римской империи)

Леопольд I Leopold I<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Император Священной Римской империи
18 июля 1658 — 5 мая 1705
Коронация:	18 июля 1658
Предшественник:	Фердинанд III
Преемник:	Иосиф I
Король Чехии
9 июля 1654 — 5 мая 1705
Предшественник:	Фердинанд IV
Преемник:	Иосиф I
до 1658 — титулярный король
Король Венгрии
9 июля 1654 — 5 мая 1705
Предшественник:	Фердинанд IV
Преемник:	Иосиф I
до 1658 — титулярный король
Рождение:	9 июня 1640(1640-06-09) Вена
Смерть:	5 мая 1705(1705-05-05) (64 года) Вена
Место погребения:	Императорский склеп
Род:	Габсбурги
Отец:	Фердинанд III
Мать:	Мария Анна Испанская
Супруга:	1-я жена: Маргарита Тереза Испанская 2-я жена: Клавдия Фелисита Австрийская 3-я жена: Элеонора Нойбургская
Дети:	от 1-го брака: Фердинанд Венцель, Мария Антония, Иоганн Леопольд, Мария Анна от 2-го брака: Анна Мария, Мария Жозефа от 3-го брака: Иосиф I, Мария Елизавета, Мария Анна, Мария Тереза, Карл VI, Мария Йозефа, Мария Мадлена
Награды:

Леопольд I (нем. Leopold I.; 9 июня 1640 — 5 мая 1705) — император Священной Римской империи с 18 июля 1658 года, король Венгрии с 27 июня 1655 года, король Чехии с 14 сентября 1656 года, второй сын императора Фердинанда III и Марии Анны Испанской.

Царствование Леопольда I отмечено острым соперничеством с Людовиком XIV за гегемонию в Европе. В его правление турки безуспешно осаждали Вену и было начато освобождение от них Венгрии. В целом Леопольду удалось укрепить империю, стоявшую после Вестфальского мира на грани развала.

Биография

Родился 9(25) июня 1640 года, воспитывался сначала у иезуитов для принятия духовного сана, но после смерти старшего брата, Фердинанда IV (1654), сделался наследником австрийских земель и был провозглашен королём венгерским и чешским. После смерти отца (1657) Леопольд I, несмотря на все интриги Людовика XIV, желавшего добиться императорской короны, был избран в германские императоры и коронован 18 июля 1658 года благодаря особенно содействию курфюрста Фридриха-Вильгельма Бранденбургского.

Он любил и поощрял занятия историей и естественными науками, покровительствовал музыкантам, будучи сам талантливым композитором-любителем, основал университеты в Инсбруке, Ольмюце и Бреслау; Леопольдовское общество естествоиспытателей сохраняет его имя. После смерти эрцгерцога Сигизмунда Франца Тирольского (1665) Леопольд I приобрёл графство Тироль и выкупил у Польши силезские княжества Оппельн и Ратибор, заложенные ей Фердинандом III.

Его внешняя политика проходила в условиях соперничества с французским королём Людовиком XIV, приходившимся Леопольду двоюродным братом. Леопольд был некрасив. Он очень редко выезжал за пределы австрийских владений. Сильные политики долго не задерживались при дворе императора. В 1670 году, возможно под влиянием своей первой жены-испанки, изгнал евреев из Вены.

Участие в войнах

Нерешительный и склонный к депрессиям Леопольд I был искренним сторонником мира, но обстоятельства вовлекли его в многолетние войны. На Прессбургском сейме ему удалось закрепить за собой Венгрию, но его крайняя нетерпимость выразилась в жестоком преследовании венгерских кальвинистов.

Вместе с королём польским и курфюрстом бранденбургским он принимал участие в войне с Карлом Х Шведским и его союзником, Георгом Ракоци Семиградским. Вмешательство Турции в смуты Семиградья вовлекло венский двор в войну с Портой. В 1663 году турки ворвались в Венгрию, но были разбиты генералом Раймундом Монтекукколи в битве при Сентготтхарде (1664). Не воспользовавшись этой победой, император Вашварским перемирием закрепил за Портой Гроссвардейн и Нейгейзель.

Война вскоре возобновилась; протестантская национальная партия подняла мятеж (1678—1682), и призванные ею на помощь турки в 1683 году дошли до Вены, которую осаждали с 14 июля по 12 сентября. От разгрома Австрия была спасена лишь победой при Каленберге близ Вены (12 сентября 1688 года). Леопольд I перешел к наступательным действиям, увенчавшимся Карловицким миром.

Из войн его с Людовиком XIV первая (1672—1679) и вторая (1688—1697) были неудачны для Австрии. Более счастлива для неё была третья война — война за испанское наследство, в которой битва при Гохштедте была последним блестящим триумфом Леопольда I, принужденного в то же время бороться с новым восстанием венгров под руководством Ференца II Ракоци.

Семья

Леопольд I был женат трижды. В 1666 году Леопольд I женился на племяннице, испанской инфанте Маргарите Терезе (1651—1673), дочери короля Филиппа IV и своей собственной сестры Марианны Австрийской. Из четырех детей выжила только одна дочь:

• Фердинанд Венцель (1667—1668)
• Мария Антония (1669—1692), эрцгерцогиня Австрийская, жена курфюрста Максимилиана II Эмануэля
• Иоганн Леопольд (1670)
• Мария Анна (1672)

В 1673 году Леопольд женился на Клавдии Фелицитате, эрцгерцогине Австрийской (1653—1676). У них родились две дочери, умершие во младенчестве:

• Анна Мария (1674—1674)
• Мария Йозефа (1675—1676)

В 1676 году он женился третий раз на Элеоноре Нойбургской (1655—1720), дочери Филиппа Вильгельма Нойбургского, с которой имел десять детей, из которых выжили семеро:

• Иосиф (1678—1711), будущий император Иосиф I
• Мария Елизавета (1680—1741), штатгальтер Австрийских Нидерландов,
• Мария Анна (1683—1754), королева Португалии, замужем за королём Португалии Жуаном V,
• Мария Тереза (1684—1696),
• Карл (1685—1740), будущий император Карл VI,
• Мария Йозефа (1687—1703),
• Мария Магдалена (1689—1743).
• Мария Маргарита (1690—1691)

Литература

Напечатана его переписка на итал. языке с патером Марко д’Авиано (Грац, 1878).

• Baumstark, «Kaiser Leopold I» (Фрейберг, 1873).
• Scheichl, «L. I und die oesterreichische Politik 1667-68» (Лпц., 1888).
• в сборнике Онкена — Erdmansdörffer, «Deutsche Geschichte 1648—1740» (Б., 1892-94).
• Maria Goloubeva, The Glorification of Emperor Leopold I in Image, Spectacle and Text (Mainz, 2000) (Veröffentlichungen des Instituts für Europäische Geschichte. Abteilung für Universalgeschichte, 184).
• Jutta Schumann, Die andere Sonne. Kaiserbild und Medienstrategien im Zeitalter Leopolds I (Berlin, 2003) (Colloquia Augustana, 17).

Императоры Священной Римской империи (до Оттона I — «Императоры Запада») (800—1806)

800 814 840 843 855 875 877 881 887 891    Карл I Людовик I  —  Лотарь I Людовик II Карл II  —  Карл III  —

891 894 898 899 901 905 915 924 962 973 983    Гвидо Ламберт Арнульф  —  Людовик III  —  Беренгар I  —  Оттон I Оттон II

983 996 1002 1014 1024 1027 1039 1046 1056 1084 1105 1111 1125 1133 1137 1155     —  Оттон III  —  Генрих II  —  Конрад II  —  Генрих III  —  Генрих IV  —  Генрих V  —  Лотарь II  —

1155 1190 1197 1209 1215 1220 1250 1312 1313 1328 1347 1355 1378 1410    Фридрих I Генрих VI  —  Оттон IV  —  Фридрих II  —  Генрих VII  —  Людвиг IV  —  Карл IV  —

1410 1437 1452 1493 1508 1519 1530 1556 1564 1576 1612 1619 1637    Сигизмунд — Фридрих III — Максимилиан I — Карл V Фердинанд I Максимилиан II Рудольф II Матвей Фердинанд II

1637 1657 1705 1711 1740 1742 1745 1765 1790 1792 1806    Фердинанд III Леопольд I Иосиф I Карл VI  —  Карл VII Франц I Стефан Иосиф II Леопольд II Франц II

Каролинги — Саксонская династия — Салическая династия — Гогенштауфены — Виттельсбахи — Габсбурги

Отрывок, характеризующий Леопольд I (император Священной Римской империи)

– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.
– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.
Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…


В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.