Леса Пиренейского полуострова

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Леса Пиренейского полуострова — группа экосистем, расположенная на территории Пиренейского полуострова. Подразделены на два природных ареала. Каждый из них отличается характерной флорой, но, при этом, многие виды произрастают в обоих группах. Группы оказывают друг на друга взаимное влияние, что делает их границы размытыми и неопределенными. В результате этого появилось множество промежуточных территорий, в которой многие виды нашли оптимальную для себя среду.

Согласно исследованию Испанского общества лесных наук, опубликованному в сентябре 2009 г., лесной фонд Испании составлен около 17 804 миллионами деревьев и растет со скоростью 284 миллиона новых деревьев в год.[1]

Испания — вторая страна Евросоюза по площади лесного фонда (26,27 миллионов гектаров, в том числе, 57 % лесного покрова и 43 % средиземноморского кустарника). Швеция занимает первое место (30,9 миллионов гектаров, 75 %); Финляндия — третье (23,3 миллионов гектаров); за ней следуют Франция 17,3 миллионов гектаров), Германия и Италия (119,2 миллионов).[2][3]





Происхождение и характеристики

В силу биоисторических, географических, геологических и орографических условий флора полуострова близка к флорам других средиземноморских стран Европы (таких как Греция и Италия) и характеризуется большим разнообразием. Её составляют около 8 000 видов растений, многие из которых можно найти только в Иберии (эндемики).

В прошлом средиземноморский регион был подвержен значительным климатическим переменам, которые отразились на его растительности, а также сильным колебаниям уровня моря и относительном положении евразийской и африканской литосферных плит. Временная изоляция видов вследствие колебаний уровня моря и периодических ледниковых периодов, отразилась на повышении биоразнообразия.

По мере того, как менялся климат, флора Пиренейского полуострова, являющегося мостом между Африкой и Европой, обогащалась степными, термофильными, ксерофильными, орофильными, бореально-альпийскими и другими видами растений, многие из которых выживали впоследствии, находя убежище в горных хребтах — поднимаясь на более высокие пояса, когда климат теплел, и спускась, когда он охлаждался. С другой стороны, геологическая сложность большинства иберийских горных систем (в частности, Бетских, Иберийских и Пиренейских гор) повысила в еще большей степени разнообразие сред обитания. В совокупности все эти факторы отражаются на богатстве и разнообразии современной иберийской флоры.

Евросибирская группа

Близость океана обуславливает влажный климат и мягкие температуры этого региона, его умеренно-холодные зимы и слабо выраженный сухой сезон. Занимает он всю приатлантическую территорию: север Португалии, Галисию, Астурию, Кантабрию, Страну Басков, северо-западную Наварру, западные и центральные Пиренеи. Тем не менее, отдельные сообщества и виды этого региона встречаются также и во внутренних районах, особенно в северной и западной половинах полуострова.

Характерны для этого региона листопадные леса. На свежих и глубоких почвах низин произрастают скальный (Quercus petraea) и черешчатый (Quercus robur) дуб, ясень Fraxinus excelsior и лещина. На горных высотах распространены буки, а в Пиренеях иногда встреается пихта Abies alba. Эти леса произрастают на прохладных и глубоких почвах, на склонах не очень высоких гор. Влияние Средиземноморья сказывается в присутствии каменного дуба и лавра на горных гребнях и теплых склонах, особенно на наиболее сухих известковых почвах.

Человеческое вмешательство превратило многие из этих лесов в пастбища, по краям которых сохранились остатки первичных кустарников и лесов. Живая каемка, которая окружает луга и расчищенные поляны, состоит из диких роз, ежевики, терна, боярышника и других более или менее колючих кустарников, а также заросли ракитника или ретамы. Далее перечислены основные лесообразующие виды этого региона.

Бук

Буковый лес — типичный атлантический лес, характерный для горных высот иберийской евросибирской области. Располагается на высотах от 800 до 1500 м над ур. м., на прохладных и более-менее богатых почвах (как известковых, так и кремнистых), как правило, сильно закисленных, вследствие интенсивной промывки. Плотная тень бука мешает, в большинстве случаев, росту других древесных и даже травянистых видов, то объясняет скудность подлеска в этих образованиях.

Несмотря на то, что они типичны для атлантического побережья, эти леса можно встретить и в центральных районах полуострова: под Монкайо, в лесах Техера Негра (Сомосьерра-Айльон) и Монтехо-де-ла-Сьерра в провинции Мадрид, где они находят нужные им условия в ложбинах и на тенистых склонах. Буковое лесовосстановление очень затруднительно в этих краях, поэтому, как правило, после их сведения, на их месте произрастает пиренейский дуб. Отдельного упоминания заслуживает лес Ирати (в наваррских Пиренеях) — один из крупнейших буково-еловых лесов в Европе, приблизительная площадь которого составляет 17 000 га.

Дуб

Дуб, особенно черешчатый Quercus robur, — наиболее распространенный вид в атлантическом регионе. Дубовый лес — типичное лесное образование нижних поясов, до 600 м высоты. Выше дубов подменяют буки, а в долинах — ясени и лещина. Скальный дуб Quercus petraea растет, как второстепенная порода, в центральных регионах полуострова и на более возвышенных землях. Пиренейский дуб встречается чаще в областях с наиболее выраженным континентальным климатом.

Высоты, на которых произрастает дуб, — самые подходящие для пастбищ и земледелия, вследствие чего они сильно подвержены человеческому воздействию. Зачастую эти породы растут в примеси с каштанами и березами. При деградации, дубовый лес заменяют сначала заросли ракитника и колючего кустарника, а затем — вересковые и улекс. Изначально черешчатый дуб занимал большую часть территории, которая в настоящее время принадлежит сосновым и эвкалиптовым лесами.

Береза

В приатлантических провинциях березы произрастают в виде островков или перелесков, у подножия уступов или на лужайках посреди буковых лесов, на наиболее бедных и закисленных почвах, в сопровождении осин и рябины. Иногда березы занимают собственный ярус — над буковыми землями, на горных высотах кремнистых территорий. При этом, они, как правило, ограничиваются небольшой площадью и произрастают в примеси со скальными дубами и рябиной.

Пихта

Белая пихта Abies alba распространена на прохладных склонах с глубокой почвой пиренейского подгорья, от Наварры до Монсеня. Иногда образует чисто пихтовые, но чаще — смешанные пихтово-буковые леса. Основные массивы находятся в провинции Льейда (около 17 000 га). Чаще всего эти образования встречаются во влажных, тенистых лощинах, на высотах от 700 до 1700 м над ур. м. Как правило, это темные леса с почвой, сильно закисленной под воздействием разлагающейся хвои. На высотах их нередко вытесняет сосна стланиковая Pinus uncinata. В пихтовых лесах также встречается белый клен Acer pseudoplatanus, а подлесок по своим характеристикам близок к буковому. Как и буковые леса, они характерны для евросибирской группы.

Средиземноморская группа

Занимает всю остальную территорию полуострова и Балеарские острова. Её основная характеристика — относительно длительный, всегда ярко выраженный, летний сухой сезон (от 2 до 4 месяцев). Осадки колеблются, в зависимости от региона, от 1500 мм до 350 мм, а что касается температур, в одних областях годами может не быть морозов, а в других каждую зиму регистрируются температуры ниже -20 ºС.

За исключением горных лесов, массивы средиземноморской зоны состоят чаще всего из вечнозеленых и твердолиственных пород: каменных и пробковых дубов, олив, можжевельника и др. В наиболее жарких и эродированных регионах эти виды сопровождает или вытесняет алеппская сосна, а на песках и неподвижных дюнах растет можжевельник и сосна пиния. Исключение составляют наиболее сухие регионы юго-востока. В низинах провинций Мурсия и Альмерия единственной растительностью являются хамеропс и майтенус сенегальский, а на более возвышенных местностях растут кермесовый дуб и мастиковое дерево. То же можно сказать о солончаках и бессточных областях с большими перепадами температуры, таких как бассейн Эбро, впадина Басы и внутренние известковые мергели.

Пиренейский дуб

Пиренейский дуб Quercus pyrenaica лучше других дубовых пород переносит сухой континентальный климат. Леса из этого дуба находятся в субатлантических, средних между Атлантикой и Средиземноморьем, регионах, в частности, широко распространены в горах центральных областей. Их можно встретить от внутренней Галисии и южных склонов Кантабрийского хребта, на протяжении всей Центральной кордильеры, вплоть до Сьерра-Невады и Кадиса, где они, впрочем, уже малочисленны. Как правило, они произрастают на высотах от 700 до 1600 м над ур. м., на кремнистых землях, над влажными лесами каменных и пробковых дубов. Выше них, в свою очередь, располагаются сосновые леса Pinus sylvestris и горные заросли ракитника и можжевельника. В регионах, где сильнее ощущается влияние Атлантического океана, деградация лесов из пиренейского дуба, приводит к распространению вереска Erica australis. В остальных регионах, на прогалинах и в деградирующих лесах, чаще произрастает ладанник лавролистный и лаванда стэхадская. Их первичную территорию в настоящее время обычно занимают обыкновенные и приморские сосны.

Галерейные леса

В этом регионе встречаются анклавы листопадных лесов, растущих на почвах, влажных на протяжении всего года, что позволяет им избежать летнюю засуху, характерную для средиземноморского климата. Отличительной чертой этих лесов является их полосчатость от русла до опушки. Ближе к краю воды располагаются фреатофиты (ольхи, ивы), а наименее зависимые от воды виды — на внешней стороне леса (ясени, вязы, тополи).

В этих лесах произрастают ивы, тополи, ольхи, ясени, вязы, а также иногда пиренейские дубы, липы, березы и лещина. По мере того как уменьшается влажность (в наиболее сухих областях долины Эбро, Леванте и южной половине полуострова), сухость почвы часто сопровождается повышением её солености. В этих условиях произрастает кустарник из гребенщика, олеандра и тростника Saccharum ravennae, иногда в примеси с вересковыми. На несоленых кремнистых почвах (таких как земли Сьерра-Морены и Толедских гор) встречается флюгея красильная, которая в более теплых регионах растет совместно с олеандром и гребенщиком.

В низинах внутренних территорий, особенно на наиболее мергелистых и глинистых почвах, чаще всего встречаются вязы Ulmus minor и тополи, иногда в примеси с ясенями и ивами. В глубинах гранитных долин и на кремнистых берегах, особенно у подножия внутренних гор, растут типичные лесные образования из ясеня и пиренейского дуба. Смешанные галерейные леса охраняемых ущелий Серрании-де-Куэнки образованы из липы и лещины, а также ясеня, ивы и вязов Ulmus glabra. Леса этого типа плохо сохранились, так как крайне плодородные почвы, которые они занимают, издавна использовались человеком для овощеводства.

Пихта испанская

Испанская пихта Abies pinsapo — настоящий реликт, сохранившийся в горах Малаги и Кадиса. Леса из этого дерева имеют родство с реликтовыми пихтами горной гряды Йебала в северной Африке. Иногда они соприкасаются и создают смешанные сообщества с лесами из канарского и каменного дуба. Среди древесных пород, которые их сопровождают, находятся боярышник, барбарис, иглица, калина, плющ и волчеягодник Daphne laureola.

Темные и густые леса из испанской пихты произрастают в очень локализованных районах с повышенными осадками (от 2000 до 3000 мм), которые выпадают вследствие внезапного похолодания резко поднимающихся влажных ветров, на высотах от 1000 м над ур. м. В них имеется слой моха и лишайника, но редко встречаются кустарниковые и травянистые породы. Они занимают высокие горные пояса (Сьерра-де-лас-Ньевес и Сьерра-Бермеха в провинции Малаге, Сьерра-де-Грасалема, между Малагой и Кадисом), где, благодаря охране и восстановительным работам, в последние годы они значительно увеличили своё присутствие.

Каменный дуб

Районы произрастания каменного дуба занимают большую часть средиземноморского региона, а также многие из наиболее солнечных и теплых склонов атлантических областей. Пояса, которые занимает эта порода, идут от уровня моря, где преобладает подвид ilex, до высоты 1400 м над ур. м., в некоторых горах и на возвышенных плоскогорьях внутренних областей. В районах континентального климата преобладает более выносливый подвид rotundifolia. Отдельные представители этой породы встречаются и выше, вне лесных массивов. На побережьях и в прибрежных горах леса из каменного дуба крайне богаты и разнообразны, и содержат обилие кустарников и лиан. Как правило, в них встречаются смилакс, жимолость, плющ, калина, иглица, а на юго-западе также дикая олива. Балеарские леса из каменного дуба тоже отличаются разнообразием и содержат некоторые сугубо островные виды, такие как цикламен Cyclamen balearicum.

Ближе к центру полуострова, по мере того, как континентальный климат становится резче, наиболее теплолюбивые виды начинают исчезать. В континентальных лесах из каменного дуба, растущих на почвах, лишенных извести, как правило, в обилии произрастает можжевельник Juniperus oxicedrus, который, выше и на более прохладных склонах, уступает своё место пиренейскому дубу (это явление наблюдается, например, в Сьерре-де-Гвадарраме. Разрушаясь, в таких неблагоприятных климатических условиях, эти леса уступают своё место бедному кустарнику — ладаннику, лавандерозмарину. Нечто похожее происходит на известковых почвах выше отметки 900 м над ур. м., где каменный дуб растет в сопровождении можжевельника ладанного, а скудность кустарника настолько велика, что маквис из самого каменного дуба преобладает на первых этапах деградации. После уничтожения этих лесов от пожаров или вырубок на их месте произрастает кустарник из дрока Genista scorpius, тимьяна и лаванды.

Пробковый дуб

Леса из пробковых дубов занимают на полуострове около 1 миллиона га — более 50 % от всей территории, которую этот вид занимает во всем мире.

Пробковый дуб любит песчанистые, кремнистые почвы, мягкий и несколько влажный климат. В этих условиях он полностью вытесняет каменный дуб, либо произрастает совместно с ним, а также с подвидом broteroi португальского дуба Quercus faginea. Пробковый дуб встречается в районах восточной, прибрежной Каталонии, на острове Менорке, в Сьерре-де-Эспадане (провинция Кастельон) и юго-западной четверти полуострова (в провинциях Малага, Кадис и Уэльва). На наиболее солнечных и сухих склонах часто чередуются с лесами из каменного дуба, а в оврагах и на наиболее прохладных и тенистых склонах — с образованиями канарского дуба Quercus canariensis.

В пробковых лесах часто произрастают дикие оливы, а в наиболее прохладных лесах из каменного дуба — земляничные деревья с бирючиной Phillyrea angustifolia, которые занимают поляны и преобладают на деградирующих этапах. В западной Андалусии частью экосистемы являются кустарники из ракитника и некоторых видов дрока.

Канарский дуб и португальский дуб

Под испанским названием кехигар известны разные лесные массивы. Леса из канарского дуба Quercus canariensis широко распространены в западной Андалусии, а смешанные массивы — в Каталонии и Кордильере-Бетике. Этот вид характеризуется высокими климатическими требованиями, никогда не удаляется от морского побережья и предпочитает наиболее прохладные тенистые склоны, влажные ложбины и берега низинных ручьев. Как правило, эти массивы чередуются с лесами из пробкового дуба: вытесняют их на наиболее прохладных территориях, но, как и те, предпочитают кремнистые почвы. На полянах и деградированных участках часто встречается ракитник Cytisus arboreus, эрики Erica arborea и Erica scoparia, а также галимиум Halimium lasianthum.

Леса из португальского дуба Quercus faginea подвида faginea — наиболее распространенный тип лесов на Пиренейском полуострове. Встречается от андалусской Серрании-де-Ронды до пиренейского предгорья. Этот подвид лучше переносит холод и засуху, чем Quercus canariensis, но нуждается в более прохладной и глубокой почве, чем каменный дуб, с которым он растет по соседству. Несмотря на то, что он приспособлен к любому типу почвы, в кремнистых регионах, как правило, его вытесняют каменный, пробковый и пиренейский дубы и только на известковых почвах эти леса достигают значительного размера, в частности, в северо-восточной четверти и центре полуострова. В лесах faginea часто произрастают также клен, рябина, ирга, бирючина и кизил; в результате их деградации появляется кустарник из самшита. Естественную область произрастания этого подвида в настоящее время занимает подвид salzmannii черной сосны.

В последнюю очередь, подвид broteri дуба Quercus faginea — наиболее нуждающаяся в воде и теплолюбивая порода. Она встречается в юго-западной четверти полуострова, на кремнистых, слегка прохладных почвах. Чистые леса из этого подвида встречаются редко; чаще всего он растет в примеси с пробковыми и каменными дубами.

Сосна

Коренные породы сосен, естественно растущие на полуострове — сосна стланиковая Pinus uncinataи сосна обыкновенная Pinus silvestris. Первая из них чаще всего встречается в сообществе с Rhododendron ferrugineum, черникой, Salix pyrenaica и другими кустарниковыми породами в субальпийском поясе Пиренеев. На наименее промытых, известковых почвах она, как правило, растет по соседству с казацким можжевельником, можжевельником обыкновенным и его подвидом hemisphaerica. На большей части Пиренеев эти леса составляют верхнюю границу лесных поясов и достигают высот до 2400 метров.

Сосна обыкновенная занимает те же пояса в других горах полуострова, как кремнистых, так и известковых. В примеси с ней и выше растут ракитник, карликовый можжевельник и высокогорные подушечные кустарники. Нижняя граница этих лесов размылась, вследствие того, что сосна увеличивает свою территорию произрастания за счет листопадных лесов.

На средних высотах, как правило, на кремнистых почвах, произрастает приморская сосна Pinus pinaster, которая в Галисии встречается на уровне моря, а на внутренних территориях произрастает в примеси с пиренейским дубом. Подвид salzmanii черной сосны Pinus nigra в обилии растет в горах центра, востока и на юге полуострова и вытесняет приморскую сосну на наиболее известковых почвах. На более высоких поясах сосна обыкновенная преобладает как над приморской, так и над черной сосной.

Самый теплолюбивый вид сосны, сосна алеппская Pinus halepensis, произрастает на известковых почвах средиземноморского побережья, на солнечных склонах и скалистых гребнях, от уровня моря до 1000 м высоты.

Сосна пиния Pinus pinea (возможно наиболее распространенная из сосен) занимает песчанистые земли прибрежных провинций (Кадис, Уэльва) и внутренних областей (Вальядолид. Куэнка, Мадрид). В последнюю очередь, необходимо упомянуть лучистую сосну Pinus radiata, распространенную благодаря посадочным и лесовосстановительным работам.

Можжевельник ладанный

Леса из можжевельника ладанного Juniperus thurifera представляют из себя любопытные формирования, произрастающие в высокогорных пустынях и на плоскогорьях внутренних территорий, на высотах от 900 м. Основные массивы находятся в Серрании-де-Куэнки, Иберийских горах, Ла-Алькаррии, Маэстрасго и других внутренних горах. Как правило, это редкие леса, больше похожие на лесопарки, располагающиеся на известковых землях, в частности, на глинистых охровых и красных почвах реликтового типа (Терра роса, Терра фуска). Иногда (например, в районе Тамахона, провинция Гвадалахара) они также занимают кремнистые земли.

Эти леса приспособлены к исключительно жестким условиям континентального климата, где им практически нет равных среди других древесных пород. Только каменный дуб в настоящее время занимает земли некоторых бывших можжевельниковых лесов, иногда в примеси с черной сосной. Подвид hemisphaerica можжевельника обыкновенного, как правило, присутствует как второстепенная порода в лесах из можжевельника ладанного, зачастую на уровне кустарника. На высотах они произрастают в примеси с сосной обыкновенной.

Леса из можжевельника ладанного считаются крайне древними, так как находятся на реликтовых землях, вышедших на поверхность в кайнозойскую эру. Суровые климатические условия, при которых поверхность земли подвержена криотурбации (замораживается и размораживается на протяжении года), затрудняют рост высокого кустарника. На фазе деградации эти леса уступают своё место дроковому подушечному кустарнику Genista pumila или тимьяну и лугам, на которых преимущественно растет Suaeda spicata и остролистные злаки. На более низких высотах они чередуются с дроком ползучим и лавандой широколистной. Можжевельник красноплодный Juniperus phoenicea, как правило, занимает второстепенное место и редко разрастается в густые леса. Лишь на некоторых скальных выступах и при особых условиях (например, на постоянных дюнах и прибрежных песках) появляются массивы из этого вида.

Средиземноморский высокогорный кустарник

Высокие горы средиземноморского региона (от 1700 м над ур. м.) представляют особые характеристики. Жесткие и долгие зимы покрывают снегом и замораживают практически все проявления жизни. После оттепели почва быстро высыхает под сильным воздействием солнца и высоких летних температур. Вследствие этого, период времени, пригодный для развития растительности, очень короток и по вышеуказанным причинам в большинстве случаев сух. В этих условиях лес выживает с трудом и на его месте произрастает ракитник и другие виды кустарника. Их сопровождают на более низких поясах отдельные, деформированные снегом, особи черной сосны.

В кремнистых горах Центральной Кордильеры, Серры-да-Эштрелы, Иберийских гор в Сории и части Кантабрийских гор произрастают ракитник слабительный Cytisus purgans и подвид alpina можжевельника обыкновенного. В Сьерре-Неваде, при похожих условиях преобладает, напротив, Genista baetica, иногда в примеси с ракитником слабительным и подвидом hemisphaerica можжевельника обыкновенного. Для известковых гор, таких как Маэстрасго и Серрания-де-Куэнка, характерны кустарниковые образования из можжевельника казацкого Juniperus sabina с примесью сосны обыкновенной. В известковых горах Андалусии ведущую роль играет дроковый подушечный кустарник.

Кустарниковая кайма и подлесок

С экологической точки зрения кустарниковая кайма играет решающую роль в сохранении лесных экосистем, так как способствует естественной регенерации леса, служит пищей и кровом для животных. Состоит из разных колючих кустов, таких как Genista hirsuta, самшит, тимьян и др., в зависимости от каждого конкретного леса и климата.

Фазы деградации

От оптимального состояния до полного опустынивания, лиственные леса проходят через следующие фазы деградации:

  1. Густой лес: лес в оптимальном, естественном состоянии, с присутствием лесообразующих видов, совместимых с местными биологическими условиями. 
  2. Разреженный лес: преобладают лесообразующие виды, но проявляется в обилии кустарник и примешиваются новые древесные породы (падуб, клен, ясень). В подлеске зачастую преобладают бобовые.
  3. Сосновая фаза: лесообразующие виды почти исчезают, как и прочая растительность, которая им присуща. Помимо сосен появляется гелиофильный, инвазивный кустарник, чаще всего принадлежащий к семействам ладанниковых или вересковых.
  4. Исчезновение древесных пород и связанной с ними растительности, которую постепенно вытесняет колючий кустарник (дрок, терн и др.), яснотковые и сложные формирования (из тимьяна, лаванды широколистной, мяты болотной и др.).
  5. Сокращение растительного покрова, не только в объеме но и в занимаемой площади. Произрастает травяное, непостоянное покрытие, на котором преобладают злаки. Деревянистые виды сводятся лишь к некоторым амарантовым, а в результате эрозии выступает материнская порода. Общий ландшафт — степного типа.
  6. Конечная фаза: для этого этапа характерно опустынивание почвы.

Напишите отзыв о статье "Леса Пиренейского полуострова"

Примечания

  1. [www.elpais.com/articulo/sociedad/numero/arboles/Espana/crece/130/35/anos/elpepusoc/20090922elpepusoc_9/Tes El número de árboles en España crece un 130% en 35 años]
  2. [web.archive.org/web/www.kissfm.es/es/kissnews/m%C3%A1s-de-la-mitad-de-espa%C3%B1-es-bosque «Más de la mitad de España es bosque»].
  3. Belén Tobalina (25 de septiembre de 2009).

Литература

  • Blanco, Emilio (1998). Los bosques españoles. Barcelona: Lunwerg. ISBN 84-7782-496-7. 
  • Ferreras, Casildo y Arozena, María Eugenia (1987). Geografía Física de España: Los bosques. Barcelona, Alianza Editorial. ISBN 84-206-0254-X. 
  • Ortuño, Francisco; Ceballos, Andrés (1977). Los bosques españoles. Madrid: Incafo. ISBN 84-400-3690-6. 
  • Rivas-Martínez, S. (1987). Memoria del mapa de series de vegetación de España 1:400.000. Madrid. ICONA. Ministerio de Agricultura, Pesca y Alimentación. ISBN 84-85496-25-6. 

Ссылки

  • [web.archive.org/web/www.unex.es/polen/LHB/flora/vegetacion/svtermom.htm Series de vegetación en la Península Ibérica.]
  • [web.archive.org/web/www.portalforestal.com/medioAmbiente/bosques.asp Árboles y bosques de España] en portalforestal.com.
  • [web.archive.org/web/www.revistaecosistemas.net/pdfs/401.pdf Cambios vegetales holocenos en la región mediterránea de la Península Ibérica] S.Riera Mora (pdf)
  • [web.archive.org/web/www.wwf.es/alcornocales/descargas/Los_alcornocales.pdf Los alcornocales] de [www.wwf.es WWF/Adena] archivo pdf.
  • [web.archive.org/web/www.aeet.org/ecosistemas/023/documentos/articulo1.pdf Patrones de disponilidad de nutrientes en masas de pinsapar] Tesis doctoral (pdf). José Lietor Gallego. Rev. Ecosistemas
  • [www.arbolesibericos.es/forests Vegetación de la Península Ibérica]

Отрывок, характеризующий Леса Пиренейского полуострова

Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.