Леско, Эли

Эли Леско фр. Élie Lescot
Президент Гаити
1941 — 1946

Антуан Луи Леокарди Эли Леско (9 декабря 1883 — 20 октября 1974) — президент Гаити с 1941 до 1946 года. Был членом белокожей элиты, использовал политический климат Второй мировой войны для поддержания своей власти, а также поддерживал связи с Соединёнными Штатами, мощным северным соседом Гаити. Его администрация отличилась периодом экономического спада, а также жестокими политическими репрессиями.

Ранние годы

Леско родился в мулатской семье в городке Сен-Луи-дю-Нор. Отправился в Порт-о-Пренс, чтобы изучать фармакологию после получения среднего образования в Кап-Аитьен. После получения высшего образования поселился в городе Пор-де-Пе, где занялся торговым делом. Пришёл в политику после смерти своей первой жены в 1911 году, через два года был избран в Палату депутатов. После четырёхлетнего проживания во Франции во времена американской оккупации Гаити (1915—1934) вернулся на родину и занимал посты в администрациях Луи Борно и Стенио Жозефа Винсена. Через четыре года был назначен на пост посла в соседнюю Доминиканскую Республику, где заключил союз с президентом Трухильо. Впоследствии получил должность посла Гаити в США.

Президентство

Его тесные экономические и политические связи с США помогли заложить базу для победы на президентских выборах, которые состоялись в 1941 году. Видные члены Палаты депутатов выступали против его кандидатуры, утверждая, что Гаити нужен «чёрный» президент. Впрочем, опираясь на богатство Трухильо, Леско смог купить себе путь к президентству. В результате он выиграл 56 из 58 голосов законодателей.

Леско быстро сосредоточил в своих руках контроль над государственным аппаратом, назначив себя председателем Военной гвардии, а также предоставив несколько ключевых постов представителям белой элиты, в том числе и собственному сыну. Такие действия вызвали презрительное отношение к нему со стороны чернокожего населения страны.

После бомбардировки Перл-Харбора Эли Леско объявил войну державам Оси и пообещал всю необходимую поддержку войскам Союзников. Его правительство предложило убежище европейским евреям. В 1942 году он требовал на правах военного времени прекратить действие конституции и предоставить ему неограниченные полномочия исполнительной власти. Началось физическое преследование политических оппонентов, а также тотальная слежка.

В качестве военной блокады страны Оси отрезали поставки резины с Востока. Администрация Леско начала амбициозную программу совместно с Соединёнными Штатами по производству резины в сельской местности Гаити. В 1941 году Экспортно-импортный банк США выделил для этой цели 5 миллионов долларов. Программа получила название «Société Haïtiano-Américane de Développement Agricole» (SHADA), её руководителем стал американский агроном Томас Феннел.

SHADA начала производство в том же году. Программа в итоге сделала непригодными более 100000 гектаров сельскохозяйственных земель. Фермеры северной части Гаити лишились возможности производства продовольственных товаров, переключившись на производство каучука.

Леско энергично поддерживал кампанию от имени SHADA, утверждая, что программа способна модернизировать сельское хозяйство Гаити.

Однако производство резины не дошло до запланированных показателей. Этому также способствовала засуха.

Леско остерегался прекращения программы SHADA, что привело бы к резкому росту безработицы и повредило бы его имиджу. Он просил о постепенном закрытии программы после конца войны, однако получил отказ.

Отстранение от власти и изгнание

Имея правительство на грани банкротства и слабую экономику, Леско безуспешно просил США о продлении погашения задолженностей. Испортились и его некогда тёплые отношения с Трухильо. Он был вынужден расширить штат Военной гвардии, в том числе назначив на высшие посты в ней представителей белокожей элиты. В 1944 году были выявлены и арестованы организаторы восстания чернокожих в армии. Семь из них были казнены по приговору военно-полевого суда.

В том же году Леско продлил свой президентский срок с пяти лет до семи. К 1946 году его попытки борьбы против свободы слова вызвали жаркие студенческие демонстрации, которые вылились в полноценное восстание в Порт-о-Пренсе. Толпа устроила акцию протеста перед национальным дворцом.

Леско попытался отправить военную гвардию для разгона демонстрации, однако её командование ответило отказом. Убеждённый, что его жизнь в опасности, Леско вместе со своим правительством выехал из страны. К власти в результате пришла военная хунта из трёх человек, сразу же пообещав организовать демократические выборы. Дюмарсе Эстиме, избранный на пост президента в августе 1946 года, стал первым чернокожим главой государства после американской оккупации Гаити.

Отрывок, характеризующий Леско, Эли

Когда княжна Марья взошла в комнату, князь Василий с сыном уже были в гостиной, разговаривая с маленькой княгиней и m lle Bourienne. Когда она вошла своей тяжелой походкой, ступая на пятки, мужчины и m lle Bourienne приподнялись, и маленькая княгиня, указывая на нее мужчинам, сказала: Voila Marie! [Вот Мари!] Княжна Марья видела всех и подробно видела. Она видела лицо князя Василья, на мгновенье серьезно остановившееся при виде княжны и тотчас же улыбнувшееся, и лицо маленькой княгини, читавшей с любопытством на лицах гостей впечатление, которое произведет на них Marie. Она видела и m lle Bourienne с ее лентой и красивым лицом и оживленным, как никогда, взглядом, устремленным на него; но она не могла видеть его, она видела только что то большое, яркое и прекрасное, подвинувшееся к ней, когда она вошла в комнату. Сначала к ней подошел князь Василий, и она поцеловала плешивую голову, наклонившуюся над ее рукою, и отвечала на его слова, что она, напротив, очень хорошо помнит его. Потом к ней подошел Анатоль. Она всё еще не видала его. Она только почувствовала нежную руку, твердо взявшую ее, и чуть дотронулась до белого лба, над которым были припомажены прекрасные русые волосы. Когда она взглянула на него, красота его поразила ее. Анатопь, заложив большой палец правой руки за застегнутую пуговицу мундира, с выгнутой вперед грудью, а назад – спиною, покачивая одной отставленной ногой и слегка склонив голову, молча, весело глядел на княжну, видимо совершенно о ней не думая. Анатоль был не находчив, не быстр и не красноречив в разговорах, но у него зато была драгоценная для света способность спокойствия и ничем не изменяемая уверенность. Замолчи при первом знакомстве несамоуверенный человек и выкажи сознание неприличности этого молчания и желание найти что нибудь, и будет нехорошо; но Анатоль молчал, покачивал ногой, весело наблюдая прическу княжны. Видно было, что он так спокойно мог молчать очень долго. «Ежели кому неловко это молчание, так разговаривайте, а мне не хочется», как будто говорил его вид. Кроме того в обращении с женщинами у Анатоля была та манера, которая более всего внушает в женщинах любопытство, страх и даже любовь, – манера презрительного сознания своего превосходства. Как будто он говорил им своим видом: «Знаю вас, знаю, да что с вами возиться? А уж вы бы рады!» Может быть, что он этого не думал, встречаясь с женщинами (и даже вероятно, что нет, потому что он вообще мало думал), но такой у него был вид и такая манера. Княжна почувствовала это и, как будто желая ему показать, что она и не смеет думать об том, чтобы занять его, обратилась к старому князю. Разговор шел общий и оживленный, благодаря голоску и губке с усиками, поднимавшейся над белыми зубами маленькой княгини. Она встретила князя Василья с тем приемом шуточки, который часто употребляется болтливо веселыми людьми и который состоит в том, что между человеком, с которым так обращаются, и собой предполагают какие то давно установившиеся шуточки и веселые, отчасти не всем известные, забавные воспоминания, тогда как никаких таких воспоминаний нет, как их и не было между маленькой княгиней и князем Васильем. Князь Василий охотно поддался этому тону; маленькая княгиня вовлекла в это воспоминание никогда не бывших смешных происшествий и Анатоля, которого она почти не знала. M lle Bourienne тоже разделяла эти общие воспоминания, и даже княжна Марья с удовольствием почувствовала и себя втянутою в это веселое воспоминание.
– Вот, по крайней мере, мы вами теперь вполне воспользуемся, милый князь, – говорила маленькая княгиня, разумеется по французски, князю Василью, – это не так, как на наших вечерах у Annette, где вы всегда убежите; помните cette chere Annette? [милую Аннет?]
– А, да вы мне не подите говорить про политику, как Annette!
– А наш чайный столик?
– О, да!
– Отчего вы никогда не бывали у Annette? – спросила маленькая княгиня у Анатоля. – А я знаю, знаю, – сказала она, подмигнув, – ваш брат Ипполит мне рассказывал про ваши дела. – О! – Она погрозила ему пальчиком. – Еще в Париже ваши проказы знаю!
– А он, Ипполит, тебе не говорил? – сказал князь Василий (обращаясь к сыну и схватив за руку княгиню, как будто она хотела убежать, а он едва успел удержать ее), – а он тебе не говорил, как он сам, Ипполит, иссыхал по милой княгине и как она le mettait a la porte? [выгнала его из дома?]
– Oh! C'est la perle des femmes, princesse! [Ах! это перл женщин, княжна!] – обратился он к княжне.
С своей стороны m lle Bourienne не упустила случая при слове Париж вступить тоже в общий разговор воспоминаний. Она позволила себе спросить, давно ли Анатоль оставил Париж, и как понравился ему этот город. Анатоль весьма охотно отвечал француженке и, улыбаясь, глядя на нее, разговаривал с нею про ее отечество. Увидав хорошенькую Bourienne, Анатоль решил, что и здесь, в Лысых Горах, будет нескучно. «Очень недурна! – думал он, оглядывая ее, – очень недурна эта demoiselle de compagn. [компаньонка.] Надеюсь, что она возьмет ее с собой, когда выйдет за меня, – подумал он, – la petite est gentille». [малютка – мила.]
Старый князь неторопливо одевался в кабинете, хмурясь и обдумывая то, что ему делать. Приезд этих гостей сердил его. «Что мне князь Василий и его сынок? Князь Василий хвастунишка, пустой, ну и сын хорош должен быть», ворчал он про себя. Его сердило то, что приезд этих гостей поднимал в его душе нерешенный, постоянно заглушаемый вопрос, – вопрос, насчет которого старый князь всегда сам себя обманывал. Вопрос состоял в том, решится ли он когда либо расстаться с княжной Марьей и отдать ее мужу. Князь никогда прямо не решался задавать себе этот вопрос, зная вперед, что он ответил бы по справедливости, а справедливость противоречила больше чем чувству, а всей возможности его жизни. Жизнь без княжны Марьи князю Николаю Андреевичу, несмотря на то, что он, казалось, мало дорожил ею, была немыслима. «И к чему ей выходить замуж? – думал он, – наверно, быть несчастной. Вон Лиза за Андреем (лучше мужа теперь, кажется, трудно найти), а разве она довольна своей судьбой? И кто ее возьмет из любви? Дурна, неловка. Возьмут за связи, за богатство. И разве не живут в девках? Еще счастливее!» Так думал, одеваясь, князь Николай Андреевич, а вместе с тем всё откладываемый вопрос требовал немедленного решения. Князь Василий привез своего сына, очевидно, с намерением сделать предложение и, вероятно, нынче или завтра потребует прямого ответа. Имя, положение в свете приличное. «Что ж, я не прочь, – говорил сам себе князь, – но пусть он будет стоить ее. Вот это то мы и посмотрим».