Лесогорский район (Ленинградская область)
| Страна | |
|---|---|
| Статус | |
| Входил в | |
| Административный центр |
посёлок Лесогорский |
| Дата образования |
1940—1960 |
| Официальный язык | |
| Население (1959) |
27 388[1] |
| Часовой пояс |
Лесого́рский район (до 1948 года — Яскинский) — административно-территориальная единица Ленинградской области, существовавшая с 1940 по 1960 годы.
Административный центр — посёлок Лесогорский.
История
9 июля 1940 года на части территории, перешедшей к СССР от Финляндии в результате Советско-финской войны, был образован Яскинский район с центром в п. Яски в составе Карело-Финской ССР.
В ноябре 1944 года район был передан в состав Ленинградской области.
1 октября 1948 года район вместе с райцентром был переименован в Лесогорский.
9 декабря 1960 года Лесогорский район был упразднен, его территория включена в состав Выборгского района[2].
Население
По итогам всесоюзной переписи населения 1959 года население района составило 27 388[1] человек, в том числе в городах Светогорске — 10 448 чел., Каменногорске — 3025 чел., райцентре посёлке Лесогорский — 5330 чел.
Напишите отзыв о статье "Лесогорский район (Ленинградская область)"
Примечания
|
Это заготовка статьи о Ленинградской области. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
|
Это заготовка статьи о Советском Союзе. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
| ||||||
Отрывок, характеризующий Лесогорский район (Ленинградская область)
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.
Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
