Летаргия (фильм)
Летаргия | |
Жанр | |
---|---|
Режиссёр | |
Автор сценария | |
В главных ролях | |
Оператор |
Анатолий Иванов |
Композитор | |
Кинокомпания | |
Длительность |
92 минуты |
Страна | |
Год | |
IMDb | |
«Летаргия» — социальная драма режиссёра Валерия Лонского, вышедший в 1983 году на киностудии «Мосфильм». Главной сюжетной линией фильма является пробуждение главного героя от летаргического эгоистически-мещанского сна.
Содержание
Сюжет
Молодой учёный Бекасов работает в Москве в НИИ и становится жертвой институтской интриги. Его научную работу присваивает его тесть, который является одним из руководителей НИИ. Все знают, что это работа Бекасова, но только разводят руками. Ко всему от Бекасова уходит жена — дочь того самого руководителя-профессора, убежденная в непогрешимости своего отца. Ради неё Бекасов оставляет свою первую жену с дочерью, которые остаются жить в маленьком городке.
Главный герой начинает жить лишь для себя: в фильме много эпизодов, которые это подчеркивают. Но жизнь вносит свои коррективы. Первый звонок к пробуждению — уход любимой женщины после разговора с Бекасовым об их ребенке, ночной звонок в дверь и призыв о помощи девушки, которая погибает, смерть матери, разговор с дочерью, которой уже 18 лет; апогей фильма — это, конечно, полное пробуждение и возвращение к общечеловеческим ценностям. Бекасову звонит Ольга, и он поздно вечером едет к ней, потому что понимает, что он может потерять любовь. В электричке он не сразу, но все-таки вступается за девушку, к которой пристали пьяные хулиганы. Бекасов чудом остается жив. Этот поступок и есть полное пробуждение от летаргии.
В ролях
В главных ролях
- Андрей Мягков — Вадим Сергеевич Бекасов, заведующий отделом НИИ
В ролях
- Наталья Сайко — Ольга
- Валентина Панина — Лида, бывшая жена Бекасова, мать Маши
- Римма Коростелева — Маша, дочь Бекасова
- Василий Бочкарёв — Михаил Платонович, второй муж Лиды, отчим Маши
- Сергей Дитятев — Андрей Андреевич Фокин
- Игорь Владимиров — Михаил Николаевич Оболенский, композитор
- Виктор Филиппов — Дадашев, поэт-песенник
- Анна Варпаховская — Женя
- Сергей Никоненко — Головин
- Владимир Земляникин — Смирнов
- Ирина Ликсо — мать Бекасова
- Мартин Залитис — Бекасов в детстве
В эпизодах
- Ольга Битюкова — девушка на вечере у Дадашева
- Вера Бурлакова — пассажирка электрички
- Павел Белозёров
- Инна Выходцева — врач
- Юрий Гусев — Половинкин
- Александр Потапов — Макар Иванович, сосед Ольги
- М. Кириллова
- Светлана Коновалова
- Л. Корниенкова
- Сергей Рубеко
- Галина Самойлова
- Тамара Совчи
- Елена Тонунц
- Геннадий Фролов
- Роман Хомятов
- Л. Черняева
Съёмочная группа
- Авторы сценария:
- Режиссёр-постановщик: Валерий Лонской
- Оператор-постановщик: Анатолий Иванов
- Художник-постановщик: Элеонора Немечек
- Композитор: Исаак Шварц
- Государственный симфонический оркестр кинематографии
- Дирижёр: Марк Эмлер
- Звукооператор: А. Шаргородский
- Музыкальный редактор: М. Бланк
- Директор картины: Людмила Габелая
Факты
- Танцы в квартире Дадашева проходят под песню Юрия Антонова «Море»
Напишите отзыв о статье "Летаргия (фильм)"
Примечания
Ссылки
- [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=3186 «Летаргия»] на сайте «Энциклопедия отечественного кино»
- [ruskino.ru/mov/6327 «Летаргия»] на Рускино.ру
- «Летаргия» (англ.) на сайте Internet Movie Database
|
Отрывок, характеризующий Летаргия (фильм)
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.