Летний сад (Кронштадт)

Памятник истории
Летний сад
Страна	Россия
Местоположение	Кронштадт, Петровская ул.
Тип здания	парк
Автор проекта	И.И. Шарлемань
Основатель	Пётр I
Дата основания	1711
Статус	Объект культурного наследия РФ № 7810280000
Состояние	неудовлетворительное

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Летний сад — памятник истории XVIII—XIX веков. Создан Петром I, перестроен в первой половине XIX века И. И. Шарлеманем. Находится под охраной государства. Расположен в историческом центре Кронштадта, на Петровской улице. Рядом находится Макаровский мост через овраг Петровского дока, а за мостом — Якорная площадь.

История

Главная аллея сада — это всё, что осталось от первой улицы Кронштадта — Петровской першпективы (1711). На этой улице был расположен домик Петра I, а вокруг него — цветник и аллея из лип, выписанных из Амстердама — с этого начинался Летний сад. Домик постепенно пришёл в негодность, и через 100 лет перестал существовать.

По обе стороны улицы были дома ближайших сподвижников царя. Но при перестройке сада всё здешнее имущество было выкуплено у потомков и снесено. В 1828 начались работы под руководством И. И. Шарлеманя.

В 1873 г. Морским заводом изготовлена решётка Летнего сада.

В настоящее время сад находится в запустении, хотя имеются проекты по его реконструкции.

Памятники

Памятник мичману Домашенко

Памятник посвящён подвигу мичмана Домашенко, бросившегося с кормы для спасения погибающего в волнах матроса. Авторы и инициаторы создания памятника адмирал М. П. Лазарев и лейтенант П. С. Нахимов. В Кронштадте это первый памятник, который был создан методом народной стройки и установлен на средства, собранные моряками «Азова». Этот корабль первым из русских кораблей был награждён Георгиевским кормовым флагом за боевые отличия в Наваринском сражении в 1827 году.

Памятник клиперу «Опричник»

Шестипушечный парусно-винтовой клипер «Опричник» 1856 года постройки, приписанный к Кронштадту, пропал без вести при возвращении с Дальнего Востока в 1861 году в Индийском океане (вероятно, у берегов Мадагаскара). Он отправился из Кронштадта в 1858 году с целью продолжения исследований на Дальнем Востоке Амура и его притоков, начатого в 1849 году адмиралом Невельским в рамках Амурской экспедиции. В течение 3 лет задача успешно выполнялась, после чего корабль отправился в обратный путь. Но слабая паровая машина не смогла противостоять тропическому шторму. Памятник открыт 31 октября (12 ноября) 1873 года.

Памятная гранитная плита Джону Полу Джонсу

Данный монумент можно с натяжкой назвать полноценным памятником, однако он заслуживает упоминания. «На этом месте к 300-летию Санкт-Петербурга будет установлен памятник Джону Полу Джонсу (1747—1792). Контр-адмиралу российского флота, герою Американской революции, кавалеру высших орденов Франции. Город Кронштадт» — начертано на гранитной стеле, которая была установлена 6 июля 2002 года.

Екатерина II пригласила лихого пирата на русскую службу в преддверии войны с Турцией. 23 апреля 1788 Джон Пол Джонс приехал в Санкт-Петербург. В 1788 году принимал участие в военных действиях во время русско-турецкой войны, командовал эскадрой в Днепровском лимане.

После смерти адмирала Грейга, Джонсу прочили место командующего Балтийским флотом. Однако ещё во время войны у Джонса возникли сложные взаимоотношения с Потёмкиным, а в придачу и англичане на русской службе (а их было немало на флоте) мягко говоря, недолюбливали героя Американской революции. В мае 1790 года он вновь поселился в Париже. В июне 1792 года Джонс был назначен консулом США. Однако 18 июля 1792 года он неожиданно умер. Нашли Джонса в русском мундире, его тело было помещено в герметичный гроб и залито спиртом.

Про памятник, очевидно, забыли и сейчас разве что местные гиды иногда вспоминают о нём.

До 1970-х годов здесь же находилось орудие старшины Томбасова, впоследствии перенесённое на Якорную площадь

«Дуб Макарова»

В Летнем саду, на окраине посажен в 1902 году дуб адмирала Макарова. Сейчас там установлена памятная табличка.

Местоположение

Сад ограничен с одной стороны оврагом Петровского дока, с другой — Красной улицей, главные ворота выходят на Петровскую. Рядом расположен бассейн, а чуть дальше замыкается кольцо Обводного канала.

Транспорт

Только автобус № 3, и только в одном направлении, имеет остановку рядом с Летним садом.

Отрывок, характеризующий Летний сад (Кронштадт)

– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.