Летопись Красинского

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Ле́топись Краси́нского — список второго свода белорусско-литовский летописей первой (короткой) редакции[1]. Представляет собой часть сборника второй половины XVI века, ранее хранившегося в библиотеке графов Красинских в Варшаве и утерянного в годы Второй мировой войны. По данным Карского, сборник поступил в библиотеку Красинских 30 ноября 1833 года от Константина Свидзинского[2].

Рукопись в 0,5 листа, всего 179 листов. Края листов повреждены, особенно углы. Начала и конца не имеет. Нумерация буквами старославянского алфавита, произведённая позже. Рукопись написана западнорусским языком. Чистые страницы заполнены более поздними записями на западнорусском и польском языках. Карский отмечал, что на филигранях изображены чаще всего свинья, реже — двойной крест и щит с короной. Рукопись написана довольно крупным полууставом XVI века с небольшим количеством скорописных букв. Много записей на полях на западнорусском и польском языках[2].

Летопись состоит из двух частей: «Хроники Великого княжества Литовского и Жомойтского», названной «Летописцем Великого князьства Литовъского и Жомоицьского», и «Кройники о великих князех литовских». Первая часть повествует о легендарной истории происхождения литовцев от римлян и обрывается на княжении Тройдена, который был «горши. . . нижьли Антиох сирскии и Ирод ерусалимскии…»[2]. Вторая по содержанию близка к оригинальной части Слуцкой летописи, представляющей собой список первого свода белорусско-литовских летописей. Вторая часть охватывает период от смерти Гедимина до 1438 года[2] и включает «Летописец великих князей литовских», «Повесть о Подолье», «Похвалу Витовту» и несколько исторических произведений конца XIV — первой половины XV веков[1].

Состав сборника: «Александрия» (листы 53—63; лист 62 оборотный исписан более поздними по времени заметками), собственно летопись Красинского («Летописець Великого князьства Литовъского и Жомоицьского» на листах с 64 по 72, «Кроиники о великих князех литовъскых» занимает листы с 73 по 90 оборотный), на 91 листе отрывок некой иной статьи, «Хожение Данила игумена в святыи град Иерусалим» (листы 91 оборотный — 128), на листе 128 оборотном не имеющие отношения к летописи записи, перевод библейской книги Товита (листы 123—143 оборотный), «Книга о Таудале рыцери»[3] (листы 144—158 оборотный), «Реч о трех ставех» (листы 159—171), «Сказание о сивилле пророчици» (листы 171 оборотный — 176 оборотный), на 177 листе киноварная заставка из перевитых змей, «Проречения святых пророк о Христе Исусе» и предсказания других пророков (листы 178—180), на 181 листе киноварный заголовок: «Стязание, бывшее въкратце в Иерусалиме при Софонии архиепископе», далее снова пророчества (листы 182—194 оборотный), на листе 195 продолжается «Проречение…». Хотя концовка сборника и утрачена, предполагается, что пророчества шли до конца рукописи, так как Карский писал, что на 230 листе последний заголовок: «Слово о последнем времени, о Михайлове царстве. Господи благослови отче»[2].

Рукопись была описана Брюкнером, Карским и Пташицким[2]. Летопись Красинского впервые опубликована Бычковым в 1893 году. Переиздана в 17 и 35 томах Полного собрания русских летописей[1].

Напишите отзыв о статье "Летопись Красинского"



Примечания

  1. 1 2 3 Чамярыцкі В. Летапіс Красінскага // Вялікае Княства Літоўскае. Энцыклапедыя у 3 т. — Мн.: БелЭн, 2005. — Т. 2: Кадэцкі корпус — Яцкевіч. — С. 190. — 788 с. — ISBN 985-11-0378-0.
  2. 1 2 3 4 5 6 Улащик Н. Н. Предисловие // Полное собрание русских летописей. — Т. 35. — М., 1980. — С. 11.
  3. Перевод сочинения «Видение Тундала» (Visio Tundali). В связи с утратой рукописи, этот перевод сохранился лишь в выдержках из статьи Александра Брюкнера. См. Brückner A. [starbel.narod.ru/tundal.rar Die Visio Tundali in bömischer und russischer Übersetzung] // Archiv für slavische Philologie. — Bd. 13. — Berlin, 1890. — S. 199—212.

Литература

Ссылки

  • [litopys.org.ua/psrl3235/lytov23.htm Текст летописи Красинского в 35 томе ПСРЛ] на сайте «Изборник».  (Проверено 7 марта 2011)

Отрывок, характеризующий Летопись Красинского

Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.