Лефевр, Марсель (архиепископ)

Марсель Лефевр
Marcel Lefebvre
Архиепископ, основатель Священнического братства св. Пия X (FSSPX).
Дата рождения:	29 ноября 1905(1905-11-29)
Место рождения:	Туркуэн, Франция
Дата смерти:	25 марта 1991(1991-03-25) (85 лет)
Место смерти:	Мартиньи, Швейцария

Марсе́ль-Франсуа́ Лефе́вр (фр. Marcel-François Lefebvre; 29 ноября 1905 года — 25 марта 1991 года) — католический архиепископ, генеральный настоятель Конгрегации Святого Духа (CSSp) (1962—1968), основатель и генеральный настоятель Священнического братства св. Пия X (FSSPX). Критически отнесся к некоторым решениям Второго Ватиканского собора и последующим реформам в Католической Церкви, став одним из лидеров консервативных католиков-традиционалистов. В 1988 году, совершив посвящение четверых епископов без необходимого для этого разрешения Папы, был объявлен Иоанном Павлом II отлучённым от Церкви и образовавшим раскол; впоследствии анафемы были сняты Бенедиктом XVI. По сей день священники FSSPX при своих богослужениях поминают Папу и местного ординария; в то же время Папа не признает полного канонического общения с ними.

Ранние годы

Марсель Лефевр родился 29 ноября 1905 года в Туркуэне (Tourcoing, Франция) в семье промышленника, убеждённого монархиста Рене Лефевра (впоследствии — участника Сопротивления, сотрудничавшего с британской разведкой и погибшего в 1944 году в немецком концлагере). Получив среднее образование в коллегии Святейшего Сердца в Туркуэне (1913—1923), продолжил обучение во Французской семинарии в Риме; получил степени доктора философии (1925) и богословия (1929). 21 сентября 1929 году рукоположён в сан священника. Служил в диоцезе Лилль. В 1931 году вступил в миссионерскую Конгрегацию Святого Духа и через некоторое время был направлен на миссию в Габон.

Служение в Африке

Первым местом службы о. Лефевра в Габоне была должность профессора семинарии св. Иоанна в Либревиле. В 1934 году он стал ректором этой семинарии. 28 сентября 1935 году он принёс вечные обеты, то есть стал полноправным членом Конгрегации Св. Духа. Затем он служил настоятелем ряда миссий Конгрегации в Габоне. В октябре 1945 году генеральный настоятель велел ему вернуться во Францию и принять должность ректора семинарии в Мортэне.

Однако уже 12 июля 1947 года Папа Пий XII назначил его апостольским викарием Дакара (Сенегал) и титулярным епископом Антедонским (Антедон — нынешняя Эль-Блакия близ Газы). 18 сентября 1947 году в своей родной приходской церкви в Туркуэне он был посвящён в епископский сан. Таинство совершил епископ Лилля, кардинал Ашиль Лиенар (Achille Liènart, в будущем — один из ведущих представителей либерально-реформистской партии на II Ватиканском Соборе), при участии епископов Жан-Батиста Форэ CSSp (Fauret) и Альфреда-Жана-Феликса Анселя (Ancel).

Таким образом, новой сферой ответственности еп. Лефевра стала жизнь Католической Церкви в части Сенегала, расположенной к северу от Гамбии. Среди 3,5-миллионного населения этой территории лишь около 50 тысяч составляли католики; остальные были мусульманами (ок. 3 млн.) и язычниками-анимистами. Миссия еп. Лефевра была достаточно успешна: ему удалось увеличить число священников, монашествующих, а также приходов и церквей.

22 сентября 1948 году Папа добавил к его назначениям также должность апостольского делегата во Французской Африке, в которой он должен был представлять Святой Престол при 46 епархиях французских колоний на африканском континенте и прилежащих к нему островах — в Марокко, южном Алжире, Мавритании, Нигерии, Судане, Чаде, Сенегале, Габоне, Джибути, на Мадагаскаре и Реюньоне. Поскольку это требовало титула архиепископа, он был переведен на титулярную архиепископскую кафедру Аркадиополя Европейского (ныне — Лулебургаз в Турции). Основной задачей арх. Лефевра как апостольского делегата было построение нормальной церковной структуры на подопечных ему землях, предполагающей полноценные епархии, приходящие на смену временным викариатам и апостольским префектурам, и подбор кандидатур на епископские должности, в том числе из числа представителей коренного населения.

14 сентября 1955 году апостольский викариат Дакара был преобразован в архиепархию, а монс. Лефевр назначен её архиепископом.

В декабре 1958 года преемник Пия XII — Папа Иоанн XXIII включил монс. Лефевра в центральную подготовительную комиссию по проведению II Ватиканского Собора. В 1959 году вместо него апостольским делегатом во Французской Африке был назначен арх. Эмиль Мори (Maury); сам же монс. Лефевр оставался архиепископом Дакарским до 23 января 1962 года, когда он был переведен на Тюльскую кафедру на юге Франции, сохранив титул архиепископа как персональный. Его преемником по Дакарской кафедре стал уроженец Сенегала, которого он в своё время рукоположил в сан священника — арх. Гиацинт Тиандум (Thiandoum, с 1976 г. — кардинал).

Своей деятельностью на африканском континенте монс. Марсель Лефевр заслужил среди многих верующих почетный титул «апостола Африки». Им было фактически сформировано четыре епископских конференции, 21 новая епархия и апостольская префектура, открыто несколько семинарий, а также больницы и школы на 12 тысяч учеников; он развивал католическую прессу, устраивая современные для того периода типографии. При его участии был основан первый в Африке монастырь кармелиток (близ деревни Себикотане в 50 км от Дакара) и первая бенедиктинская обитель Солемской конгрегации (в Габоне).

Участие во II Ватиканском Соборе

Во время II Ватиканского Собора (1963—1965) арх. Лефевр стал активным членом Международной группы отцов (Coetus Internationalis Patrum), созданной в качестве противовеса т. наз. «Рейнской группы», участники которой — епископы, происходившие преимущественно из стран, по территории которых протекает р. Рейн, и приглашенные ими периты (эксперты, не имевшие епископского сана и потому не имевшие возможности участвовать в заседаниях Собора непосредственно, однако оказывавшие большое влияние на подготовку его документов), стремились к введению большого количества реформ. Епископы Международной группы, напротив, заняли охранительную позицию по отношению к вероучению и сложившейся практике Католической Церкви. Однако при голосовании они оказывались в меньшинстве.

Впоследствии арх. Лефевр утверждал, что отказался поставить свою подпись под тремя из принятых Собором документов, включающими наиболее спорные фрагменты: Догматической конституцией о Церкви Lumen Gentium, Пастырской конституцией о Церкви в современном мире Gaudium et spes и Декларацией о религиозной свободе Dignitatis humanae (подписав, при этом, все остальные документы, в том числе Конституцию о священной литургии Sacrosanctum Concilium). Однако еп. Бернар Тиссье де Маллере FSSPX, автор «Биографии» Лефевра (2004), обнаружил документальное подтверждение того, что Лефевр все же подписал все документы, хотя и голосовал против принятия Gaudium et spes и Dignitatis humanae.

Священническое братство св. Пия X

В 1970 году Лефевр основал Священническое братство св. Пия X, объединившее неприемлющих нововведения Второго Ватиканского собора католиков-традиционалистов. Для подготовки священников им была основана семинария. Членами братства служилась месса по старому чинопоследованию, действия руководства католической церкви подвергались жёсткой критике.

По словам бывшего лефевриста Роберта Джеклина

Он видел, как жители Северной Африки теряли веру в связи со всеми переменами, которые принес II Ватиканский собор, и поэтому сказал: «Я не могу это продолжать». И еще он сказал: «Вы знаете, что я собираюсь сделать: уйти на покой и обосноваться в какой-нибудь маленькой квартирке, где смогу частным образом совершать мессу и спокойно дожить свой век». Несколько семинаристов подошли к нему: «Мы слышали о вас и о том, что вы сторонник традиционной мессы. Мы хотим узнать традиционную мессу, обучиться на священников и затем её служить». <...>

Разрешалось совершать только мессу по чину «Novos Ordo». Лефевр собрал этих молодых людей в Риме и стал сам их обучать. Со временем их число увеличилось, и он стал искать место, где бы они получили хорошее католическое богословское образование. Архиепископ поехал в Швейцарию и, с помощью своего друга, смог выкупить старый монастырь, который уже давно опустел. Там он организовал свою первую семинарию. <...>

Когда в Риме услышали о семинарии, то сначала обрадовались. Они прислали туда визитаторов, чтобы проверить, не происходит ли там что-либо несовместимое с верой. Но визитаторы ничего такого не нашли и вернулись в Рим с положительным отчетом, какую замечательную работу проводит Лефевр. Но местные, особенно французские епископы, были им недовольны, потому что он привлекал к себе множество семинаристов, в том числе и из их семинарий. Им не нравилась идея традиционной мессы, поскольку они всецело были преданны официальному Риму. Епископы сильно надавили на Ватикан, и тот осудил Лефевра.

Конфликт с церковными властями привёл к запрещению Лефевра в служении (каковое он, впрочем, не признал законным). В 1980-е годы осуществлялись шаги по нормализации отношений Лефевра и его братства со Святым Престолом, однако в 1988 году после рукоположения четырёх епископов, совершённого без согласия Рима, папа Иоанн Павел II отлучил Лефевра от церкви. Это решение Братство посчитало принятым в нарушение канонических норм, и потому недействительным.

Отлучение и его последствия

2 июля 1988 года Папа Иоанн Павел II издал motu proprio «Ecclesia Dei adflicta» («Церковь Божия опечалена»), в котором объявил в отношении совершенных монс. Лефевром и монс. де Кастро-Майером епископских посвящений:

Действие это, само по себе, было актом непослушания в отношении Епископа Римского в наиважнейшей, имеющей капитальное значение для единства Церкви, области, каковой является рукоположение епископов, через которое сакраментальным образом осуществляется Апостольское Преемство. Таким образом, непослушание подобного рода, заключающее в себе практический отказ признания римского примата, представляет собою раскольнический акт. Исполнив это действие, несмотря даже на формальное напоминание от 17-го июня, присланное через кардинала-префекта Конгрегации Епископов, архиепископ Лефевр, а также священники Бернар Фелле, Бернар Тиссье де Маллере, Ричард Вильямсон и Альфонсо де Галарета навлекли на себя предусмотренное церковным правом тяжкое наказание отлучения.

Смерть, похороны и наследие

Арх. Марсель Лефевр скончался 25 марта 1991 года, на 86-м году жизни, в Мартиньи (Швейцария). Он похоронен на кладбище международной семинарии Братства в Эконе (Швейцария). В церемонии похорон участвовал, вместе с посвященными Лефевром епископами Братства и многочисленными его членами и приверженцами, личный представитель кардинала Гиацинта Тиандума о. Гиацинт Дион, который от имени кардинала преподал останкам покойного благословение.

На надгробной табличке, помимо имени и дат жизни, выбиты слова: «Tradidi quod et accepi» (лат. «Я передал то, что принял»).

См. также

• Society of St. Pius X
• Apologia pro Marcel Lefebvre
• Personal Apostolic Administration of Saint John Mary Vianney
• Priestly Fraternity of St. Peter

Ссылки

• [www.catholic-hierarchy.org/bishop/blefebvre.html Страница о Марселе Лефевре на сайте catholic-hierarchy.org] (англ.)
• [www.sspx.com/?ArchbishopLef A Biography of Archbishop Marcel Lefebvre] by Father Ramón Anglés (англ.)
• Протоиерей Александр Шаргунов [www.blagogon.ru/biblio/249/ Архиепископ Марсель Лефевр]

Отрывок, характеризующий Лефевр, Марсель (архиепископ)

Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C'est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C'est bien, c'est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.
Борис еще раз учтиво поклонился.
– Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.
– Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, – сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.
– Старайтесь служить хорошо и быть достойным, – прибавил он, строго обращаясь к Борису. – Я рад… Вы здесь в отпуску? – продиктовал он своим бесстрастным тоном.
– Жду приказа, ваше сиятельство, чтоб отправиться по новому назначению, – отвечал Борис, не выказывая ни досады за резкий тон князя, ни желания вступить в разговор, но так спокойно и почтительно, что князь пристально поглядел на него.
– Вы живете с матушкой?
– Я живу у графини Ростовой, – сказал Борис, опять прибавив: – ваше сиятельство.
– Это тот Илья Ростов, который женился на Nathalie Шиншиной, – сказала Анна Михайловна.
– Знаю, знаю, – сказал князь Василий своим монотонным голосом. – Je n'ai jamais pu concevoir, comment Nathalieie s'est decidee a epouser cet ours mal – leche l Un personnage completement stupide et ridicule.Et joueur a ce qu'on dit. [Я никогда не мог понять, как Натали решилась выйти замуж за этого грязного медведя. Совершенно глупая и смешная особа. К тому же игрок, говорят.]
– Mais tres brave homme, mon prince, [Но добрый человек, князь,] – заметила Анна Михайловна, трогательно улыбаясь, как будто и она знала, что граф Ростов заслуживал такого мнения, но просила пожалеть бедного старика. – Что говорят доктора? – спросила княгиня, помолчав немного и опять выражая большую печаль на своем исплаканном лице.
– Мало надежды, – сказал князь.
– А мне так хотелось еще раз поблагодарить дядю за все его благодеяния и мне и Боре. C'est son filleuil, [Это его крестник,] – прибавила она таким тоном, как будто это известие должно было крайне обрадовать князя Василия.
Князь Василий задумался и поморщился. Анна Михайловна поняла, что он боялся найти в ней соперницу по завещанию графа Безухого. Она поспешила успокоить его.
– Ежели бы не моя истинная любовь и преданность дяде, – сказала она, с особенною уверенностию и небрежностию выговаривая это слово: – я знаю его характер, благородный, прямой, но ведь одни княжны при нем…Они еще молоды… – Она наклонила голову и прибавила шопотом: – исполнил ли он последний долг, князь? Как драгоценны эти последние минуты! Ведь хуже быть не может; его необходимо приготовить ежели он так плох. Мы, женщины, князь, – она нежно улыбнулась, – всегда знаем, как говорить эти вещи. Необходимо видеть его. Как бы тяжело это ни было для меня, но я привыкла уже страдать.
Князь, видимо, понял, и понял, как и на вечере у Annette Шерер, что от Анны Михайловны трудно отделаться.
– Не было бы тяжело ему это свидание, chere Анна Михайловна, – сказал он. – Подождем до вечера, доктора обещали кризис.
– Но нельзя ждать, князь, в эти минуты. Pensez, il у va du salut de son ame… Ah! c'est terrible, les devoirs d'un chretien… [Подумайте, дело идет о спасения его души! Ах! это ужасно, долг христианина…]
Из внутренних комнат отворилась дверь, и вошла одна из княжен племянниц графа, с угрюмым и холодным лицом и поразительно несоразмерною по ногам длинною талией.
Князь Василий обернулся к ней.
– Ну, что он?
– Всё то же. И как вы хотите, этот шум… – сказала княжна, оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.
– Ah, chere, je ne vous reconnaissais pas, [Ах, милая, я не узнала вас,] – с счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя к племяннице графа. – Je viens d'arriver et je suis a vous pour vous aider a soigner mon oncle . J`imagine, combien vous avez souffert, [Я приехала помогать вам ходить за дядюшкой. Воображаю, как вы настрадались,] – прибавила она, с участием закатывая глаза.
Княжна ничего не ответила, даже не улыбнулась и тотчас же вышла. Анна Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле, пригласив князя Василья сесть подле себя.
– Борис! – сказала она сыну и улыбнулась, – я пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? – обратилась она к князю.