Лехтцир, Самуил Ривинович
Самуи́л Ри́винович Лехтци́р (рум. Samuil Lehtţir;[1] 25 октября 1901, Атаки Сорокского уезда Бессарабской губернии — 1937, Тирасполь) — молдавский поэт и литературный критик.
Биография
Самуил Лехтцир родился в бессарабском местечке Атаки (ныне Окницкого района Молдавии). Родители — Ривн Хаим-Копелевич Лехтцир (Лех(т)циер, уроженец Атак) и Дына Айзиковна Акерман (родом из Бричан). Учился в Черновицком университете. В 1926 году переехал в СССР и включился в литературную деятельность на молдавском языке, работал в госиздате Молдавии. В 1927 году стал одним из основателей союза молдавских писателей «Рэсэритул» (восход) и его официального органа — журнала «Молдова литерарэ» (Литературная Молдавия).
Первый сборник стихотворений «Поезий» (Стихи, 1929) был воспринят литературной критикой весьма негативно, Лехтцира обвинили в упадочничестве и мелкобуржуазности. Однако он продолжил печататься: в 1930 году в соавторстве с И. Вайнбергом вышла книга литературно-критических статей «Ынтребэрь литерарэ» (Вопросы литературы), в 1931 году — поэтический сборник «Ын флакарэ» (В пламени), затем ещё три сборника — «Сиренеле зидирий» (1932), «Де пазэ» (1935) и «Дезробире» (1935).
С. Р. Лехтцир — автор первых пьес молдавской советской литературы: «Кодряну» (1930) и «Бируинца» (Победа, 1933).[2] 7 ноября 1933 года постановкой пьесы С. Р. Лехтцира «Бируинца» (Победа) открылся первый в республике профессиональный театр — Молдавский государственный драматический театр в Тирасполе.[3][4] Переводил на молдавский язык стихотворения С. Есенина, А. Пушкина, М. Лермонтова, А. Безыменского, Ш. Петефи и других. Составил учебники по молдавскому языку и литературе для средней школы. В 1937 году на Тираспольском партийном активе вместе с Леонидом Корнфельдом подвергся критике за включение классиков румынской литературы Кошбука, Эминеску, Александри в переиздававшиеся хрестоматии молдавской литературы для 3—4 классов средней школы и в целом за «теорию наследства» — взгляды на классическую румынскую литературу как общее наследие современной румынской и молдавской литератур; на основании этого оба были обвинены в «румынофильстве».[5]
С 1934 года — член правления Союза писателей Молдавской АССР, делегат Первого Всесоюзного съезда советских писателей. Арестован и расстрелян в 1937 году (по другим данным — 15 октября 1943 года).
Книги
- С. Лехтцир. Поезий (стихи). Госиздат Молдавии: Балта, 1929.
- И. Вайнберг, С. Лехтцир. Ынтребэрь литерарэ: 1928—1930 (литературные вопросы). Едитура де стат Молдовей (Госиздат Молдавии): Тирасполь, 1930.
- С. Лехтцир. Кодряну: пьеса историкэ ын 4 акте. Госиздат Молдавии: Тирасполь, 1930.
- С. Лехтцир. Ын флакэрэ (в пламени, стихи). Едитура де стат Молдовей (Госиздат Молдавии): Тирасполь, 1931.
- С. Лехтцир. Бируинца: пьеса ын 3 акте (победа). Едитура де стат Молдовей (Госиздат Молдавии): Тирасполь, 1933.
- С. Лехтцир. Хрестоматия по литературе для начальной школы, на молдавском языке. Ч. 1. МГИЗ: Тирасполь, 1934.
- С. Лехтцир. Книга для чтения для школ грамоты, на молдавском языке. МГИЗ: Тирасполь, 1935, 1936.
- С. Лехтцир. Хрестоматия по литературе, на молдавском языке. Ч. 1. МГИЗ: Тирасполь, 1936.
- А. С. Пушкин. Опере. Проза (Сочинения, в переводах М. А. Балуха, Д. П. Милева, С. Р. Лехтцира). Едитура де стат Молдовей (Госиздат Молдавии): Тирасполь, 1937.
Напишите отзыв о статье "Лехтцир, Самуил Ривинович"
Примечания
- ↑ В некоторых источниках упоминаются также отчества Рувимович и Рувинович, фамилия Лехицер. В личном деле после ареста — Самуил Рувинович Лехтцер.
- ↑ [www.1spaloma.ru/articles/detail.php?ID=207 Тирасполь театральный]
- ↑ [www.tirasadmin.org/new/2013-10-23/6774 Молдавский театр начинался в Тирасполе]
- ↑ [old.lgz.ru/article/6506/ Роман Кожухаров «Путём живого слова»]
- ↑ [argribincea.files.wordpress.com/2009/03/politica-de-moldovenizare-carte4.pdf Из выступления Бихмана на Тираспольском Партийном активе об издании учебников с включением в них классиков румынской литературы Кожбук, Еминеску, Александри]: «У нас в среде писателей Лехтцир и отчасти Коренфельд распространяли теорию так называемого литературного наследства. Из этой теории они выводили аналогию, что как Пушкин, Лермонтов, Салтыков-Щедрин входят в русскую литературу, как русское литературное наследство, так они взяли и автоматически перенесли румынских классиков, как литературное наследство. Это теория абсолютно вредительская. Тов. Сидерский говорил, что это враждебная теория, что нужно всех этих писателей изъять и оставить может быть только некоторых.», «Мне приходилось встречать противодействие со стороны писателей Лехтцира и Коренфельда. Они не могли примириться почему их теория о литературном наследстве неправильна.»
Отрывок, характеризующий Лехтцир, Самуил Ривинович
– Списки у Макара Алексеича, – сказал фельдшер. – А пожалуйте в офицерские палаты, там сами увидите, – прибавил он, обращаясь к Ростову.– Эх, лучше не ходить, батюшка, – сказал доктор: – а то как бы сами тут не остались. – Но Ростов откланялся доктору и попросил фельдшера проводить его.
– Не пенять же чур на меня, – прокричал доктор из под лестницы.
Ростов с фельдшером вошли в коридор. Больничный запах был так силен в этом темном коридоре, что Ростов схватился зa нос и должен был остановиться, чтобы собраться с силами и итти дальше. Направо отворилась дверь, и оттуда высунулся на костылях худой, желтый человек, босой и в одном белье.
Он, опершись о притолку, блестящими, завистливыми глазами поглядел на проходящих. Заглянув в дверь, Ростов увидал, что больные и раненые лежали там на полу, на соломе и шинелях.
– А можно войти посмотреть? – спросил Ростов.
– Что же смотреть? – сказал фельдшер. Но именно потому что фельдшер очевидно не желал впустить туда, Ростов вошел в солдатские палаты. Запах, к которому он уже успел придышаться в коридоре, здесь был еще сильнее. Запах этот здесь несколько изменился; он был резче, и чувствительно было, что отсюда то именно он и происходил.
В длинной комнате, ярко освещенной солнцем в большие окна, в два ряда, головами к стенам и оставляя проход по середине, лежали больные и раненые. Большая часть из них были в забытьи и не обратили вниманья на вошедших. Те, которые были в памяти, все приподнялись или подняли свои худые, желтые лица, и все с одним и тем же выражением надежды на помощь, упрека и зависти к чужому здоровью, не спуская глаз, смотрели на Ростова. Ростов вышел на середину комнаты, заглянул в соседние двери комнат с растворенными дверями, и с обеих сторон увидал то же самое. Он остановился, молча оглядываясь вокруг себя. Он никак не ожидал видеть это. Перед самым им лежал почти поперек середняго прохода, на голом полу, больной, вероятно казак, потому что волосы его были обстрижены в скобку. Казак этот лежал навзничь, раскинув огромные руки и ноги. Лицо его было багрово красно, глаза совершенно закачены, так что видны были одни белки, и на босых ногах его и на руках, еще красных, жилы напружились как веревки. Он стукнулся затылком о пол и что то хрипло проговорил и стал повторять это слово. Ростов прислушался к тому, что он говорил, и разобрал повторяемое им слово. Слово это было: испить – пить – испить! Ростов оглянулся, отыскивая того, кто бы мог уложить на место этого больного и дать ему воды.
– Кто тут ходит за больными? – спросил он фельдшера. В это время из соседней комнаты вышел фурштадский солдат, больничный служитель, и отбивая шаг вытянулся перед Ростовым.
– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – прокричал этот солдат, выкатывая глаза на Ростова и, очевидно, принимая его за больничное начальство.
– Убери же его, дай ему воды, – сказал Ростов, указывая на казака.
– Слушаю, ваше высокоблагородие, – с удовольствием проговорил солдат, еще старательнее выкатывая глаза и вытягиваясь, но не трогаясь с места.
– Нет, тут ничего не сделаешь, – подумал Ростов, опустив глаза, и хотел уже выходить, но с правой стороны он чувствовал устремленный на себя значительный взгляд и оглянулся на него. Почти в самом углу на шинели сидел с желтым, как скелет, худым, строгим лицом и небритой седой бородой, старый солдат и упорно смотрел на Ростова. С одной стороны, сосед старого солдата что то шептал ему, указывая на Ростова. Ростов понял, что старик намерен о чем то просить его. Он подошел ближе и увидал, что у старика была согнута только одна нога, а другой совсем не было выше колена. Другой сосед старика, неподвижно лежавший с закинутой головой, довольно далеко от него, был молодой солдат с восковой бледностью на курносом, покрытом еще веснушками, лице и с закаченными под веки глазами. Ростов поглядел на курносого солдата, и мороз пробежал по его спине.
– Да ведь этот, кажется… – обратился он к фельдшеру.
– Уж как просили, ваше благородие, – сказал старый солдат с дрожанием нижней челюсти. – Еще утром кончился. Ведь тоже люди, а не собаки…
– Сейчас пришлю, уберут, уберут, – поспешно сказал фельдшер. – Пожалуйте, ваше благородие.
– Пойдем, пойдем, – поспешно сказал Ростов, и опустив глаза, и сжавшись, стараясь пройти незамеченным сквозь строй этих укоризненных и завистливых глаз, устремленных на него, он вышел из комнаты.
Пройдя коридор, фельдшер ввел Ростова в офицерские палаты, состоявшие из трех, с растворенными дверями, комнат. В комнатах этих были кровати; раненые и больные офицеры лежали и сидели на них. Некоторые в больничных халатах ходили по комнатам. Первое лицо, встретившееся Ростову в офицерских палатах, был маленький, худой человечек без руки, в колпаке и больничном халате с закушенной трубочкой, ходивший в первой комнате. Ростов, вглядываясь в него, старался вспомнить, где он его видел.
– Вот где Бог привел свидеться, – сказал маленький человек. – Тушин, Тушин, помните довез вас под Шенграбеном? А мне кусочек отрезали, вот… – сказал он, улыбаясь, показывая на пустой рукав халата. – Василья Дмитриевича Денисова ищете? – сожитель! – сказал он, узнав, кого нужно было Ростову. – Здесь, здесь и Тушин повел его в другую комнату, из которой слышался хохот нескольких голосов.
