Ле Пик, Шарль

Не следует путать с автогонщиком Шарлем Пиком.

Шарль Ле Пик
Charles Le Picq
Дата рождения:	1744(1744)
Место рождения:	Неаполь, Италия
Дата смерти:	1806(1806)
Место смерти:	Санкт-Петербург, Российская империя
Профессия:	артист балета, балетмейстер, балетный педагог
Театр:	Парижская Опера, европейские балетные труппы, Большой театр (Санкт-Петербург)

Шарль Ле Пик (фр. Charles Le Picq (иногда встречается написание Lepic); 1744, Неаполь — 1806, Санкт-Петербург, Россия) — французский танцовщик и хореограф, ученик и последователь реформаторских идей Ж.-Ж. Новерра.

Биография

Родился в семье известного танцовщика, который и стал самым первым педагогом собственному сыну; семья постоянно разъезжала по гастролям, и маленький Шарль привык к постоянным сменам жилья.

С 1761 по 1764 годы обучался в Штутгарте у выдающегося балетного танцора и хореографа, новатора и теоретика балетного искусства Ж.-Ж.Новерра. Эти уроки сыграли огромную роль в творчестве Ле Пика — он стал пропагандистом реформ своего учителя. Будучи танцовщиком деми-характерного плана, под воздействием Новерра Ле Пик постепенно сменил несколько вычурную манеру, типичную для стиля рококо, на более естественную и живую, особенно это касалось игры в мимических сценах, которым Новерр придавал огромное значение. В течение нескольких лет он работал в разных европейских балетных труппах: в Варшаве — 1765 (Русская энциклопедия балета называет 1764 год), Вене (1765), в Венеции — 1769, Милане — 1773 и Неаполе. В 1775 году его учитель Ж.-Ж. Новерр был назначен главным балетмейстером балетной труппы Парижской Оперы (l’Opéra de Paris) и пригласил туда Шарля Ле Пика. С 1776 по 1781 гг. Ле Пик работал в Парижской Опере, где стал постоянным партнером выдающейся балерины Мари-Мадлен Гимар. Однако творческая атмосфера в Парижской Опере была непростой: реформаторские взгляды Новерра не находили понимания как у многих танцоров, желавших работать в устоявшихся и привычных для них рамках, так и у театральных завсегдатаев. Новерр получил приглашение в Лондонский театр «Друри-Лейн» и покинул пост в Парижской Опере. В 1782 году Ле Пик тоже уехал в Лондон вместе с Новерром. Там в Лондоне под руководством своего педагога он начал ставить самостоятельно свои первые хореографические композиции. Сам Новерр высоко ценил своего верного ученика и отзывался о нем в своей известной книге: Шарль Ле Пик «довёл своё искусство до совершенства».

1783—1785 — балетмейстер Королевского театра в Лондоне.

В России

В 1787 году Шарль Ле Пик был приглашен в Россию, в Санкт-Петербург, куда он и прибыл со своей семьей: женой балериной Гертрудой Росси и её сыном, то есть своим пасынком, 11-летним Карло Джиованни Росси, — на должность первого танцора императорской труппы, а в 1792 он стал там же главным балетмейстером и занимал эту должность вплоть до 1799. В России он стал провозвестником и первым пропагандистом новаторских идей своего учителя Новерра: он перенес на Петербургскую сцену несколько его балетных спектаклей и поставил собственные представления, основанные тоже на эстетике реформаторских взглядов Новерра. А кроме того, он стал организатором издания на русском языке главного труда своего педагога — многотомной книги «Записки о танце и балете» (фр. «Lettres sur la danse et les ballets», первое издание в Лионе и Штутгарте в 1760 году), вышедшей в Петербурге под названием «Письма о танце» в 1803—1804 годах — эта работа выдержала несколько изданий и переиздается в том же переводе вплоть до настоящего времени. Известный русско-французский балетный деятель Б. Кохно через много лет сказал: «Новер преобразил танец своей эпохи, а его балет-пантомима достиг России благодаря его ученику Ле Пику».

Для творчества Ле Пика были характерны постановки медленных адажио с позировками, он вносил в аллегро прыжки с заносками и пируэты — все то, что плотно вошло в практику русского балетного исполнительского искусства.

В 1799 Ле Пик был отстранен от должности главного балетмейстера, однако оставался в Петербурге и продолжал служить там же, на императорской сцене, как танцовщик. Кроме того, он преподавал французскую манеру танца в петербургской театральной школе и в крепостном театре Н. П. Шереметева.

В конце жизни Ле Пик неоднократно ставил дворцовые празднества при дворе Екатерины II. В Петербурге он оставался до конца своих дней, там же и скончался.

Его деятельность в России стала продолжением воцарения на русской сцене французской балетной школы (одновременно в России господствовала и итальянская хореографическая школа, привезенная итальянскими хореографами: Гаспаро Анжиолини, Джузеппе (или в переделке на русский язык Иосиф) Канциани), заложенной еще танцовщиком Ж.-Б.Ланде во время царствования Анны Иоанновны; Шарль Ле Пик окончательно упрочил в русском балете французский стиль, хотя при этом не чурался работы и с итальянскими мастерами.

Считается, что своей деятельностью в Петербурге он подготовил и открыл путь другому выдающему французскому хореографу, занявшему пост главному балетмейстера императорских театров в 1801 году, — Шарлю Дидло.

Личная жизнь

Дж.-Дж. Казанова в своей известной книге «История моей жизни» называет его любовником Бинетти. Был женат на известной балерине Гертруде Росси и растил её сына, своего пасынка, будущего архитектора Карла Ивановича Росси.

Творчество

Шарль Ле Пик исполнял главные партии в балетах известных балетмейстеров своего времени Новера, Ф. Гильфердинга, Г. Анджолини.

Постановки

• 1770: Orfeo e Euridice (Венеция)
• 1771: I fatti d’Achille figlio di Peleo (Венеция)
• 1774: Aminta e Clori (Неаполь)
• 1777: Telemaco nell’isola di Calipso (Венеция)
• 1776: Капризы Галатеи композитора Ж.-Ж. Родольфа, партия: Пастух (Парижская Опера)
• 1778: Апеллес и Кампаспа, Парижская Опера
• 1782 или 1783: «Похищение сабинянок» (Il ratto delle Sabine) Винчентио, музыка В. Мартин-и-Солера, балетмейстер Ле Пик (Королевский театр, Лондон)
• 1783: Les Épouses persanes (Лондон)
• «Жеманница» Борги, балетмейстер Ле Пик (Королевский театр, Лондон)
• 1783: «Обманутый опекун» (в других переводах «Обманутый учитель»), композитор Мартини, балетмейстер Ле Пик (Королевский театр, Лондон)
• «Дон Жуан» Глюка, балетмейстер Ле Пик (Королевский театр, Лондон)
• «Любовь Александра и Роксаны» Бартелемона, балетмейстер Ле Пик (Королевский театр, Лондон)
• 1784: «Охота Генриха IV» (La Partie de chasse de Henri IV) Бартелемона, балетмейстер Ле Пик (Королевский театр, Лондон)
• 1784: Дезертир, балетмейстер Ж. Доберваль — партия Алексиса (Лондон)
• 1785: «Каменный гость» (Le Convive de pierre), музыка Глюка (Королевский театр, Лондон)
• 1785: «Суд Париса» (Le Jugement de Pâris) Бартелемона, балетмейстер Ле Пик (Королевский театр, Лондон)
• 1785: «Макбет» по Шекспиру, по хореографии Локка (Королевский театр, Лондон; считается, что этой работой Ле Пик положил начало балетной шекспириане)

Перенес на петербургскую сцену балеты Ж. Новерра:

• 1786: Анетта и Любен
• 1793: Амур и Психея на музыку В.Мартин-и-Солера (Новерр ставил балет с музыкой Ж.-Ж. Родольфа в Лондоне), Эрмитажном театре Санкт-Петербурга
• 1796: Смерть Геркулеса В. Мартин-и-Солера;
• 1797: Медея и Язон Ж.-Ж. Родольфа
• 1797: Аделия де Понтье

Собственные авторские постановки в Петербурге:

• 1789: Дезертир, по хореографии Ж. Доберваля
• 1790: Своенравная пастушка
• 1790: танцы в спектакле «Начальное управление Олега» по сюжету Екатерины II с музыкой К. Каноббио, Дж. Сарти и В. А. Пашкевича (совместно с Д. Канциани)
• 1792: Дидона покинутая В. Мартин-и-Солера, сам же танцевал партию Энея
• 1795: Прекрасная Арсена
• 1795: Два маленьких савояра Далейрака (по другим версиям, автор музыки К. Каноббио)
• 1798: Любовь Байяра
• 1799: Танкред, сам же исполнил главную партию
• танцы в опере «Февей» В. А. Пашкевича.

Память

В Павловске до 1939 года был Пиков переулок, названный по даче Ш. ле Пика. Сейчас это улица Девятого Января.

Отрывок, характеризующий Ле Пик, Шарль

Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.