Лже-Алексей

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Лже-Алексей — общее название для троих самозванцев, выдававших себя за убитого Алексея II Комнина.





Гибель Алексея Комнина

После смерти своего отца Мануила, Алексей II Комнин стал императором в 11 лет. Конечно же, самостоятельно править он не мог, и потому власть при нём осуществляла мать, императрица Мария и её фаворит протосеваст Алексей, чье правление вызвало общее недовольство. Молодой царь тоже не проявлял серьёзного интереса и способностей к управлению, передавали, что он дни напролет проводит, развлекаясь травлями и конными скачками.

Закономерно возникшим недовольством сумел ловко воспользоваться двоюродный дядя императора Андроник Комнин. Под видом защиты прав юного Алексея, он привлек на свою сторону большинство населения Константинополя, и что особенно важно — большинство дворцовых вельмож, от решения которых во многом зависело, на чьей стороне останется победа.

Силой захватив Константинополь, Андроник на своих плечах принес юного Алексея в собор Св. Софии, где тот был коронован императором. Императрица Мария и протосеваст в скором времени были казнены.

Впрочем, Андроник не собирался останавливаться на достигнутом. В сентябре 1183 г. толпа горожан, в достаточной мере подготовленная сторонниками узурпатора, потребовала его коронации. Юный Алексей поддержал это требование. Андроник для вида отказывался, но вскоре уступил настоятельным требованиям и стал соправителем своего племянника.

Вскоре после этого, юный Алексей был убит в своих покоях. По преданию, голову мальчика принесли Андронику, а тело бросили в море.

Первый самозванец

Андроник недолго сумел удержаться на троне. Показав себя кровавым деспотом, он вызвал общее восстание, был свергнут и после жестоких пыток убит. На его место пришел Исаак, первый представитель династии Ангелов. Именно в его царствование появился первый самозванец.

По свидетельству Хониата, молодой человек был родом из Константинополя. Внешностью своей (и особенно рыжими волосами) он действительно напоминал погибшего Алексея. Тот же Хониат уверяет, что он так вжился в свою роль, что делал ту же прическу, и заикался точь-в-точь как юноша-император. Настоящее имя самозванца осталось неизвестным. Двигаясь по течению Меандра, он появился вначале в небольшом городке Армале, где, остановившись у одного «латинянина» (вероятно, француза или итальянца) открыл ему своё «царское имя».

История Лже-Алексея не отличалась оригинальностью. Палачи, посланные Андроником, по его уверению, не нашли в себе сил убить юного императора, но вместо этого помогли ему тайно бежать.

Лже-Алексей сумел добраться до Иконии, и далее, неотступно преследуя султана просьбами о помощи, и упреками в неблагодарности за все благодеяния, оказанные Иконии императором Мануилом, добиться твердого обещания поддержать его в деле завоевания византийского трона и дорогих подарков.

Возможно, веди себя самозванец с большим тактом и выдержкой, его успех мог быть куда более ощутимым, однако своим хвастовством и неосторожным поведением, он чуть не погубил своё предприятие в самом начале.

(…)Когда во время аудиенции римского посла самозванец начал хвастать особенным благородством своего происхождения, султан обратился к послу с вопросом, узнает ли он в этом человеке сына императора Мануила. Посол, разумеется, отвечал, что сын императора Мануила несомненно погиб, быв брошен в воду, что этот неизвестный ложно присваивает себе звание умершего и рассказывает о себе невероятные вещи. При этих словах неудержимо вскипев гневом и горячо воспламенившись желчию, юный Алексей непременно схватил бы посла за бороду, если бы с одной стороны сам посол, рассердившись в свою очередь, не отразил мужественно стремлений Лже-Алексея, а с другой султан, оскорбившись неприличием его поведения, со всею строгостью не приказал ему успокоиться.

И все же, султан предоставил самозванцу право набирать на его землях добровольцев, желающих помочь Лже-Алексею вернуть себе «законный» трон. Вскоре под знамена самозванца встало около 8 тыс. человек, и с этой довольно значительной армией, он вторгся на Византийскую территорию. Счастье сопутствовало Лже-Алексею, происходило то же, что случилось с Лжедмитрием I — правящий царь был непопулярен, юноша-претендент давал надежды на исполнение многих честолюбивых желаний, в народе также не было полной уверенности, что царевич погиб, и потому авантюра Лже-Алексея вполне могла увенчаться успехом.

Посланный против него севастократор Алексей, брат Исаака Ангела, не мог быть уверен в лояльности собственной армии, и потому вынужден был отступать перед напором войск самозванца.

Некоторые из городов по собственной воле перешли на сторону Лже-Алексея, другие были захвачены, войско наемников уничтожало все на своем пути, особенно стараясь жечь собранное на гумнах зерно, за что самозванец получил от крестьян малопочтенное прозвище «гумножога». Та же участь постигала города, отказывавшиеся открыть самозванцу ворота, и даже православные храмы.

По свидетельству Хониата:

Таким образом злодей понес достойную казнь, как за то, что, преступно вооруживши персов против римлян, пролил столько крови своих единоплеменников, так и за то, что сделал он, — да будет он проклят, — в моем родном городе, Хонах, со знаменитым храмом Архистратига божественных и невещественных сил Михаила: он осквернил это святейшее жилище Божие; он ворвался в него со своими персами и не шевельнул рукою, нечестивец, чтобы остановить их, когда в его глазах они уничтожали сделанные из разноцветной мозаики изображения Христа и святых, топором и молотом ниспровергали священные и неприкосновенные двери алтаря, повергали на землю и попирали святейшую жертвенную трапезу.

Неизвестно, чем кончилась бы авантюра, но самозванец был предательски убит в городе Писса. По словам Хониата, на пиру он напился пьян, и во время сна его зарезал некий священник.

Голова самозванца была доставлена севастократору Алексею, и тот, похлестав её конским бичом, сказал:

«Не без всякого же основания этому человеку сдавались города!»

Второй самозванец

Согласно «Истории» Никиты Хониата, второй самозванец, принявший на себя имя Алексея Комнина, появился в Пафлагонии буквально через несколько дней после гибели первого. Однако, его попытка завоевать для себя трон закончилась так же плачевно.

Некоторые области империи, поверив в его «царское» происхождение, или же попросту из недовольства политикой Исаака Ангела, передались под его начало. Против самозванца был послан хартулярий, конюший, севаст Феодор Хумн. Войско самозванца было разбито, сам он захвачен в плен и вскоре казнен.

Третий самозванец

Третий по счету самозванец появился 1195 г. через три месяца после коронования брата Исаака Ангела — Алексея III. Родом он был, по-видимому, из Киликии, но поддержку получил в Персии, у сатрапа города Анкиры. Опять же по свидетельству Хониата, сатрап вряд ли поверил в «царское» происхождение самозванца, но не преминул воспользоваться им как поводом для вторжения в Византию.

Нападения на пограничные города начались немедля, против Лже-Алексея был отряжен евнух по имени Ионополит, специально для этого случая возведенный царем в сан паракимомена, но потерпел поражение, и царь вынужден был сам отправиться в Персию, закономерно полагая, что справиться с самозванцем будет несложно, если разорвать его союз с персами. Сатрап Анкиры потребовал за свой нейтралитет пять центенариев серебра чеканной монетой единовременно и затем в виде ежегодной дани три центенария серебряной монеты и сорок кусков фиванской шелковой материи. Царь Алексей посчитал подобные требования чрезмерно завышенными, и соглашения достигнуть не удалось.

Алексей III изменил тактику. Объезжая один за другим пограничные города, он силой или уговорами приводил их к покорности себе, создавая таким образом достаточно мощный барьер на пути возможной персидской экспансии.

Впрочем, и здесь его успех не был окончательным, так мелангийцы прямо дали понять царю, что примкнут к тому, на чьей стороне окажется победа. Клянясь Алексею в покорности и называя его императором, они в то же время не упускали возможности указать ему, что нет и не может быть абсолютных доказательств, что Алексей Комнин был убит, и что самозванец в чём-то напоминает погибшего.

Алексей III пытался возразить, указывая на то, что называя его царем мелангийцы уже присягнули на верность, но получил опять уклончивый ответ:

Вот видишь ли, царь, что ты и сам колеблешься в понятиях об этом юноше и считаешь предполагаемую смерть его сомнительною! Не осуждай же людей, которые питают сострадание к молодому человеку, имеющему право на царство по преемству от трех предшествовавших поколений своего рода, а между тем несправедливо лишенному не только власти, но и отечества

В конце концов, так и не добившись окончательной победы, Алексей возвратился в Константинополь. Его сменил Мануил Кантакузин. Но справиться и Лже-Алексеем не удалось и ему, более того, постепенно подчиняя себя пограничные области, самозванец увеличивал свою силу, и неизвестно, чем разрешился бы кризис, если бы Лже-Алексей во время остановки в крепости Цунгра не был предательски убит.

Напишите отзыв о статье "Лже-Алексей"

Литература

Отрывок, характеризующий Лже-Алексей

– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.