Гаумата

Гаумата<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Бехистунская надпись, рассказывающая среди прочего о деле Гауматы</td></tr>
царь Ахеменидской державы
522 год до н. э.
Предшественник:	Камбис II
Преемник:	Дарий I
Смерть:	522 до н. э.(-522)

Гаумата (или Лжебардия) — персидский царь в 522 году до н. э.

Согласно официальной версии, изложенной Дарием I на Бехистунской скале, Гаумата, мидийский маг (жрец), воспользовавшись отсутствием Камбиса II, находящегося во главе своей армии в Египте, 11 марта 522 года до н. э. поднял восстание и 2 апреля захватил власть в свои руки. Чтобы обосновать свои права на престол, Гаумата выдал себя за Бардию — младшего брата Камбиса, убитого последним ещё до своего похода в Египет.

Грекам Бардия был известен под разными именами: Мардис, Смердис, Маруфий, Мерфис, Таниаксарк или Танаоксар. Последние два имени, как предполагают, являются эллинизированными формами персидского прозвища Бардии Tanu-vazrka, что означает «телом большой», то есть «богатырь», «силач».

Правление

Захват власти

Гаумата в короткий срок овладел большей частью Державы Ахеменидов. Уже в месяце айару (апрель — май) в Вавилоне стали датировать документы его правлением. При заключении различных контрактов вавилоняне стали клясться богами «Бэлом, Набу и Барзией, царём Вавилона, царём стран». Камбис двинул свои войска против восставших, но по пути погиб при весьма загадочных обстоятельствах (конец апреля 522 года до н. э.). К 1 июня Гаумата получил всеобщее признание у народов Ахеменидской державы.

Официальная версия, изложенная в Бехистунской надписи

Вот как излагает это Бехистунская надпись, начертанная на скале на трёх языках (древнеперсидском, вавилонском и эламском) по приказу и от имени Дария I:

«Говорит царь Дарий: некто именем Камбис, сын Кира, из нашего рода, был здесь царём. Этот Камбис имел брата, по имени Бардия, от одного отца и одной матери. Камбис убил этого Бардию. Когда Камбис умертвил Бардию, народу было неизвестно, что Бардия убит. Затем Камбис пошёл в Египет. Когда Камбис пошёл в Египет, народ возмутился, ложь распространилась в стране, как в Персии, так и в Мидии, ровно как и в прочих странах. Был человек, маг, по имени Гаумата, возмутившийся в Пишиявада, у горы Аракадриш; оттуда он начал бунт. В месяце виякне, 14 числа (11 марта 522 года до н. э.) он возмутился. Народу он лгал, говоря: „Я — Бардия, сын Кира, брат Камбиса“. Тогда весь народ отпал от Камбиса к нему, и Персия, и Мидия, и прочие страны. Он захватил власть; это было 9 гармапада (2 апреля). Тогда Камбис умер, умертвив себя… Эта власть, которую маг Гаумата исторг у Камбиса, издревне принадлежала нашему роду. Затем Гаумата отнял у Камбиса и Персию, и Мидию, и прочие страны; он присвоил их себе и стал царём. Не было ни одного человека, ни перса, ни мидянина, ни из нашего рода, который бы отнял власть у этого мага Гауматы. Люди весьма боялись его: он мог казнить многих людей, которые некогда знали Бардию, чтобы они не узнали, что он не Бардия, сын Кира. Никто не осмеливался что-либо сказать о Гаумате-маге, пока я не прибыл. Тогда я помолился Ахурамазде о помощи. Ахурамазда послал мне помощь. В месяце багаядише, 10 числа (29 сентября 522 года до н. э.), я с немногими людьми, погубил этого Гаумату и его знатнейших приверженцев. Есть крепость Сикаяуватиш, в области, именуемой Нисая, в Мидии, — там погубил я его и исторг у него власть. Волей Ахурамазды я стал царём; Ахурамазда вручил мне царство. Власть, отнятую у нашего рода, я вернул и поставил её на надлежащее место, как было раньше. Храмы, разрушенные магом, я возобновил, народу выгоды, стада и жилища — дома, отнятые Гауматой, я возвратил, Я вернул народу его прежнее положение, как в Персии, так и в Мидии, так и в прочих странах. Я вернул, что было отнято. Волею Ахурамазды я всё это совершил. Я трудился, чтобы вернуть нашему дому его прежнее положение, как было издревне, я старался (проложить) по воле Ахурамазды, как если бы Гаумата не устранял нашего дома».

Из Бехистунской надписи видно, что переворот Гауматы был ничем иным, как мидийской реакцией, направленной против власти персов — Ахеменидов. Дело в том, что Дарий в своей надписи обычно называет этническую принадлежность своих противников («вавилонянин», «армянин», «эламит» и т. д.). Поэтому естественно предположить, что когда царь называет Гаумату «магом» (маги были одним из мидийских племён, из числа которых поставлялись жрецы, называвшиеся также магами), то он имеет в виду в первую очередь этническую принадлежность восставшего и уже во вторую очередь — принадлежность Гауматы к жреческому сословию. Об этом свидетельствует текст вавилонской версии Бехистунской надписи, где главный противник Дария прямо назван «мидянином, по имени Гаумата, магом». Интересно, что в этой версии, в отличие от персидского и эламского вариантов, в которых говорится, что Гаумата сделал мятежной Персию, добавлено — «и Мидию».

Таким образом, переворот Гауматы являлся мидийской реакцией против господства персов. Только промидийской политикой следует объяснить желание Гауматы окружить себя доверенными людьми и сам факт перенесения резиденции мага из Персиды в Мидию. Античные авторы также не сомневались в том, что захват власти Гауматой означал переход её в руки мидян.

Ход событий в изложении Геродота

Приблизительно семьдесят лет спустя после мятежа Геродот записал известие об этом перевороте в том виде, в каком оно ходило тогда по Азии, а может быть, и согласно передаче Зопира, правнука Мегабиза, участника события — одного из семи вельмож, сподвижников Дария. Этот Зопир, перебежав к грекам и поселившись в Афинах, делился с Геродотом сведениями из преданий своего рода, принадлежавших к числу наиболее знатных и близких ко двору, а потому мог сообщить и многие подробности, известные при дворе. Вполне возможно, что имя брата самозванца и его вдохновителя Πατιζεινης (Патизиф), сообщаемое Геродотом, является косвенным доказательством того, что историк получал сведения от Зопира. Это не имя, а титул первого министра («патикшаятия», регент, отсюда турецкое падишах). Геродот принял титул за собственное имя.

Геродот, также как и Бехистунская надпись, называет самозванцем мага, одного из двух братьев, оставленных Камбисом для управления дворцом в и бывших в числе весьма немногих, знавших об убиении Бардии. Самозванец также называется Бардией (у Геродота — Смердис) и был похож на него лицом; брат его Патизиф был главным виновником бунта; он посадил Смердиса на престол и разослал повсюду глашатаев, особенно к войскам, с приказом присягать самозванцу. Слухи дошли до Камбиса, который двинулся из Египта назад в Персию, чтобы подавить мятеж, но по пути умер. Смердис же полностью овладел положением и закрепился на престоле. Чтобы удержать покорённые народы от восстаний он отменил на 3 года налоги и воинские повинности. Внутренняя политика Смердиса была направлена на уничтожение привилегий персидской родовой знати и её господствующего положения в экономике и обществе. Благодаря этому Смердис пользовался большой популярностью и поддержкой широких народных масс, как в самой Персии, так и в других подвластных персам странах.

Однако Бардия никогда не выходил из дворца и не показывался перед народом. Это вызвало сомнения у знатного перса Отана, дочь которого раньше была женой Камбиса, а после смерти последнего, как и прочие гаремные женщины, перешла в собственность Бардии. Он попросил дочь выяснить, является ли царь настоящим. Он выяснил, что у мага Гауматы должны быть отрезаны уши как наказание за преступление. Его дочь, когда наступила её очередь проводить ночь с царём, тайно ощупала его и обнаружила, что у царя нет ушей. Персы таким образом узнали, что Лжебардия — не сын Кира, а другой человек. Дарий, Утан (Отан), Виндафарна (Интаферн), Гаубарува, Видарна, Багабухша и Ардуманиш — представители семи знатнейших родов персидской аристократии — организовали заговор. Гаумата и его брат были убиты. После переворота последовало массовое истребление магов.

Руководитель заговора Дарий стал царём.

Мог ли Гаумата быть настоящим Бардией?

Кроме Бехистунской надписи и Геродота о перевороте Гауматы рассказывают ещё в разных вариациях Эсхил, Ктесий, Помпей Трог (в передаче Юстина), Страбон и Полиэн.

За исключением Эсхила, современника самого Дария, все античные авторы вслед за Бехистунской надписью называют Гаумату магом. У Юстина история Лжебардии передаётся согласно Геродоту, но, кроме того, из какого-то хорошего источника сообщается имя самозванца в форме Гомет, близкой к персидской Гаумата.

Некоторые историки склонны видеть, что версия о Гаумате ложная и что к власти правда пришёл Бардия, которого Камбис никогда не убивал. В пользу этой теории может служить то, что Геродот не говорит ни слова об родстве Дария с Ахеменидской династией — Дарий только наместник Персиды и получил престол только благодаря хитрости своего конюха, заставившего коня Дария заржать прежде коней других участников заговора. (Заговорщики договорились, что тот, чей конь первым заржёт на рассвете, станет царём над другими.) К тому же персидская народная традиция отрицала правдивость утверждений Дария, что до него на троне сидел Лжебардия. Массы персидского народа, как, впрочем, и народы других стран Ахеменидской державы, были убеждены, что над ними царствовал сын Кира Бардия, которого Дарий для своих целей назвал магом Гауматой. Это подтверждает и всеобщее восстание народов всей Ахеменидской державы, с которым Дарий столкнулся при восшествии на престол.

Создаётся впечатление, что Дарий был узурпатором, который для укрепления себя на престоле придумал и историю свержения самозванца, и свою генеалогию, возводящую его к предкам Кира и Камбиса. Но с этим нельзя согласиться. Бехистунская надпись — первый важный официальный персидский текст — как бы нарочно составлен на трёх языках для всеобщего ознакомления, на самой людной дороге царства, между двумя столицами Вавилоном и Экбатаной, где он был помещён на высоте, доступной для чтения; кроме того, на папирусе он был разослан по всему государству на арамейском языке; это произошло через какой-нибудь десяток лет после рассказываемого события, когда современники и очевидцы ещё помнили его. Едва ли узурпатор мог так бравировать сознательной ложью. Кроме того в свите Дария мы видим таких заслуженных сподвижников Кира, как Гобрий; его главной женой, имевшей на него огромное влияние, была дочь Кира — Атосса, сначала бывшая за своим братом Камбисом, потом доставшаяся Гаумате, а после свержения последнего отошедшая Дарию. Так что особых оснований сомневаться в принадлежности Дария к Ахеменидам, равно как и в других показаниях Бехистунской надписи, нет.

Правление Гауматы продолжалось менее семи месяцев.

Ахемениды?
Предшественник: Камбис II	персидский царь ок. 522 до н. э. (правил ок. 7 месяцев)	Преемник: Дарий I
	фараон Египта ок. 522 до н. э.

См. также

• Бардия

Литература

• [rec.gerodot.ru/behistun/abaev01.htm Бехистунская надпись Дария I]
• Геродот. История. [www.vehi.net/istoriya/grecia/gerodot/03.html Книга III, Главы 61—79]
• Тураев Б.А.. [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000039/index.shtml История древнего Востока] / Под редакцией Струве В. В. и Снегирёва И. Л. — 2-е стереот. изд. — Л.: Соцэкгиз, 1935. — Т. 2. — 15 250 экз.
• Дандамаев М. А. [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000002/st07.shtml Мидия и Ахеменидская Персия] // История древнего мира / Под редакцией И. М. Дьяконова, В. Д. Нероновой, И. С. Свенцицкой. — Изд. 3-е, испр. и доп. — М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1989. — Т. 2. [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000002/index.shtml Расцвет древних обществ]. — 572 с. — 50 000 экз. — ISBN 5-02-016781-9.
• Дандамаев М. А. Политическая история Ахеменидской державы. — М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1985. — 319 с. — 10 000 экз.
• [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/1.htm Древний Восток и античность]. // [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/0.htm Правители Мира. Хронологическо-генеалогические таблицы по всемирной истории в 4 тт.] / Автор-составитель В. В. Эрлихман. — Т. 1.
• Лжесмердис // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [quod.lib.umich.edu/m/moa/ACL3129.0003.001/852?rgn=full+text;view=image Гаумата] (англ.). — в Smith's Dictionary of Greek and Roman Biography and Mythology.
• [www.iranicaonline.org/articles/bardiya-son-of-cyrus Энциклопедия Ираника: Бардия]
• [www.iranicaonline.org/articles/gaumata- Энциклопедия Ираника: Гаумата]

Отрывок, характеризующий Гаумата

– Что вам угодно? Просьба?…
– Qu'est ce que c'est? [Что это?] – спросил кто то из другой комнаты.
– Encore un petitionnaire, [Еще один проситель,] – отвечал человек в помочах.
– Скажите ему, что после. Сейчас выйдет, надо ехать.
– После, после, завтра. Поздно…
Ростов повернулся и хотел выйти, но человек в помочах остановил его.
– От кого? Вы кто?
– От майора Денисова, – отвечал Ростов.
– Вы кто? офицер?
– Поручик, граф Ростов.
– Какая смелость! По команде подайте. А сами идите, идите… – И он стал надевать подаваемый камердинером мундир.
Ростов вышел опять в сени и заметил, что на крыльце было уже много офицеров и генералов в полной парадной форме, мимо которых ему надо было пройти.
Проклиная свою смелость, замирая от мысли, что всякую минуту он может встретить государя и при нем быть осрамлен и выслан под арест, понимая вполне всю неприличность своего поступка и раскаиваясь в нем, Ростов, опустив глаза, пробирался вон из дома, окруженного толпой блестящей свиты, когда чей то знакомый голос окликнул его и чья то рука остановила его.
– Вы, батюшка, что тут делаете во фраке? – спросил его басистый голос.
Это был кавалерийский генерал, в эту кампанию заслуживший особенную милость государя, бывший начальник дивизии, в которой служил Ростов.
Ростов испуганно начал оправдываться, но увидав добродушно шутливое лицо генерала, отойдя к стороне, взволнованным голосом передал ему всё дело, прося заступиться за известного генералу Денисова. Генерал выслушав Ростова серьезно покачал головой.
– Жалко, жалко молодца; давай письмо.
Едва Ростов успел передать письмо и рассказать всё дело Денисова, как с лестницы застучали быстрые шаги со шпорами и генерал, отойдя от него, подвинулся к крыльцу. Господа свиты государя сбежали с лестницы и пошли к лошадям. Берейтор Эне, тот самый, который был в Аустерлице, подвел лошадь государя, и на лестнице послышался легкий скрип шагов, которые сейчас узнал Ростов. Забыв опасность быть узнанным, Ростов подвинулся с несколькими любопытными из жителей к самому крыльцу и опять, после двух лет, он увидал те же обожаемые им черты, то же лицо, тот же взгляд, ту же походку, то же соединение величия и кротости… И чувство восторга и любви к государю с прежнею силою воскресло в душе Ростова. Государь в Преображенском мундире, в белых лосинах и высоких ботфортах, с звездой, которую не знал Ростов (это была legion d'honneur) [звезда почетного легиона] вышел на крыльцо, держа шляпу под рукой и надевая перчатку. Он остановился, оглядываясь и всё освещая вокруг себя своим взглядом. Кое кому из генералов он сказал несколько слов. Он узнал тоже бывшего начальника дивизии Ростова, улыбнулся ему и подозвал его к себе.
Вся свита отступила, и Ростов видел, как генерал этот что то довольно долго говорил государю.
Государь сказал ему несколько слов и сделал шаг, чтобы подойти к лошади. Опять толпа свиты и толпа улицы, в которой был Ростов, придвинулись к государю. Остановившись у лошади и взявшись рукою за седло, государь обратился к кавалерийскому генералу и сказал громко, очевидно с желанием, чтобы все слышали его.
– Не могу, генерал, и потому не могу, что закон сильнее меня, – сказал государь и занес ногу в стремя. Генерал почтительно наклонил голову, государь сел и поехал галопом по улице. Ростов, не помня себя от восторга, с толпою побежал за ним.


На площади куда поехал государь, стояли лицом к лицу справа батальон преображенцев, слева батальон французской гвардии в медвежьих шапках.
В то время как государь подъезжал к одному флангу баталионов, сделавших на караул, к противоположному флангу подскакивала другая толпа всадников и впереди их Ростов узнал Наполеона. Это не мог быть никто другой. Он ехал галопом в маленькой шляпе, с Андреевской лентой через плечо, в раскрытом над белым камзолом синем мундире, на необыкновенно породистой арабской серой лошади, на малиновом, золотом шитом, чепраке. Подъехав к Александру, он приподнял шляпу и при этом движении кавалерийский глаз Ростова не мог не заметить, что Наполеон дурно и не твердо сидел на лошади. Батальоны закричали: Ура и Vive l'Empereur! [Да здравствует Император!] Наполеон что то сказал Александру. Оба императора слезли с лошадей и взяли друг друга за руки. На лице Наполеона была неприятно притворная улыбка. Александр с ласковым выражением что то говорил ему.
Ростов не спуская глаз, несмотря на топтание лошадьми французских жандармов, осаживавших толпу, следил за каждым движением императора Александра и Бонапарте. Его, как неожиданность, поразило то, что Александр держал себя как равный с Бонапарте, и что Бонапарте совершенно свободно, как будто эта близость с государем естественна и привычна ему, как равный, обращался с русским царем.
Александр и Наполеон с длинным хвостом свиты подошли к правому флангу Преображенского батальона, прямо на толпу, которая стояла тут. Толпа очутилась неожиданно так близко к императорам, что Ростову, стоявшему в передних рядах ее, стало страшно, как бы его не узнали.
– Sire, je vous demande la permission de donner la legion d'honneur au plus brave de vos soldats, [Государь, я прошу у вас позволенья дать орден Почетного легиона храбрейшему из ваших солдат,] – сказал резкий, точный голос, договаривающий каждую букву. Это говорил малый ростом Бонапарте, снизу прямо глядя в глаза Александру. Александр внимательно слушал то, что ему говорили, и наклонив голову, приятно улыбнулся.
– A celui qui s'est le plus vaillament conduit dans cette derieniere guerre, [Тому, кто храбрее всех показал себя во время войны,] – прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог, с возмутительным для Ростова спокойствием и уверенностью оглядывая ряды русских, вытянувшихся перед ним солдат, всё держащих на караул и неподвижно глядящих в лицо своего императора.
– Votre majeste me permettra t elle de demander l'avis du colonel? [Ваше Величество позволит ли мне спросить мнение полковника?] – сказал Александр и сделал несколько поспешных шагов к князю Козловскому, командиру батальона. Бонапарте стал между тем снимать перчатку с белой, маленькой руки и разорвав ее, бросил. Адъютант, сзади торопливо бросившись вперед, поднял ее.
– Кому дать? – не громко, по русски спросил император Александр у Козловского.
– Кому прикажете, ваше величество? – Государь недовольно поморщился и, оглянувшись, сказал:
– Да ведь надобно же отвечать ему.
Козловский с решительным видом оглянулся на ряды и в этом взгляде захватил и Ростова.
«Уж не меня ли?» подумал Ростов.
– Лазарев! – нахмурившись прокомандовал полковник; и первый по ранжиру солдат, Лазарев, бойко вышел вперед.
– Куда же ты? Тут стой! – зашептали голоса на Лазарева, не знавшего куда ему итти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и лицо его дрогнуло, как это бывает с солдатами, вызываемыми перед фронт.
Наполеон чуть поворотил голову назад и отвел назад свою маленькую пухлую ручку, как будто желая взять что то. Лица его свиты, догадавшись в ту же секунду в чем дело, засуетились, зашептались, передавая что то один другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал вперед и почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив ее дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте. Наполеон, не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними. Наполеон подошел к Лазареву, который, выкатывая глаза, упорно продолжал смотреть только на своего государя, и оглянулся на императора Александра, показывая этим, что то, что он делал теперь, он делал для своего союзника. Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука, удостоила дотронуться до груди солдата. Наполеон только прило жил крест к груди Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип.
Русские и французские услужливые руки, мгновенно подхватив крест, прицепили его к мундиру. Лазарев мрачно взглянул на маленького человечка, с белыми руками, который что то сделал над ним, и продолжая неподвижно держать на караул, опять прямо стал глядеть в глаза Александру, как будто он спрашивал Александра: всё ли еще ему стоять, или не прикажут ли ему пройтись теперь, или может быть еще что нибудь сделать? Но ему ничего не приказывали, и он довольно долго оставался в этом неподвижном состоянии.
Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для них.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
– Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел?
– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.